Шолом Алейхем - С ярмарки

Увидев, с кем имеет дело, Нохум Вевиков повернул, как говорится, дышло назад. Вполне возможно, что бес этот и в самом деле бес. Но ему все же хотелось бы самому убедиться… Если Лифшиц ничего не имеет против, он поедет с ним в деревню и посмотрит собственными глазами. А если ехать, то поедет с ним и его младший брат Нисл Вевиков, он же Нисл Рабинович.

– Мой Нисл, – сказал Нохум, – ловкий малый, человек крепкий, сильный. Он уже однажды надавал пощечин становому приставу и поэтому, с божьей помощью, справится и с бесом. Значит, едем?

– С большим удовольствием! – обрадовался Лифшиц, ухватившись за предложение Нохума.

Плотно закутавшись в теплые енотовые шубы, все трое уселись в широкие сани и покатили к Лифшицу в Глубокое.

Приехали они в деревню под вечер. Дорогих гостей приняли очень радушно, приготовили в их честь молочный Ужин и беспрерывно толковали о поселившейся в доме нечистой силе.

Позже, когда Фейгл подавала к столу, Нохум завел разговор о том, что он и вся его семья – то есть Рабиновичи с детства отличаются удивительно крепким сном, хоть выноси их вместе с кроватью, хоть стреляй из пушек. И они не боятся никаких духов, бесов, домовых, хотя везут с собой деньги: они ведь не дураки – деньги зашивают, извините, в белье, которое они с себя не снимают. Да и вообще они не верят в нечистую силу. Глупости! Обманщики выдумали, а дураки верят.

Тогда Лифшиц наивно заметил, что было бы очень кстати, если бы бес взялся за них нынешней ночью, пусть знают, чем это пахнет.

В подобных разговорах прошел весь вечер, подали вино, и оба брата, притворившись подвыпившими, легли спать и погасили свет. Гости скоро дали о себе знать мощным храпом; храпели один другого громче – целый концерт задали.

В полночь раздался крик, послышался шум драки; кричали по-русски и по-еврейски. Лифшицы вскочили в тревоге, зажгли огонь, и глазам их представилась такая картина: у Нохума в руках билась связанная Фейгеле-черт, а Нисл – богатырь-мужчина – боролся с Хведором, волостным писарем, который ему в кровь искусал руки. Но Нисл, крепко держа его, связал, как барана. Рано утром их обоих – служанку Фейгл и писаря Хведора – отвели в волость. Там поставили два ведра водки и пришли к такому решению: так как Хведор сам – волостной писарь, пусть он признается и отдаст все, что с помощью Фейгл стащил у Лифшицев, тогда его только слегка посекут и – молчок.

А к девушке приступили с добрыми речами – передавать ее в руки властей никто не собирается, хотя она и дьявол, каналья, хуже вероотступника. От нее требуется только одно, чтобы она сказала, где находится жемчуг и все остальные вещи. Тогда, ей это твердо обещают, ее повезут в город и немедленно выдадут замуж самым наилучшим образом, с музыкантами, с приданым, со свадебным ужином, как приличную честную девушку. И ни одна душа ничего не узнает, даже петух не прокричит!

Так все и вышло. В женихи дали ей парня хоть куда. Звали его Мойше-Герш, и был он дамским портным. Рабиновичи были сватами и шаферами. На свадьбу собрался весь город, пришло и «начальство». Выпили огромное количество вина и пива, а Нисл Рабинович плясал, всем на удивление, со становым приставом.

После свадьбы не узнать стало Фейгеле: набожна, как раввинша, на мужчин и глаз не подымет, а мальчишек Нохума Вевикова она точно никогда и не видала. Если в городе нужно было для кого-нибудь собрать пожертвования, ходить по домам с платком в руках – она была одной из первых. Ну, а если женщина добродетельна и благочестива – то против нее ничего не скажешь!

Однако ее девичье прозвище – Фейгеле-черт – осталось за ней навсегда. Об этом позаботились дети Нохума Вевикова и больше всех – средний сын, самый большой проказник, автор настоящей книги.

16. Родня

Три брага – три различных типа. – «Дело с «казной» – Дядя Пиня пляшет «На подсвечниках».

У Нохума Вевикова, отца героя этого повествования, было два брата: Пиня Вевиков и Нисл Вевиков – тот самый, о котором упоминалось выше. И замечательно, что каждый из братьев был особого склада и ни капли не походил на другого. Старший, Нохум Вевиков, объединял в себе, как мы уже знаем, хасида[18] и ревнителя просвещения, философа и молельщика, знатока талмуда и острослова. Характером он обладал тихим, замкнутым и несколько мрачным. Другой – Пиня Вевиков, отличался благочестием и носил длиннейший «талескотон».[19] Это был красавец мужчина, с красивой бородой и смеющимися глазами. По натуре он был очень живой, общественник, во всяком деле советчик; славился он еще и как мастер по части обрезания – не из-за денег, боже упаси! – а просто из любви к богоугодному делу. Одним словом, это был шумный человек, вечно занятый чужими делами, спорами, конфликтами, третейскими судами, тяжбами вдов, сирот и всяких иных бедняков. А обязанности старосты в синагоге, в молельне, в погребальном братстве, в обществе любителей мишны[20] и псалмов! Все эти дела были ему, пожалуй, дороже собственной удачи на базаре или на ярмарке. Ему уже не раз приходилось расплачиваться за них. Но если это дело, угодное богу, – ничего не попишешь! Ведь чем сильней страдаешь – тем выше заслуга перед богом, и жаловаться на это нельзя, потому что тогда заслуга не в заслугу.

Припоминается, например, такая история. Как-то должны были состояться торги на откуп почты. Конкуренты предложили будущему содержателю почты поделить между ними известную сумму, для того чтобы они не сорвали ему дела: они не будут набивать цену, и он не потерпит убытка. Но ведь конкурентам доверять нельзя, поэтому деньги передали в надежные руки. А кто надежнее Пин и Вевикова? Оставили у него деньги и отправились на торги. Но тот, кто передал этот залог, подстроил шутку: он сделал вид, будто вовсе отказывается от торгов, забрал свои деньги и показал всем кукиш. Конкуренты, конечно, донесли куда следует. И тогда взялись сначала за того, кто дал деньги, а затем и за второго, который принял их на хранение: «Простите, уважаемый, что за история у вас произошла?» И бедный Пиня Вевиков рассказал все, как было. Его судили за обман «казны», и счастье еще, что вместо тюрьмы он отделался только денежным штрафом.

Вы думаете, что это проучило его? Ошибаетесь. Чужие заботы – все, что пахнет общественными делами и благом для других, – остались для него более важным делом, чем собственное. О том, что он готов бросить базар или ярмарку, чтобы поспеть к обрезанию, – и говорить не приходится, недаром ведь он считался мастером обрезания. А выдать замуж убогую сироту и плясать всю ночь с ее бедными родственниками – это ведь наверняка доброе дело, которое не так уж часто попадается.

Заговорив о танцах, трудно удержаться и не выразить изумления по поводу его таланта. Откуда у такого богобоязненного еврея умение танцевать? Где мог он научиться этому? Кто его обучил? Ему ничего не стоило сплясать «русского», «казачка», «хасида».

– Тише! Пиня Вевиков будет танцевать «хасида».

– Расступись, люди! Реб Пиня Вевиков пляшет «казачка».

Или:

– Женщины, в сторону! Пиня Вевиков покажет «русскую»!

И публика расступалась, давая ему место. И дядя Пиля «танцевал хасида», «плясал казачка» и «показывал русскую»…

Собравшиеся толпились вокруг и глядели на него.

Чем бедней была свадьба, тем шумней веселье. То есть, чем бедней были родственники новобрачной, тем усердней плясал дядя Пиня и показывал такие штуки, которые действительно достойны удивления. И это исключительно из желания сделать доброе дело – развеселить жениха и невесту. Надо было видеть, как Пиня Вевиков на удивление всем танцевал «На подсвечниках» или «На зеркале» – так легко, так грациозно, словно какая-нибудь знаменитость. На такой танец по нынешним временам можно была пускать по билетам и собрать много денег. Капота сброшена, талескотон выпущен, рукава засучены, брюки, само собой, заправлены в сапоги, а ноги еле-еле касаются; пола. Дядя Пиня запрокидывает голову, глаза у него чуть прикрыты, а на лице вдохновение, экстаз, как во время какой-нибудь молитвы. А музыканты играют еврейскую мелодию, народ прихлопывает в такт, круг становится все шире, шире, и танцор, обходя подсвечники с горящими свечами, танцует все исступленней, все неистовей. – Нет, это был не танец! Это было, я бы сказал, священнодействие. И я снова задаю себе тот же вопрос: каким образом этот богобоязненный еврей достиг подобного совершенства в танце? Где он научился этому? И кто мог его обучить?

Увлекшись танцами, мы забыли третьего брата, Нисла Вевикова, о котором скажем несколько слов в следующей главе.

17. Дядя Нисл и тетя Годл

Дядя Нисл «гуляет». – В почете у «начальства». – Горе-жена. – Представился чиновником, натворил бед и уехал в Америку. – Искра поэзии.