Вальтер Скотт - Пуритане. Легенда о Монтрозе

Этими словами почтенный Паундтекст закончил свой невеселый рассказ. Он много и тяжко вздыхал, потому что ясно сознавал опасность, угрожавшую ему как со стороны неразумных недругов в своем стане, так и со стороны общих им всем врагов. Мортон убеждал его запастись терпением и успокоиться, сообщил о своих надеждах на успех переговоров о мире и об амнистии, которые ведутся через лорда Эвендела, и пообещал, что он снова сможет вернуться к своему Кальвину в пергаментном переплете, к своей вечерней трубке и вдохновляющей кружке эля, если только окажет поддержку и содействие в том, что предпринимает он, Мортон, для скорейшего прекращения этой войны. Утешив и успокоив Паундтекста, он добился от него героического решения дожидаться прибытия камеронцев, чтобы дать им генеральное сражение в военном совете.

Берли и его единомышленникам удалось собрать сильный отряд сектантов, насчитывавший в своих рядах до ста всадников и около полутора тысяч пеших. Это были хмурые и суровые с виду, недоверчивые, угрюмые, высокомерные и самоуверенные люди, убежденные в том, что лоно спасения открыто только для них, тогда как все прочие, как бы ничтожны ни были между ними различия в исповедании, на самом деле немногим лучше еретиков или язычников. Эти люди прибыли в лагерь пресвитериан скорее как сомнительные и подозрительные союзники или, может быть, даже враги, чем как воины, искренне отдавшие себя общему делу и готовые подвергнуться тем же опасностям, что и их более умеренные по взглядам соратники. Берли не посетил ни Мортона, ни Паундтекста и не согласовал с ними ни одного из важнейших вопросов; он только послал им официальное приглашение явиться вечером в военный совет.

Когда Мортон и Паундтекст прибыли на заседание, все остальные были уже в сборе. Они сухо приветствовали вошедших — по всему было видно, что созвавшие этот совет отнюдь не намерены проводить его в дружественной обстановке. Первый вопрос им задал Эфраим Мак-Брайер; увлекаемый своим пылким рвением, он всегда и во всем неизменно опережал остальных. Он желал знать, чьею властью нечестивец, именуемый лордом Эвенделом, был избавлен от смертной казни, к которой был справедливо приговорен.

— Моей властью, а также властью мистера Мортона, — отвечал Паундтекст, который прежде всего хотел покрасоваться своим бесстрашием перед единомышленником, уверенный, что тот окажет ему поддержку, а кроме того, предпочитал скрестить оружие в богословском диспуте, где мог никого не бояться, с лицом той же профессии, что и его собственная, чем вступать в споры с мрачным убийцею Белфуром.

— А кто, брат мой, — спросил Тимпан, — кто уполномочил вас принимать решения в таком важном деле?

— Самый характер осуществляемой нами деятельности, — ответил Паундтекст, — дает нам власть вязать и развязывать. Если лорд Эвендел был справедливо осужден на смерть голосом одного из нас, то можно не сомневаться в законности отмены этого приговора, раз за нее выступили два члена совета.

— Рассказывайте! — воскликнул Берли. — Нам известны побуждения, которыми вы руководствовались. Вы хотели послать через этого шелковичного червя, через эту расфранченную куклу, это ничтожество в золотом шитье, которое именуется лордом, ваши условия мира; вы хотели, чтобы он вручил их тирану.

— Да, это так, — сказал Мортон, заметив, что Паундтекст начинает сдавать, не выдерживая грозного взгляда Берли, — да, это так; ну так что же? По-вашему, нам следует ввергнуть народ в войну, которой не будет конца, чтобы пытаться осуществить дикие, преступные и неосуществимые планы?

— Послушайте его, — сказал Берли, — он богохульствует.

— Неверно, — возразил Мортон, — богохульствуют те, кто уповает на чудеса и не хочет использовать средства, которыми провидение благословило людей. Повторяю: наша цель — заключение мира на приемлемых для всех и почетных условиях, обеспечивающих свободу для наших верований и неприкосновенность для нас. Мы не допустим, чтобы кто-либо навязывал нам свои убеждения.

На этот раз спор, вероятно, принял бы еще более ожесточенный характер, чем когда-либо прежде, если бы он не был внезапно прерван известием о том, что герцог Монмут выступил из Эдинбурга в западном направлении и прошел уже больше половины пути. Эти новости заставили на мгновение смолкнуть спорящих. Совет постановил назначить на завтра день покаяния во искупление грехов их несчастной страны; достопочтенному мистеру Паундтексту было предложено выступить перед армией утром, а Гэбриелу Тимпану — после полудня; ни тот, ни другой не должны были затрагивать разногласий в религиозных воззрениях; им предписывалось воодушевить воинов стоять не на живот, а на смерть, сражаясь дружно рука об руку, как подобает братьям, за правое дело. После того как совет принял это спасительное в данных условиях постановление, представители умеренной партии рискнули внести еще одно предложение, надеясь на то, что оно встретит поддержку Лонгкейла, который, услышав вести о продвижении королевских войск, стал белый как полотно и начал, видимо, снова склоняться к умеренности. Обосновывая это предложение, они указали на то, что король доверил командование войсками не их угнетателям, а вельможе, известному мягкостью своего характера и благожелательным отношением к делу пресвитериан, вследствие чего можно предполагать, что правительство намерено действовать с меньшей суровостью, нежели та, которую они на себе испытали. Ввиду этого было бы не только разумным, но и существенно необходимым выяснить непосредственно у самого герцога, нет ли у него каких-нибудь секретных инструкций в их пользу, а это можно сделать только в том случае, если для переговоров с герцогом будет послан специальный уполномоченный.

— Но кто же возьмет на себя эту задачу? — спросил Берли, не решаясь открыто выступить против столь благоразумного предложения. — Кто отважится отправиться во вражеский стан, зная заранее, что в отмщение за смерть своего молодого племянника Джон Грэм Клеверхауз поклялся повесить всякого, кто прибудет к ним в лагерь?

— Это не должно быть препятствием, — сказал Мортон, — я готов рискнуть и взять на себя это дело.

— Пусть едет, — шепнул Белфур Мак-Брайеру, — по крайней мере, мы избавимся от него на наших советах.

Проект Мортона и Паундтекста не встретил, таким образом, противодействия тех, кто мог особенно яростно на него ополчиться. Было решено, что Генри Мортон отправится в лагерь герцога Монмута с целью выяснения тех условий, на которых повстанцы могут начать переговоры о мире. Как только стало известно о возложенном на Мортона поручении, к нему началось паломничество приверженцев умеренной партии, которые настойчиво просили его придерживаться условий, переданных через лорда Эвендела. Надо сказать, что приближение королевской армии посеяло всеобщий страх и смятение. Бахвальство камеронцев, не имевшее никаких оснований, кроме их упрямого фанатизма, конечно, никого не могло успокоить. Сопровождаемый этими наставлениями и своим верным Кадди, Мортон пустился в путь к лагерю герцога Монмута, навстречу опасностям, грозящим парламентеру в пылу гражданских раздоров.

Проехав каких-нибудь шесть-семь миль, Мортон обнаружил, что еще немного, и он наскочит на передовые части противника; и действительно, поднявшись на возвышенность, он увидел, что все дороги забиты солдатами, идущими в образцовом порядке по направлению к Босуэл-муру — обширному выгону, где они предполагали заночевать, на расстоянии около двух миль от Клайда, на противоположном берегу которого стояли повстанцы. Увидев разъезд вражеской кавалерии, Мортон пустился навстречу всадникам и объявил, что он парламентер от повстанцев и просит проводить его к герцогу Монмуту. Сержант, возглавлявший отряд, поспешил сообщить о прибытии парламентера своему командиру, тот послал донесение по команде, и к месту, где находился Мортон, поспешно выехали два офицера.

— Вы зря теряете время, любезный, и, кроме того, рискуете жизнью, — сказал один из них, обращаясь к Мортону, — герцог Монмут не станет выслушивать условия от изменников, выступивших с оружием против законных властей; к тому же учиненные вами зверства вопиют о возмездии. Лучше поворачивайте коня и поберегите его сегодня, чтобы он смог послужить вам как следует завтра.

— Но я не могу поверить, — сказал Мортон, — чтобы герцог Монмут, даже если он рассматривает нас как преступников, обрек на смерть такое множество своих ближних, не выслушав их жалоб и требований. Лично я за себя не боюсь. Я знаю, что не поощрял и не допускал никаких жестокостей, и боязнь ответить за злодейства других не может мне помешать исполнить мой долг.

Офицеры переглянулись.

— Уж не тот ли это молодой человек, о котором говорил лорд Эвендел, — сказал офицер, который был помоложе.