Колосья под серпом твоим - Владимир Семёнович Короткевич
Колосья под серпом твоим читать книгу онлайн
Роман «Колосья под серпом твоим» — знаковое произведение Владимира Короткевича, широкая панорама жизни белорусского общества середины XIX века, который характеризовался развертыванием национально-освободительных движений по всей Европе. Именно такие переломные времена в жизни общества и привлекали писателя, заставляли по месяцам работать в архивах, чтобы историческое произведение основывалось на документах, по-настоящему показывало местный колорит, заставляло читателя сопоставлять свои знания об определенной эпохе с изображенным в романе.
Основная сюжетная линия, связанная с главным героем Алесем Загорским, переплетается со многими другими, в которые органически включены исторические персонажи. Взросление Алеся, перипетии в семьях Загорских и Когутов, учеба, дружба с Кастусем Калиновским, встречи с деятелями белорусской культуры, подготовка восстания, сложные взаимоотношения с Майкой Раубич и многое другое — все описано колоритно, с использованием разнообразных приемов создания художественных образов.
Заслуга писателя видится в том, что он сумел показать три течения неудовлетворенности существующим положением вещей: народный необузданный гнев, воплощенный в бунтаре Корчаке, рассудительную позицию представителей старой генерации дворян во главе с Раубичем по подготовке заговора и кропотливую планомерную работу молодых интеллигентов с целью приближения восстания. Но все еще впереди — роман заканчивается лишь отменой крепостного права. И разрозненность названных трех течений видится одной из причин поражения восстания 1863—1864 годов.
Интерес Владимира Короткевича к событиям середины XIX века был продиктован и тем обстоятельством, что один из его предков по материнской линии участвовал в восстании и был расстрелян в Рогачеве. Роман по многим причинам не был закончен, так как планировалось все-таки показать события восстания. Однако, по-видимому, писатель так сроднился со своими героями, что, следуя исторической правде, не мог повести их на виселицы, отправить в ссылку или в вынужденную эмиграцию.
Изданный на белорусском языке в 1968 году, роман к настоящему времени стал хрестоматийным произведением, любимым несколькими поколениями благодарных читателей. Перевод романа сделан по новому Собранию сочинений Владимира Короткевича. В текст возвращены исключенные в прижизненных изданиях фрагменты, так что произведение в чем-то воспринимается по-новому. В любом случае чтение этого романа — отнюдь не легкая прогулка по страницам ради досуга, а сложная интеллектуальная работа и соразмышление с автором. Думается, во многих случаях он, благодаря своему таланту, делает читателя своим единомышленником.
Петр Жолнерович
...Загорскому удалось установить тишину. Он сделал Басаку-Яроцкому знак говорить дальше.
Председатель для порядка еще раз ударил в маленький гонг. Бронзовый звук как-то жалобно пролетел по огромному поутихшему залу, прозвучал под сводами и умолк.
— Тихо, господа дворяне, — обратился Яроцкий. — Мы нарочно оставили время на то, чтобы обсудить записку, поданную дворянскому губернскому собранию и подписанную восьмью дворянами...
Глаза Загорского встретились с глазами Раубича и спросили:
— Это?
— Это, — опустил Раубич темные ресницы.
— Восьмью, — говорил важно Яроцкий. — Брониборским, Витахмовичем, Вирским, Панафидиным, Яновским... Раткевичем...
— Семь пар чистых, — бросил Кроер, и все посмотрели на него.
— Ямонтом...
— Семь пар нечистых, — прервал Кроер, но уже тише.
— И Мнишком... При этом пан Мнишек поставил подпись только вчера... А пан Раткевич, хотя идея записки была его, снял свою подпись, не соглашаясь с дополнениями, внесенными Брониборским, и согласился опять поставить лишь сегодня, требуя, однако, возможности высказать особое мнение.
— ...в проруби, — заключил Кроер.
На него шикнули. В голосе Яроцкого, в настороженном молчании тех, которые знали, было что-то такое, что заставляло всех молчать, замереть.
— Господин Брониборский, — обратился Яроцкий, — идите сюда, читайте.
Брониборский, с хватким, как у голавля, ртом, встал, чеканя шаг, пошел на подиум. Красная сафьяновая папка с золотыми снурами зажата под мышкой, голова вскинута.
...Достав из папки листы голубой бумаги, Брониборский начал читать, держа лорнет куда выше листа.
Все слушали. Это были обычные сведения о бедственном положении губернии, о граде, о неслыханной болезни картофеля, когда клубни почти нельзя отличить от грязи, о платежах по займам, о недоборах... Все знали это, но сведения, собранные воедино, звучали теперь значительно весомее и даже устрашающе.
Положение было действительно угрожающим.
Закончив с вводной частью, Брониборский обвел всех взглядом, умолк на минуту — в зале не было слышно людей — и возвысил голос:
«Для отвращения гибельных последствий несостоятельности владельцев, происходивших от постигших губернию в минувших годах неурожаев, прибегнуть к чрезвычайным средствам, а именно...»
Зал молчал.
— «А именно: изъявить готовность отказаться от крепостного права над людьми и при представлении высшему правительству о нуждах дворянства просить о дозволении составить комитет для начертания на вышеизложенном основании будущих прав как владельцев, так и крестьян»2.
Молчание было свинцовым, и в этом молчании прозвучал голос:
— Прав!
И в ответ ему полетело с разных концов:
— Правильно!
— Хватит уже!
— И они голодают, и мы!
Вдруг взвился над своим креслом пан Кроер.
— Нет!
Его безумные серые глаза, расширенные, остекленевшие, обводили людей.
— Нет и еще раз нет! Кто придумал? Голодранцы придумали! У которых своих душ нет. Зависть их берет! Мнишки придумали, Вирские! Люди с двумя дворовыми! Нищие!
— Я не нищий и не голодранец, — возвысил голос длиннющий, как рождественская свеча, Юльян Раткевич. Желтоватое лицо его было нервно-злое. — Я не голодранец. И мое особое мнение — вот оно. Брониборский предлагает отступить от местного принципа: «Крестьяне не наши, а земля наша, но они пашут ее и потому подчиняются» и от принципа центральных губерний: «Крестьяне наши, а земля — их» во имя принципа: «Мужики не принадлежат нам — земля не принадлежит им». Это, я считаю, нечестно, это лишает мужиков пожитков, делает их нищими. А мне, да и всем тут, не нужны работники-нищие, помощники-нищие. Я сожалею, что пустил Брониборского и позволил ему дополнять мою записку. Сожалею, что теперь остался в меньшинстве с паном Мнишком. Я считаю правильным принцип: «Они — не наши, а земля — наполовину». А то получилось, что я начал это дело, так как мне лично крепостное право невыгодно. А это не так. Все.
— Ты начал это дело, потому что ты якобинец, — Кроер кричал с круглыми от гнева глазами, — потому что от тебя несет французятиной. Глядите, дворяне! Дворяне, не слушайте! Это начало вашего конца!
Шум вспыхнул вокруг него. Собутыльники тащили пана на место. Раткевич рвался к Кроеру.
— Мужицкие благодетели! — кричал Кроер. — Якобинцы! Княжествами им владеть надоело! Они в босяки захотели, в шорники!
...Исленьев склонился к Веже и тихо спросил у него:
— Ну? Ждали вы этого?
— Давно ждал, — Вежа смотрел на кипение толпы. — Да только немного не так ждал.
— Чем вы это все объясняете?
— Подлостью, — спокойно ответил Вежа.
— Почему-у?
— Дурак Кроер не прав, — продолжил Вежа. — Они не в якобинцы захотели и не в шорники. Таких среди них — Мнишек да Раткевич. Это — святые оболтусы. Как будто кто-то им позволит быть святыми в этом притоне. А остальные? Слышите, как на Кроера кричат? Разве только те, кто подписал? Нет, большинство. Большинство против крепостничества. И они не в шорники захотели, а в богатые люди. И вот потому я не за то, чтобы отменили крепостное право в их усадьбах.
— Н-не понимаю вас, — удивился Исленьев.
— Отвязаться, отвертеться захотели от своих мужиков, — пояснил Вежа. — В голод бросить... Мне, граф, конечно, не хочется, ради внука, чтобы крепостное право отменили... Но если бы решили честно отменить — я первый оформил бы. Грешное, злое дело. Устаревшее. Ненужное. Но ведь в моей усадьбе порядок. Мои и сыновы мужики никогда не знали, что такое недоимка. Я имею право бросить за отмену белый шар. А почему они, значительная часть их (я не имею в виду хороших людей), хотят бросить белые шары? Потому что профинтились. Заложили и перезаложили усадьбы, деньги получили. А теперь, получив деньги за мужиков, не желая за них проценты платить, — пожалуйста, подарить им свободу. А земля — земля, мол, моя.
Губы его были горьки.
— Как бабу... целовали, так сережки обещали, а как баба рожать, так они убегать... Было: они наши, потому что земля наша. А тут получается, все наше: и деньги на залог, и земля, — только они не наши. Зачем они нам с голым пузом? Пускай в старцы идут. Пускай сами за себя платят недоимки, которые до сих пор за них платили мы. А недоимок у этих вот хозяев набралось едва ли не от времен царя Гороха... Люди голодны — где им платить? Правительство шло на некоторую отсрочку, чтобы последней шкуры с мужика не содрать. А вы спросите у хозяев — забыли ли
