Фолкнер - Шелли Мэри

Капитан только что ушел, но к Невиллу подошел официант и сказал, что в частном кабинете сидит мистер Хоскинс, о котором тот прежде спрашивал. «Проводи меня», — сказал Невилл и последовал за официантом.

Хоскинс оказался не один, а с другом; они сидели по обе стороны от камина и пили вино. Невилл заметил, в какое смятение они пришли, когда он вошел. Рядом с Хоскинсом сидел светловолосый и светлокожий человек, довольно красивый, хотя уже и немолодой; его добродушное лукавое лицо при виде Невилла приобрело испуганное и недоуменное выражение, а когда назвали его имя — мистер Невилл, — он, кажется, пришел в ужас.

— Доброе утро, сэр, — поздоровался Хоскинс. — Слышал, вы обо мне спрашивали. Я думал, мы все уладили.

— Вы — возможно, — ответил Невилл, — но у меня остались вопросы. Я искал вас сначала в Лондоне, затем здесь, но не смог найти.

— Да, я знаю, — ответил Хоскинс. — Я ездил в Рейвенгласс навестить свою старуху перед отплытием, и вот я здесь, место на корабле ждет меня, и я не намерен терять ни минуты. Я отплываю с капитаном Бейтманом на «Овайхи».

— Тогда я еще успею вас расспросить, — заметил Невилл. — Я пришел сюда как раз затем, чтобы договориться о проезде с капитаном Бейтманом.

— Неужели, сэр? Вы все-таки решили плыть? Я думал, с этим покончено.

— Нет, это важнее, чем прежде. Я должен повидаться с Осборном и привезти его сюда: без его показаний не получится полностью прояснить судьбу моей матери.

— Без его показаний вы, скорее всего, добьетесь, что мистера Фолкнера повесят, — заметил Хоскинс.

— Я собираюсь привезти его, чтобы спасти человека, которого считаю невиновным в таком преступлении. Вот зачем я еду в Америку. Я хочу, чтобы все узнали правду; я не намерен мстить.

— И ради этого готовы поехать в Америку? — повторил Хоскинс.

— Именно; считаю это своим долгом, — ответил Невилл. — Скажу больше: я уже отплыл в Америку на борту «Джона Адамса», но нас настиг ураган, и мы вынуждены были вернуться. Я высадился на берег всего полчаса назад.

— Не может быть! — воскликнул Хоскинс. — Нет, послушайте — я должен спросить еще раз: вы действительно отплыли в Америку, чтобы привезти Осборна, и теперь собираетесь плыть на «Овайхи»?

— Да; почему бы и нет? Что в этом странного? Я искал вас, потому что надеялся, что вы подскажете, как мне найти Осборна, так как тот решил скрываться.

— Вы пришли по адресу, Господь свидетель; этот человек трус и не заслуживает лучшего, поэтому скажу вам прямо, мистер Невилл: Осборн улизнул из этой комнаты в тот самый момент, когда увидел вас!

Невилл отметил, что друг Хоскинса вышел, но решил, что тот сделал это из вежливости; теперь же его ошеломила странность совпадения и столь невероятный и удачный поворот событий.

— Говорят, что, когда гремучая змея смотрит на добычу, птица не может шевельнуться и подходит все ближе и ближе, пока не попадает врагу прямо в зубы. Бедняга Осборн! Он хочет попасть на Тихоокеанский берег, уехать далеко, и вот он здесь; как бы он ни уворачивался, все равно в конце концов попадет в лапы закона и угодит в те самые силки, в которые так боится попасть, притом что он не был пособником убийства. Вы же в это не верите, мистер Невилл? Не верите, что даму убили?

— Готов поспорить, что нет, — ответил Невилл. — Будь иначе, я бы не желал встречи с Осборном и не стал бы вмешиваться. Странно, очень странно, что он здесь; по-вашему, он приехал не для того, чтобы свидетельствовать в защиту Фолкнера?

— Он прибыл под вымышленным именем, — ответил Хоскинс, — притворившись поверенным Осборна; у него с собой заверенные заявления, и он надеется послужить мистеру Фолкнеру, не подвергая опасности свою шкуру.

Хоскинс не лгал; Осборн на самом деле был слабым человеком — добрым, но малодушным. Как только он услышал, что Хиллари отплыл в Европу, и решил, что ему ничего больше не угрожает, на душе стало скверно по другой причине. У него сохранилось письмо Фолкнера — хотя он отрицал, что знаком с автором, — в котором тот твердил, что Осборн должен приехать; письмо было написано простым, но убедительным языком, и каждое слово в нем взывало к сердцу Осборна. Он понял, что своим поведением может привести своего щедрого благодетеля к позорному концу. Эта мысль преследовала его, как неупокоенный призрак; но, думал он, если Фолкнера повесят, что мешает повесить и его? Подозрение может пасть на обоих.

Когда Хиллари приехал к нему и попытался убедить, у Осборна возникло много возражений. Он подумал о честной жизни, которую вел до сих пор, о своем уважаемом положении, независимости и респектабельности нынешнего существования — и побоялся рискнуть этими преимуществами; ему не хотелось, чтобы люди видели в нем прежнего Осборна, преступника, чьи негодяйства остались в Англии; он искренне надеялся, что время разорвало цепь, связывавшую его прошлое с настоящим, и не горел желанием вновь ощутить на себе ее тяжесть. Но эти ничтожные соображения развеялись, как только он осознал, какая опасность на самом деле грозила Фолкнеру. Легко поддаться состоянию, которое когда-то являлось для нас естественным. Осборн был рад попрощаться со своей прежней неопределенной и недостойной жизнью, но его склонности никуда не делись, и он взялся за старое. Кроме того, он знал, что Хиллари сообщил о причине своего приезда властям в Вашингтоне, и чувствовал, что, даже если продолжит все отрицать, ему никто не поверит.

Друзья-американцы принялись его расспрашивать и смотреть на него с подозрением; ему это не нравилось, и он начал подумывать о поездке на Запад. Он внезапно затосковал по родине, а главное, не мог ни отдыхать, ни спать, ни есть, ни заниматься повседневными делами; его повсюду преследовал образ благодетеля, которого он бросил умирать смертью преступника. Он не собирался менять свое решение и представать перед судом, чтобы его спасти; напротив, при мысли об этом кровь стыла в жилах, и он весь съеживался, но считал, что сможет спрятаться в Англии; никто не заподозрит, что он там; он явится на место, чтобы наблюдать за событиями, и если окажется, что сумеет чем-то помочь, не скомпрометировав себя, у него будет возможность, по крайней мере, рассудить, как далеко стоит зайти. Это единственное, на что был способен его нерешительный ум. Хоскинс был прав, сравнивая его с птицей, загипнотизированной гремучей змеей: он и впрямь был заворожен происходящим, разверзнутая пасть притягивала его и грозила поглотить. Через десять дней после отъезда Хиллари из Америки он сам сел на корабль, идущий через Атлантический океан. Хоскинс был первым, кого он встретил после высадки на берег; Невилл стал вторым. Его сердце при виде юноши похолодело; он терзался и горько раскаивался, что вообще решил приехать. Из-за своей трусости он успел тысячу раз умереть от страха перед человеком, который не представлял для него никакой угрозы.

Невилл же решил, что раз Осборн явился в Англию добровольно, это сильно упрощает дело. Он не сомневался, что получится уговорить Осборна выступить с показаниями в нужное время. Невилл велел Хоскинсу успокоить своего приятеля и убедить с ним увидеться; если же тот станет возражать, устроить встречу тайно. Невилл пообещал не пытаться его поймать, а предоставить полную свободу действий, и надеялся, что беспокойная совесть, что привела Осборна в Ливерпуль из Америки, после внутренних терзаний и борьбы наконец побудит того сделать то, что он должен был сделать с самого начала.

Но шли дни, а Осборн как в воду канул; Хоскинс больше его не видел, и никто не знал, куда он делся и где прятался. Отплытие «Овайхи» задержалось из-за встречного ветра, но скоро корабль покинул гавань. Хоскинс уехал. Возможно, Осборн тоже был на борту этого корабля и сейчас возвращался в страну, где нашел убежище. Невилл встречался с капитаном; тот отрицал, что у него на борту есть такой пассажир, но ведь он мог поклясться молчать или Осборн — замаскироваться. Невилл взошел на палубу и внимательно вгляделся в лица всех пассажиров, расспросил экипаж и путешественников и даже подкупил матросов, чтобы те сообщили ему, если кто-то прячется на борту. Но в тот день отплывал не один «Овайхи»; почти тридцать пакетботов и торговых судов, задержавшихся на берегу из-за встречного ветра, ждали прилива, чтобы наконец выйти в море. Невилл думал было обратиться в суд за ордером на обыск, но мысль об этом была ему неприятна и даже, пожалуй, отвратительна. Осборн оказался бы полезен им как свидетель лишь в том случае, если бы сдался добровольно. Если его схватят силой как пособника в деле об убийстве, он сядет на скамью подсудимых рядом с Фолкнером, и в показаниях не будет никакого смысла; а то, что Невилл способствовал аресту, сочтут за проявление жестокой враждебности к обвиняемому. И все же мысль, что Осборн покинул английские берега, приводила Невилла в бешенство; еще хуже было не знать, уехал он или остался. В первом случае Невилл еще мог отправиться следом за ним и успел бы его привезти.