Мор Йокаи - Венгерский набоб

– Хорошо, сударь, но мне-то вы зачем все это рассказываете?

– В доказательство того, что тайны сердечные и карманные всегда были и будут, но повелители финансового мира умеют их не только выведывать, но и хранить, и вы в ваших деликатных обстоятельствах смело можете говорить всем о них прямо противоположное, не рискуя даже тени сомнения вызвать ни у кого.

– Enfin,[86] какая же польза мне от этого?

– Ах да, – хлопнул банкир себя по лбу, – вы хотите сказать, что куда приятней, если б все знали ваш секрет, кроме меня одного, и вы бы пришли мне рассказать совсем о другой болезни, нежели та, которой страдаете. Это естественно: но ведь я – врач-практик, я и по цвету лица все симптомы узнаю… А что, ежели мне все-таки попытаться вылечить вас?

Абеллино понравилась эта ироническая тирада.

– Что ж, посчитайте пульс, – только карман щупайте, не руку, – пошутил он.

– В этом нет нужды. Разберемся сначала в симптомах. Итак, у нас легкое несварение желудка тысяч этак из-за трехсот франков долга?

– Вам лучше знать. Суньте что-нибудь кредиторам моим, чтобы отвязались.

– Ну что вы, жаль ведь этих бедняг. Обойщику, каретнику, конеторговцу да не заплатить? Это же убийству равносильно. Кто на это пойдет? Лучше их удовлетворить.

– Но из каких же средств? – вне себя вскричал Абеллино. – Я не дон Хуан де Кастро,[87] не могу ус свой в Толедо заложить. Да и нет у меня усов: сбрил.

– А что вы будете делать, если все-таки от вас не отстанут?

– Пулю в лоб – и вся недолга.

– Нет, этого вы не сделаете. Что скажут в свете? Благородный венгерский дворянин стреляется из-за нескольких паршивых сотен тысяч?

– А что скажут, если из-за этих нескольких паршивых сотен тысяч он позволит упрятать себя в тюрьму?

Банкир, улыбаясь, положил ободряюще руку ему на плечо.

– Попробуем вам как-нибудь помочь.

Ничто выразительней не обличало в нем парвеню,[88] чем эта улыбка, это снисходительное похлопыванье по плечу.

Карпати же в эту минуту и на мысль не пришло, что он, потомок знатнейших феодальных баронов, отдается под покровительство бывшего пирожника с улицы Рамбюто.

Банкир уселся рядом на широкое канапе, понудив тем самым Абеллино выпрямиться.

– Вам, – мягко, дружелюбно сказал он, – надобны сейчас триста тысяч. Думаю, вас не смутит, если я попрошу вернуть мне шестьсот, когда к вам перейдет майорат?

– Fi donc![89] – бросил презрительно Карпати, в ком на миг пробудилась дворянская гордость, и холодно отстранился, высвобождая свой локоть из руки Гриффара. – А вы-таки ростовщик.

Тот, не поморщась, проглотил пилюлю и попытался подсластить ее шуткой.

– По латинской пословице: «bis dat, qui cito dat» – вдвойне дает, кто дает немедленно. Почему же мне и обратно вдвойне не попросить? К тому же, сударь, деньги – это товар, и если урожай бывает сам-десять, отчего во столько же не вырасти и деньгам? Примите во внимание и риск: ведь это самое что ни на есть рискованное помещение капитала! Смерть может настигнуть вас раньше вашего родича, чье наследство вы хотите получить. С лошади упадете на парфорсной охоте или на бегах и шею себе сломаете; на дуэли убьют; простуда, лихорадка, наконец, – и плакали мои триста тысяч, можно траур по ним на шляпу нацеплять. Но пойдем дальше. Недостаточно ведь долги уплатить, вам и на дальнейшую жизнь понадобится хотя бы вдвое против того ежегодно. Прекрасно. Я и эту сумму готов выдать вам вперед.

Карпати поворотился к банкиру с любопытством:

– Вы шутите?

– Нисколько. Стоит рискнуть миллионом, чтобы выиграть два, а двумя ради четырех и так далее. Я с вами говорю начистоту. Много даю – много и беру. Вы сейчас не в лучшем положении, чем дон Хуан де Кастро, который заем получил у толедских сарацин под залог своих усов. Так вот будем считать, что и у венгерского дворянина усы ничуть не хуже. Предлагаю вам под них сколько пожелаете и спрашиваю прямо: кто, кроме меня да толедских мавров, решался еще на такое предприятие – и решится ли когда-нибудь?

– Ладно. По рукам, – вполне серьезно отнесся к предложению Карпати. – Вы мне даете миллион, а я вам – вексель на два с обязательством уплатить по смерти дяди.

– А если волею парок нить его жизни окажется долговечнее, нежели миллион в ваших руках?

– Тогда вы мне другой дадите и так далее. У денежек ваших обеспечение надежное: венгерский дворянин – раб своего имения, он, кроме законного наследника, никому передать его не может.

– И вы совершенно уверены, что законным наследником можете быть только вы?

– Никого другого после смерти Яноша Карпати не останется, носящего эту фамилию.

– Это-то я знаю. Но Янош Карпати может ведь и жениться.

– Вы себе моего дядюшку этаким галантным кавалером представляете? – расхохотался Абеллино.

– Нет, наоборот. Мне прекрасно известно, что он уже на ладан дышит. Организм его подорван излишествами, и если дядя ваш их не прекратит, не изменит немедленно образа жизни, – на что надежды очень мало, как мне его ни жаль, – то, думаю, больше года ему не протянуть. Вы простите, что я так откровенно о вашем дражайшем родственнике изъясняюсь, о возможном его конце.

– Пожалуйста, сделайте одолжение.

– Для нас, занимающихся страхованием, оценивать жизнь – дело самое обычное. Так что смотрите на это, как будто вы жизнь вашего дядюшки страхуете сейчас.

– Зачем все эти оговорки. Я к дядюшке отношусь без всякого пиетета.

Банкир улыбнулся. Он знал это не хуже Абеллино.

– Так вот я сказал перед тем, что дядюшка ваш жениться может. Случай не такой уж редкий. С джентльменами в преклонном возрасте это бывает частенько. До восьмидесяти шарахаются от женитьбы, а потом расчувствуются в одну прекрасную минуту и облагодетельствуют первую попавшуюся юную леди, кухарочку какую-нибудь предложеньем руки и сердца. Или была у него давняя еще пассия, которая, как насекомое, замурованное в каменном угле, вдруг является снова на свет, и он наконец-то соединяется со своим идеалом, чего раньше сделать не мог, ибо та связала свою жизнь с другим, скажем, в шестнадцать, а освободилась опять только под семьдесят.

– У моего дядюшки идеала нет. Он и слова-то такого не знает. Могу вас, кроме того, заверить, что никаких обычных последствий брак такой за собой не повлечет.

– Насчет этого я спокоен, иначе едва ли и отважился бы на подобные предложения. Но вы должны мне еще одно обязательство дать, по другому поводу.

– Я? Обязательство? Ну, дело, кажется, уже до бороды доходит, – поглаживая свои черные баки, пробормотал Абеллино.

– Именно, – весело отвечал банкир, – сделка как раз того рода, какие, по слухам, заключает один джентльмен много старше меня, в обиходе прозываемый чертом. За несметные богатства он по договору, который подписывается кровью, души в заклад берет. Par Dieu![90] У меня вкусы другие; мосье Сатана и души в оборот умеет пускать, а мне они ни к чему. Мне, наоборот, гарантия нужна, что вы еще долго проживете.

– Ну, естественно; нельзя же мне раньше дяди помереть.

– Вы в самую точку попали. Поэтому, давая вам деньги, я одновременно буду следить, чтобы жизнь ваша не претерпела какого-либо ущерба.

– Какого же, например?

– Сейчас скажу. Пока старик Карпати жив, вам запрещается: драться на дуэли, ездить на охоту, плавать по морю, вступать в связь с балеринами; словом, вы обязаны избегать всего, опасного для жизни.

– Значит, и вина нельзя пить и по лестнице ходить, чтобы спьяну не свалиться и шею не сломать?

– Ну, не будем понимать так буквально. Допускаю, что запреты эти не так уж приятны; но в одном случае они могут и отпасть.

– В каком это?

– Если женитесь вы сами.

– Parbleu![91] Нет уж, лучше в седло не садиться и к оружию не прикасаться.

– Монсеньор! Вы рассуждаете, как эти карикатурные шевалье из водевилей. Что за громкие фельетонные фразы? Вы же знаете, что брак в светском обществе, если разобраться как следует, – это цепи всего лишь каучуковые. Хотите – удерживают; нет – растягиваются почти до бесконечности. Окажите какой-нибудь элегантной даме честь предложением руки, и первый год вы проживете с ней счастливо, – в Париже да не найти женщины, которую можно любить целый год? А там род Карпати пополнится юным отпрыском, и вы избавитесь от тягостных обязательств: и шею можете себе тогда ломать, и стреляться, – что вам больше по душе. А жизнью предпочтете наслаждаться, то Париж велик, да и он еще полмира только, – можете прожить, хоть вообще с женой не видясь, разве что, совсем отвыкнув, снова в нее же влюбитесь. Все это не так уж страшно.

– Посмотрим, – сказал Абеллино, вставая и ногтями приглаживая помятую во время сидения манишку.

– Как вы сказали? – спросил, навострив уши, банкир, который заранее ожидал, что Карпати, увидев его готовность помочь, начнет ломаться.