Придорожная трава. Роман - Нацумэ Сосэки

разве что берейторы. Однако в то время он, гордый, ходил в них, ведомый за руку.

Его шляпа тоже была в новинку для него в те времена. Фетровая, формой напоминавшая неглубокое дно кастрюли, она надевалась прямо на его бритую голову, словно капюшон, и доставляла ему огромное удовольствие. Как-то раз, ведомый за руку тем человеком, он пошёл смотреть фокусы в балаганчик, и фокусник взял у него шляпу, просунул палец насквозь с изнанки тульи дорогого чёрного раша и показал всем, и он, удивляясь и беспокоясь, несколько раз погладил вернувшуюся к нему шляпу.

Тот человек купил ему также нескольких золотых рыбок с длинными хвостами. Воинские картины, парчовые цветные картинки нисики-э, картины на двух или трёх соединённых листах – он покупал ему всё, что тот просил. У него даже были доспехи, подходящие ему по размеру, – латы, сплетённые из алых шёлковых шнуров, и шлем с головой дракона. Раз в день он облачался в эти доспехи и размахивал сделанным из позолоченной бумаги командирским жезлом.

У него был также короткий, подходящий для ребёнка, меч. Украшение на его рукояти было сделано в виде резной фигурки мыши, тащившей красный стручковый перец. Он дорожил этой серебряной мышью и этим коралловым перцем как своими сокровищами. Ему часто хотелось вытащить этот меч из ножен. И он много раз пытался это сделать. Но меч никак не поддавался. Это украшение феодальной эпохи также попало в руки маленького Кэндзо по доброй воле того человека.

Он часто брал его с собой кататься на лодке. Там всегда был лодочник в соломенной набедренной накидке, закидывавший сеть. Вид саргана или кефали, подплывавших к самой кромке воды и выпрыгивавших, казался его детским глазам серебристым сиянием. Лодочник иногда уходил на вёслах на милю-другую в море и ловил даже каких-то морских птиц. В таких случаях накатывали высокие волны, раскачивая лодку, и у него сразу же тяжелела голова. И часто он засыпал прямо в лодке. Больше всего ему нравилось, когда в сети попадалась рыба фугу. Он стучал палочками из кедра по брюху фугу, как по барабану, и радовался, глядя, как оно раздувается, словно от злости.

После встречи с Ёсидой в груди Кэндзо вдруг стали одно за другим всплывать эти детские воспоминания. Все они, несмотря на свою отрывочность, отражались в его сознании ярко и отчётливо. И, хотя они были отрывочны, все они неизменно были связаны с тем человеком. Когда ему казалось, что, сколько ни собирай эти разрозненные факты, зёрна воспоминаний неисчерпаемы, и когда он обнаруживал, что в каждом из этих неисчерпаемых зёрен неизменно вплетён образ мужчины без шляпы, то страдал.

«Почему же, хотя я так хорошо помню эти сцены, я не могу вспомнить свои чувства в то время?»

Это стало для Кэндзо большим вопросом. В самом деле, он совершенно забыл свои детские чувства к человеку, который так о нём заботился.

«Но ведь невозможно забыть такое, возможно, с самого начала у меня не было должной благодарности к нему».

Кэндзо думал и так. Более того, он склонялся к тому, что, вероятно, это так и есть.

Он не рассказал жене о своих детских воспоминаниях, вызванных этим происшествием. Хотя он думал, что, поскольку женщины чувствительны, это, возможно, смягчило бы её неприятие, он не сделал этого.

XVI

Ожидаемый день вскоре настал. Ёсида и Симада однажды днём явились вместе к входу в дом Кэндзо.

Последний не знал, какими словами и как следует обращаться к этому человеку из прошлого. У него совершенно отсутствовал естественный импульс, который без раздумий подсказал бы ему, как поступить. Сидя лицом к лицу с тем, кого не видел более двадцати лет, он не испытывал особой ностальгии и, напротив, лишь обменивался холодными фразами.

Симада имел репутацию высокомерного субъекта. Даже один только этот факт заставлял брата и сестру Кэндзо ненавидеть его. На самом деле, и сам Кэндзо в душе опасался этого. Нынешний он оценивал себя как слишком вознесшегося, чтобы быть задетым в своём самолюбии даже просто словами такого человека.

Однако Симада оказался куда более почтительным, чем ожидалось. Казалось, он намеренно старался не пренебрегать вниманием к окончаниям слов, используя уважительные частицы, какими обычно пользуются при первом знакомстве. Кэндзо вспомнил своё детство, когда тот человек называл его Кэмбо. Всплыли в памяти и те времена, уже после разрыва отношений, когда при встречах тот неизменно обращался к нему «Кэмбо», и это ему было неприятно.

«Но, пожалуй, с таким тоном всё в порядке».

Кэндзо изо всех сил старался не показывать им своего недовольства. Похоже, и они намеревались уйти по-хорошему, не сказав ничего, что могло бы расстроить Кэндзо. Из-за этого даже разговоры о прошлом, которые естественно должны были стать темой между ними, почти не возникали. Потому беседа то и дело прерывалась.

Кэндзо вдруг вспомнил о происшествии в то дождливое утро.

– На днях я встретил вас на дороге дважды. Вы часто проходите там?

– Вообще-то, старшая дочь Такахаси живёт совсем рядом, вот и всё.

Кэндзо совершенно не понимал, о ком идёт речь.

– А…

– Да вы же знаете. Та, из Сибы.

Кэндзо смутно припоминал, что слышал в детстве, будто родственники второй жены Симады живут в Сибе, и что в том доме, кажется, был либо синтоистский священник, либо буддийский монах. Однако он встречался с тем родственником, неким Ёсана, который был примерно его возраста, всего два-три раза и совершенно не помнил, чтобы видел кого-либо ещё.

– Если речь о Сибе, то, кажется, это то место, куда вышла замуж сестра госпожи Офудзи?

– Нет, это старшая сестра. Не младшая.

– А…

– Ёдзо умер, но остальные сёстры все хорошо устроились, вот счастье. Старшая, наверное, вы знаете, – вышла за…

Имя… действительно было знакомо Кэндзо. Но тот человек умер уже довольно давно.

– После него остались лишь женщины и дети, и им трудно, так что по разным поводам меня зовут «дядюшка, дядюшка» и ценят. К тому же, в последнее время мне нужно присматривать за ремонтом в доме, так что я прохожу здесь почти каждый день.

Кэндзо невольно вспомнил, как этот человек водил его в книжную лавку у пруда и покупал ему прописи. Он, никогда не покупавший ничего, не сбив цены хотя бы на один-два сэна, и тогда, присев у прилавка, упрямо не двигался с места, требуя сдачи всего в пять рин. Для Кэндзо, стоявшего рядом с образцом каллиграфии Дун Цичана в руках, такое поведение было крайне неприятным и неловким.

«Плотники и каменщики, которых контролирует такой человек, наверняка злятся».

Думая так, Кэндзо взглянул на лицо Симады и горько усмехнулся. Однако Симада, похоже, совершенно этого не заметил.

XVII

– Но, слава Богу, он оставил после себя книги, так что даже после его смерти родственники кое-как справляются и живут.

Симада произнес это таким тоном, словно каждый на свете обязан знать книги, написанные…. Но, к несчастью, Кэндзо не знал названия его трудов. Он предполагал, что это был словарь или учебник, но не испытывал желания спрашивать.

– Книги – это действительно замечательно: напишешь одну, и она продаётся вечно.

Кэндзо молчал. Ничего не поделаешь, Ёсида вступил в разговор и стал говорить что-то вроде того, что для заработка нет ничего лучше книг.

– Похороны прошли, – но после его смерти остались только женщины, так что я договорился с издателем. И установил, чтобы они платили определённую сумму ежегодно.

– Да уж, это серьёзно. Конечно, когда занимаешься учёбой, требуются и средства, и кажется, что это убыточно, но, в конце концов, оказывается, что это выгодное вложение, так что неучам с этим не тягаться.

– В итоге это прибыльно.

Их разговор не вызывал у Кэндзо никакого интереса. Более того, он всё больше уходил в странное русло, где было