На восходе солнца - Василь Быков

колонне автомобилями и в прибрежном кустар­нике.

— Как же нам продержаться? Нам бы еще часок, — говорит Васюков. — Должны же наши услышать. Должны подойти.

— Подойдут, да, — говорит Терещенко. — Когда только?

— Вот в том и задача — когда? А где твой капитан? — спрашивает Васюков.

— Кто его знает? Погиб, наверно.

— Чудно! — после паузы говорит Васюков.— Чудно, право. Хотя чему удивляться?

— Вот, думаю, как же мне быть? Если капи­тан погиб, как же мне быть?

— Ничего! Был бы сам живой. Тут, знаешь, не так-то просто. Ах, сволочи, сволочи! Вот тебе и Победа! Это ж надо!..

Внизу почти во всей вилле распоряжаются эсэсовцы. Офицер отдает распоряжения, кто-то куда-то убегает, прибегает снова. Они здесь в безопасности от огня с чердака, но те за рекой отрезаны и не могут под огнем форсировать брод. В кабинете архитектора, придя в себя, поднимается из-под мебели и обрушенной штука­турки капитан, прислушивается. Ему видны но­ги и спины стоящих в зале эсэсовцев, и он, с трудом поднявшись среди обломков мебели, взбирается на подоконник. Оконная рама вы­шиблена взрывом, он переваливается через по­доконник н срывается на той стороне. Недолго лежит, прислушиваясь, но, кажется, его не за­метили. Тогда он, зажимая рану в боку, шат­ким шагом бежит по парку от дерева к дере­ву — прочь от виллы. Ему удается незамечен­ным отойти далеко, уже его прикрывают комли толстых деревьев, уже вот-вот близко сосняк. Но путь к нему преграждает сетчатая ограда виллы из проволоки, капитан, шатаясь и падая, бежит вдоль нее, но ограда аккуратная, дыр в ней ни­где нет. И высокая. Перелезть ее у капитана нет сил.

И тут его замечают от виллы. Два эсэсовца уже бегут через парк, капитан бросается в дру­гую сторону, бежит, бежит. Но силы у него на исходе, а эсэсовцы уже рядом. Они уже на рас­стоянии выстрела, и он останавливается.

Ухватившись за ограду, он отдыхает, потом поворачивается к преследователям, которые, по­няв его беспомощность, не спешат разрядить свои автоматы.

— Ну! Ну, что ж вы, сволочи! Стреляйте, ну!

И оба враз вскидывают стволы автоматов. Ка­питан медленно сползает к подножию сетки.

На чердаке возле дыры в черепице лежит Ва­сюков. Возле люка скорчился на боку Терещен­ко.

— Погибнем мы, а? — говорит Терещенко.

— Может, и погибнем, — говорит Васюков.— Дурное дело нехитрое. Но пропустить их нельзя. Знаешь, что они натворить могут!

— Пропустить нельзя, — соглашается Тере­щенко.

— Сильно болит?

— Да, болит. Дышать трудно.

— Терпи как-нибудь. Может, еще выдюжим.

— Мне надо выдюжить. Ты понимаешь? Мне надо выдержать.

— Я понимаю...

— Потому что как же я? Так и погибну тру­сом? Нельзя ж мне погибать трусом. У меня братишка. Пятый класс кончает. Сколько гор­дости за меня.

— Смотри! Ты смотри, что это? — говорит Васюков, что-то заметив. — А, это ж они фаусты тащат!

Он быстренько прицеливается и бьет несколь­кими очередями по реке. Один там падает с фа­устпатроном, но трое других, пригнувшись под тяжестью оружия, перебегают на эту сторону и скрываются под речным обрывом.

— О черт! — говорит Васюков.— Сейчас врежут!

И действительно, почти тотчас слышится вы­стрел фауста, и одновременно мощный разрыв на углу сотрясает всю виллу. Обрушившись с конца крыши, вся разом ссыпается черепица, чердак заволакивает пылью, из которой ближе к люку бросается Васюков. Со лба его густо ка­пает кровь.

— Попало, кажется.

— Что, ранен? — пугается Терещенко.

— Ложись, ложись! Сейчас еще врежут.

Они припадают к полу чердака за бетонной балкой и ждут. Действительно, скоро снова щел­кает выстрел, и взрыв, кажется, еще большей силы обрушивается на восточное крыло здания. Крыша почти вся лишается черепицы, что-то загорается на нижних этажах, и дым с пылью поднимается к небу.

— Так! И еще будет один! — говорит Васю­ков.

Но третий разрыв задерживается, Васюков напряженно ждет, рукавом вытирая лоб. Кровь все плывет, заливая глаза, и Терещенко рвет на себе конец бинта.

— Дай перевяжу. А то кровью сплывешь, что тогда я?

— Себе оставь, — говорит Васюков.

— Без тебя мне он не нужен.

Кое-как Терещенко перевязывает голову Васюкову. Пыль слегка оседает, обнажая поло­манные стропила, из-за которых видны вершины деревьев. Васюков ползком подбирается к краю чердака.

Немцы спешно форсируют реку, по грудь в воде обходя застрявшие машины, и он снова стреляет. Дав две-три очереди, отскакивает к люку, в который бьют чем-то тяжелым снизу, и в смятении смотрит на своего товарища.

— Что?

— Все. Патронов нет.

— У меня тоже.

Наступает тягостная пауза, немцы стараются выбить люк, оба защитника лежат возле него, истекая кровью. Кажется, задвижка люка вот-вот отскочит и на чердак ворвутся эсэсовцы.

— Как же не рассчитал я? Как же не рас­считал? — сокрушается Васюков. И вдруг, ощу­пав брючный карман, восклицает:

— Есть! Один...

Он вытаскивает один патрон и торопливо за­совывает его в ствол автомата. Терещенко тоск­ливо следит за его приготовлением.

— А я... как же?

— Ты?

Люк уже почти сбит с петель, скоро здесь будут эсэсовцы. Но один патрон нельзя разде­лить на двоих, и Васюков, вскочив, стреляет под люк в щель, в которую уже пролезают чу­жие пальцы. Люк захлопывается. И наступает недолгая пауза.

Но пауза почему-то затягивается, снизу доно­сятся какие-то крики, топот бегущих ног, и пер­вый отдаленный разрыв радостным эхом раска­тывается в утреннем небе. Васюков отрывается на руках от пола, приподнимается. Оглушенный, он не сразу различает новые звуки в простран­стве, а различив их, обрадованно кричит Тере­щенко:

—- Наши! Ты слышишь — танки!

Он встает на колени и выглядывает за край чердака — немцы, бросив машины, бегут по бе­регу, бегут через парк между деревьев от вил­лы. И первые тридцатьчетверки, прорвавшись к реке, осыпают их градом пуль. Заметавшись воз­ле проволочной ловушки, эсэсовцы пытаются выбежать из нее, многие падают, другие пыта­ются взобраться на сетку, но валятся, сражен­ные танковыми очередями.

Васюков рывком открывает люк и скатывает­ся по лестнице вниз. За ним сползает Терещен­ко.

Он с трудом преодолевает лестницу, разби­тый, заваленный рухлядью кабинет, зал с засы­панными пылью телами убитых. Он останавли­вается на каждом взглядом и выходит на раз­битое фаустпатроном крыльцо.

Первая тридцатьчетверка, преодолев реку, взбирается на крутой берег. Заметив Васюкова, танкисты откидывают люк, и кто-то там появля­ется в черном шлеме, машет ему.

А Васюков, утирая залитый кровью и потом лоб, стоит, прислонившись к иссеченному пуля­ми гранитному косяку и пытается улыбнуться сквозь