Марк Твен - Собрание сочинений в 12 томах. Том 3

Филипп не устоял перед соблазном и съездил в Фолкил. Он не бывал у Монтегю с тех пор, как встретил у них Руфь, и ему хотелось посоветоваться со сквайром Монтегю о том, какое себе подыскать занятие. Он твердо решил не тратить больше времени, уповая на милость провидения, а взяться за любую работу, хотя бы даже, за неимением лучшего, учительствовать в Фолкилской семинарии или добывать съедобные ракушки на Хингэмском берегу. Быть может, зарабатывая свой хлеб в качестве учителя семинарии, он сможет одновременно изучать право в адвокатской конторе сквайра Монтегю.

Нужно признать: не только сам Филипп виноват, что он оказался в таком положении. В Америке немало молодых людей, его сверстников, с такими же возможностями и способностями, с тем же образованием, которые, в сущности, учились зря и не используют своих знаний, а живут как придется, в надежде неведомо каким образом, по милости неведомо какого счастливого случая вдруг выбраться на золотую дорогу, ведущую к богатству. Филипп не был лентяем, бездельником; у него хватало и энергии и решимости самому пробивать себе дорогу. Но он родился в такое время, когда всех молодых людей охватил, точно лихорадка, дух спекуляции, и они надеялись преуспеть в этом мире, перескочив иной раз обычные ступени исстари установившегося порядка. В соблазнительных и ободряющих примерах недостатка не было. Повсюду вокруг Филиппа были люди — вчерашние бедняки, ныне богачи, — внезапно достигшие завидного благоденствия путями и средствами самыми необычными и непредвиденными. Случись война, такой человек сделает карьеру, а пожалуй, и прославится. Он мог бы стать «железнодорожным королем», или политическим заправилой, или спекулянтом земельными участками, или одной из тех загадочных личностей, что пользуются бесплатным проездом на всех железных дорогах и пароходных линиях, снова и снова пересекают Атлантический океан, носятся день и ночь бог весть по каким спешным делам и зарабатывают огромные деньги. А может быть, думал иногда Филипп, насмешливо улыбаясь, он кончит тем, что заделается страховым агентом и будет уговаривать людей страховать свою жизнь ради его выгоды.

Едва ли Филипп думал о том, насколько приятнее стало в Фолкиле оттого, что там теперь была Алиса. Он так давно знал ее, так к ней привык, что она как бы вросла в его жизнь; разумеется, приятно будет ее повидать, но не более того. Последнее время он вспоминал о ней, только вспоминая о Руфи, и вообще, вероятно, он думал об Алисе лишь по одной причине: ему казалось, что она сочувствует его любви и всегда готова слушать, когда он говорит о Руфи. Если его порой и удивляло, что сама Алиса ни в кого не влюблена и никогда не говорит о будущем, о замужестве, то это была лишь случайная, мимолетная мысль: казалось, любовь совсем не так уж необходима в жизни существа столь спокойного, уравновешенного, со столь богатым внутренним миром.

Каковы бы ни были мысли самой Алисы, они остались неизвестны Филиппу, так же как и летописцам этой правдивой истории; если девушка казалась не такой, какой была на самом деле, и несла бремя более тяжкое, нежели все остальные, потому что должна была нести его в одиночестве, — она только делала то же, что делают тысячи женщин, с героическим самоотвержением, какое и не снилось нетерпеливым, вечно недовольным мужчинам. Разве эти большие бородатые младенцы не заполнили всю литературу своими воплями, своими горестями и жалобами? И всегда у них жестокой, бессердечной, непостоянной и безжалостной оказывается прекрасная половина рода человеческого.

— Так, значит, вы будете жить в Фолкиле и служить в окружном суде — и думаете найти в этом удовлетворение? — спросила Алиса, когда Филипп изложил ей свою новую программу действий.

— Пожалуй, не навсегда, — сказал Филипп. — Может быть, потом я смогу получить практику в Бостоне или поеду в Чикаго.

— А может быть, вас выберут в конгресс.

Филипп посмотрел Алисе в лицо — всерьез ли она говорит, не дразнит ли его? Но она была совершенно серьезна. Алиса принадлежала к числу тех провинциальных патриоток, которые верят, что в конгресс все еще выбирают именно тех, кто этого заслуживает.

— Нет, — сказал Филипп, — едва ли теперь человек может пройти в конгресс, не прибегнув к таким средствам и уловкам, которые сделали бы его недостойным звания конгрессмена; конечно, бывают и исключения; но, знаете ли, будь я юристом, я не мог бы заняться политикой, не повредив своему положению. Люди наверняка усомнились бы в моем бескорыстии и в чистоте моих намерений. Да что говорить, ведь если какой-нибудь член конгресса голосует честно и бескорыстно и отказывается, пользуясь своим положением, запустить руку в государственную казну, так об этом кричат по всей стране как о чуде!

— Но, мне кажется, это благородное честолюбие — стремиться войти в конгресс и постараться исправить его, если он так уж плох, — стояла на своем Алиса. — Я не верю, что у нас царит такая развращенность, как в английском парламенте, если только в романах есть хоть капля правды; но даже и он как будто стал лучше.

— Право, не знаю, с чего можно начать исправлять наш конгресс. Мне не раз случалось видеть, как умный, энергичный и честный человек выступает против безграмотного мошенника и терпит поражение. По-моему, если бы народ хотел, чтобы в конгрессе заседали достойные люди, таких бы и выбирали. Наверно, — с улыбкой прибавил Филипп, — для этого в голосовании должны участвовать женщины.

— Что ж, я охотно голосовала бы, если бы понадобилось. Ведь пошла бы я на войну и делала бы все, что только в моих силах, если бы иначе нельзя было спасти родину! — сказала Алиса с таким жаром, что Филипп удивился, хоть и думал, будто хорошо ее знает. — Будь я мужчиной…

Филипп громко рассмеялся:

— Вот и Руфь всегда говорит: «Будь я мужчиной…» Неужели все девушки хотят изменить своей половине рода человеческого?

— Нет, — возразила Алиса, — мы только хотим изменить другую половину рода человеческого. Мы хотим, чтобы изменилось большинство молодых людей, а то их совсем не заботят вещи, о которых им следовало бы заботиться.

— Ну, — смиренно сказал Филипп, — кое что меня все же заботит например, вы и Руфь. Может быть, мне не следует о вас заботиться? Может быть, я должен думать только о конгрессе и обо всяких высоких материях?

— Не дурите, Филипп. Вчера я получила от Руфи письмо.

— Можно мне почитать?

— Нет, конечно. Но я боюсь, что она слишком много работает да еще очень тревожится за отца, и это плохо на ней отражается.

— Как по-вашему, Алиса, — спросил Филипп, движимый одним из тех эгоистических помыслов, которые нередко уживаются с самой неподдельной любовью, — Руфь и правда охотнее станет врачом, чем… чем выйдет замуж?

— Вы просто слепы, Филипп! — воскликнула Алиса, встала и шагнула к двери; она говорила поспешно, словно против воли: — Ради вас Руфь не задумываясь даст отрубить себе правую руку.

Филипп не заметил, что щеки Алисы залила краска и голос дрожит: он думал только о чудесных словах, которые слышал от нее. И бедная девушка, верная своей привязанности и к нему и к Руфи, убежала в свою комнатку, заперлась там, бросилась на кровать и зарыдала так, словно сердце ее разрывалось. А потом начала молиться, чтобы отец небесный дал ей силы. А немного погодя успокоилась, встала, открыла ящик стола и достала из потайного уголка пожелтевший от времени листок бумаги. К нему был приколот засушенный листок — четверолистник клевера, тоже выцветший и пожелтевший. Алиса долго смотрела на этот наивный сувенир. Под листком было написано старательным почерком школьницы: «Филипп, июнь 186…»

Сквайр Монтегю от души одобрил предложение Филиппа. Жаль, что он не начал изучать право сразу же по окончании колледжа, но и сейчас еще не поздно, а кроме того, теперь он уже немного знает жизнь и людей.

— Но что же, — спросил сквайр, — вы, значит, хотите бросить свою землю в Пенсильвании? — Этот кусок земли, казалось ему, юристу-фермеру, жителю Новой Англии, сулил несметные богатства. — Там ведь прекрасный лес, и железная дорога совсем рядом?

— Сейчас я никак не могу использовать эту землю. Придется ждать лучших дней.

— А какие у вас основания предполагать, что там есть уголь?

— Мнение самого знающего геолога, с каким я имел возможность посоветоваться, и мои собственные наблюдения над этим краем; и потом, мы ведь уже нашли небольшие пласты. Я уверен, уголь там есть. Когда-нибудь я его найду, это я знаю твердо. Только бы мне сохранить эту землю до тех пор, пока у меня будет достаточно денег, чтобы сделать еще одну попытку.

Филипп достал из кармана карту района с залежами угля и стал показывать: вот илионская гора, вот здесь он начал рыть штольню.

— Разве не похоже, что тут есть уголь?

— Да, похоже на то, — согласился сквайр, очень заинтересованный. Нередко мирный житель захолустья больше увлекается такими рискованными предприятиями, чем более искушенный делец, знающий, как они ненадежны. Просто поразительно, сколько священников Новой Англии в пору нефтяной лихорадки рискнули вложить свои сбережения в нефть. Говорят, маклеры с Уолл-стрит заключают массу мелких сделок по поручению провинциального духовенства, движимого, без сомнения, похвальным желанием облагородить нью-йоркскую биржу.