Пэлем Вудхауз - Том 8. Дживс и Вустер

— Таппи, старина, — сказал я.

— А?

— Тебе телеграмма.

— А?

— У меня телеграмма, которую принесли после того, как ты ушел из дома.

— А?

Я потыкал в него наконечником трости, и он, кажется, вернулся к жизни.

— Осторожней, осел. Что ты делаешь? — сказал он, едва ворочая языком. — На мне живого места нет. Что за чушь ты несешь?

— Тебе телеграмма. Наверное, что-то важное. Он пренебрежительно фыркнул.

— Думаешь, у меня есть время читать телеграммы?

— А если это что-то срочное? Вот, прочти.

Я сунул руку в карман, но телеграммы там не оказалось. Не понимаю, как я мог так опростоволоситься. Скорее всего, переодеваясь, я оставил ее в другом пиджаке.

— О Господи! Забыл ее дома!

— Неважно.

— А по-моему, очень важно. Думаю, тебе непременно надо ее прочитать. И немедленно. Я бы на твоем месте распрощался с этой командой головорезов и помчался домой.

Таппи нахмурился. Во всяком случае, короста у него на лбу пришла в движение, будто под ней что-то пошевелилось.

— Ты, кажется, вообразил, — сказал он, — что я могу улизнуть с поля на глазах у Нее? Господи, Боже мой! А кроме того, — продолжал он спокойным, размеренным тоном,

— нет на земле силы, которая заставила бы меня уйти, пока я не вышибу дух из этого рыжего громилы. Ты заметил, что он все время на меня набрасывается, даже если мяч у кого-то другого?

— Разве это не по правилам?

— Конечно, нет. Ну ничего, Берти, сейчас я на нем отыграюсь. С меня довольно. Пришло время показать, на что я способен.

— Послушай, Таппи, я довольно плохо представляю себе правила этой игры, — сказал я. — Например, ты имеешь право его укусить?

— Попробую. Посмотрим, что получится. Вообще-то мысль неплохая, — сказал Таппи, заметно приободрившись.

В это время вернулись парни, уносившие тело, и война вновь разгорелась по всему фронту.

Немного отдохнуть или, если хотите, посидеть, сложа руки — лучшее средство, чтобы освежить потерявшего товарный вид спортсмена. И после короткой передышки безобразная бойня на поле возобновилась с удвоенной силой, так что было на что посмотреть. И душой команды теперь стал Таппи.

Понимаете, если встречаешься с человеком за обедом, на скачках, гостишь с ним вместе у друзей в загородных домах, невозможно себе представить, какие глубины в нем кроются. Спроси меня кто-нибудь до сегодняшнего дня, я бы сказал, что Таппи Глоссоп, в общем, человек мирный, с тигром, обитающем в джунглях, у него нет ничего общего. И вот сейчас, на моих глазах он, как дикий зверь, метался туда-сюда, извергая из ноздрей пламя и наводя ужас на окружающих.

Да, можете мне поверить, именно так. Вдохновленный тем, что судья то ли исповедовал принцип «живи и дай жить другим», то ли не прочистил свисток, забитый грязью, и поэтому взирал на игру с отрешенным спокойствием, Таппи пустился во все тяжкие. Даже мне, не имеющему понятия о тонкостях этой игры, было ясно, что если парни из Хокли-на-Местоне хотят выиграть, они должны как можно скорее устранить Таппи. И я скажу, они старались изо всех сил, причем особенно усердствовал рыжий. Но Таппи оказался крепким орешком. Каждый раз, когда отчаянный соперник валил его в грязь и усаживался ему на голову, он, поднимаясь с земли, обретал удесятеренные силы. Дошло до того, что падать начал рыжий верзила.

Не могу точно описать, как это случилось, потому что стало смеркаться и лег довольно густой туман, только вижу, мчится со всех ног рыжий и в ус не дует, как вдруг откуда ни возьмись Таппи. Он будто несется по воздуху и вцепляется рыжему в шею. Они сшибаются, так что искры летят, и несколько минут спустя рыжего, прыгающего на одной ноге, — видно, вывихнул лодыжку, — уводят его друзья.

Что к этому добавить? Футболисты Верхнего Бличинга чрезвычайно оживились и заиграли еще напористей. Они лавиной обрушились на противника и оттеснили его к краю поля, а затем, подобно приливной волне, хлынули за линию ворот. Когда толпа рассыпалась, шум и крики стихли, все увидели Таппи, лежащего на мяче. На этом все кончилось, если не считать еще нескольких изувеченных в последние пять минут.

Домой я вернулся в меланхолическом настроении. Что случилось, то случилось, но, как мне казалось, все это следовало хорошенько обдумать. В холле я встретил кого-то из слуг и попросил принести мне в комнату виски с содовой, да покрепче. Следовало взбодрить мозги. Минут через десять в дверь постучали, и явился Дживс с подносом в руках.

— Привет, Дживс, — удивленно сказал я. — Вы уже вернулись?

— Да, сэр.

— Когда?

— Совсем недавно, сэр. Интересная была игра, сэр?

— В некотором смысле, да, Дживс, — сказал я. — Зрелище, конечно, весьма захватывающее. Однако, боюсь, из-за моей рассеянности случилось такое, что хуже не придумаешь. Я оставил телеграмму в другом пиджаке, и поэтому Таппи играл до конца матча.

— Его покалечили, сэр?

— Хуже, Дживс. В этой игре он был звездой. Думаю, сейчас во всех деревенских пивнушках поднимают в честь него тосты. Он так великолепно играл, так блестяще дрался с соперниками, что, по-моему, девица не сможет остаться равнодушной. Уверен, когда они встретятся, она воскликнет: «О мой герой!» — и бросится этому балбесу на шею.

— Вы так считаете, сэр?

Мне совсем не понравилось, как Дживс это сказал. Слишком спокойно. Без всякого выражения. Я ожидал, что он сильно огорчится, то есть у него, например, чуть дрогнет левая бровь, а он как каменный. Я собрался было отчитать Дживса за такую бесчувственность, но тут дверь отворилась, и в комнату, тяжело хромая, ввалился Таппи.

Поверх футбольной формы на нем было накинуто широкое длинное пальто. Признаться, я немного удивился, по-моему, Таппи сначала следовало прямиком отправиться в ванную, а потом уже наносить визиты. Он жадно уставился на мой стакан.

— Виски? — хрипло сказал он.

— С содовой.

— Дживс, принесите и мне стакан, — сказал Таппи. — Большой.

— Хорошо, сэр.

Таппи побрел к окну и стал смотреть, как сгущаются сумерки. И тут я понял, что ему худо. Если с вами что-то неладно, это всегда видно по вашей спине. Она у вас сгорблена, согбенна под тяжестью печалей и разочарований.

— Старина, что с тобой? — спросил я.

Таппи горестно усмехнулся.

— Ах, право, ничего особенного, — сказал он. — Просто моя вера в женщин умерла, вот и все.

— Умерла?

— Окончательно. Можешь быть уверен, Берти. Они для меня больше не существуют. Отныне и навсегда. Все они ничтожества.

— А эта твоя, как бишь ее, Доглишь, что ли, тоже?

— Ее имя Далглиш, — сухо сказал Таппи, — если, конечно, тебя интересует. И позволь довести до твоего сведения, что она — хуже всех остальных.

— Что ты говоришь?!

Таппи отвернулся от окна. Даже под коркой грязи было видно, как побледнело и осунулось у него лицо.

— Берти, ты знаешь, что произошло?

— Что?

— Она не пришла.

— Куда?

— Вот осел! На стадион, конечно!

— Не пришла на стадион?

— Не пришла.

— В смысле, ее не было среди этого скопища одержимых?

— Ну, разумеется. Или ты думаешь, я ожидал увидеть ее среди игроков?

— Но я считал, что ты все это затеял для…

— Я тоже так считал. Боже мой! — сказал Таппи и снова горько рассмеялся. — Я для нее готов был расстаться с жизнью. Ради нее я допустил, чтобы толпа головорезов и маньяков пинала меня под ребра и шваркала бутсами мне по физиономии. И вот, когда я претерпел такие мучения, которым предпочел бы смерть, и все только для того, чтобы доставить ей удовольствие, я узнаю, что она не потрудилась прийти на стадион. Ей кто-то телефонировал из Лондона, что отыскал для нее ирландского спаниеля. Она тут же вскочила в свой автомобиль и умчалась в Лондон, а я остался в дураках. Мы с ней только что виделись возле ее дома, и она мне все рассказала. Больше всего она досадует на то, что съездила в Лондон впустую. Ей, видишь ли, подсунули самого заурядного английского спаниеля. Подумать только! И я воображал, что люблю эту особу. Хорошая же из нее подруга жизни! «Когда же боль моя и муки непомерны, являешься ты мне, как ангел милосердный…» — вот уж это не про нее. Если тебя поразит смертельный недуг, разве подобная девица станет поправлять тебе подушку и подносить стакан воды? И не мечтай. Она помчится покупать какую-нибудь сибирскую гончую бельдюгу. Все, с женщинами покончено.[89]

Я понял, что настала минута вытащить на свет Божий побитую молью добрую старую любовь.

— Моя кузина Анджела совсем не дурна, — сказал я тоном умудренного жизнью старшего брата. — Если честно, она вполне достойная девица. Я надеялся, что вы с ней… И знаю, тетя Далия тоже надеялась.

Таппи презрительно усмехнулся, от чего короста у него на лице пошла трещинами.