Оноре Бальзак - Беатриса

— Хотите закончить вечер у меня? — спросила его Беатриса, усаживаясь в экипаж, и подвинулась, чтобы дать ему место рядом с собой.

Ла Пальферин крикнул своему груму: «Поезжай следом!» — и уселся в карету г-жи де Рошфид, к великому изумлению Каллиста, который не мог двинуться с места, словно ноги его вдруг налились свинцом. Беатриса заметила его бледное, помертвевшее лицо и именно поэтому пригласила с собой графа. Наши голубицы — это Робеспьеры с белыми перышками. Три кареты с молниеносной быстротой помчались на улицу Шартр — карета Каллиста, карета Ла Пальферина и карета маркизы.

— А-а, вы здесь?.. — сказала Беатриса, входя в гостиную под руку с юным графом и увидев там Каллиста, которому удалось обогнать два других экипажа.

— Значит, вы знакомы? — в бешенстве спросил Каллист Беатрису.

— Графа де Ла Пальферина мне представил Натан только несколько дней назад, — ответила Беатриса, — а вы, сударь, вы знаете меня уже четыре года.

— И поверьте, сударыня, — вмешался в разговор Шарль-Эдуард, — я еще припомню сегодняшний вечер маркизе д'Эспар, ее внукам и правнукам! Ведь это она первая бросилась от вас прочь...

— Ах, так это она! — воскликнула Беатриса. — Я отплачу ей.

— Для того чтобы мстить, надо сначала отвоевать мужа, и я берусь примирить вас с вашим супругом, — шепнул юный граф на ухо маркизе.

Начавшаяся так беседа продолжалась до двух часов ночи, и Каллист, гнев которого, готовый вот-вот прорваться наружу, затихал под повелительным взглядом Беатрисы, не сумел вставить в разговор и двух слов. Ла Пальферин, ничуть не влюбленный в Беатрису, с величайшей непринужденностью расточал свое остроумие, очаровывал, блистал хорошим вкусом, а несчастный униженный Каллист извивался на стуле, как червяк, разрубленный надвое, и уже раза три приподнимался с места, чтобы дать пощечину Ла Пальферину. В третий раз, когда Каллист чуть не подскочил к своему сопернику, юный граф спросил: «Уж не больны ли вы, барон?» Этот вопрос пригвоздил Каллиста к стулу, и он просидел остаток вечера неподвижно, как истукан. Маркиза болтала весьма мило, наподобие Селимены[70], делая вид, что не замечает присутствия Каллиста. Ла Пальферин проявил высший такт: он ушел первым, сказав на прощание изящную остроту и предоставив любовникам ссориться, сколько им будет угодно.

Таким образом, благодаря ловкости Максима пламя раздора разгоралось все ярче в домах обоих супругов де Рошфид. На следующий день в Жокей-клубе Максим, услышав об этой сцене от Ла Пальферина, который в этот вечер играл счастливо в вист, отправился на улицу Лабрюйера, в особняк г-жи Шонтц, чтобы узнать, как обстоят там дела.

— Дорогой мой, — смеясь, сказала Максиму г-жа Шонтц, — я истощила все свои таланты. Рошфид неисправим. На исходе своей прежней карьеры я убеждаюсь, что в делах любви ум — величайшее несчастье.

— Что ты имеешь в виду?

— Во-первых, друг мой, я целую неделю мучила Артура, пилила его на все лады, даже проповедовала добродетель. Чего только не приходится делать нам, «женам из тринадцатого округа»! «Ты, должно быть, больна, — сказал он мне наконец нежно, как добрый папаша. — Ведь я стараюсь делать тебе одно только хорошее и люблю тебя до обожания». — «И зря, мой милый, — ответила я, — вы мне надоели». — «Да разве, — говорит он мне, — ты не развлекаешься с самыми остроумными и самыми красивыми мужчинами Парижа?» — вот что он мне ответил. Я так и села. И почувствовала, что люблю его.

— Эге! — произнес Максим.

— Что же делать, это сильнее нас! Такое поведение обезоруживает. Тогда я нажала на другую педаль. Я стала поддразнивать моего будущего супруга, этого судейского вепря, и тоже обратила его в ягненка; по моему приказанию он уселся в кресло де Рошфида и забавлял меня. Боже, до чего же он глуп! Как мне было скучно с ним!.. Но ничего не поделаешь, я хотела, чтобы Артур застал нас вместе...

— Ну, ну, — прервал ее Максим, — рассказывай скорей. Что же сделал де Рошфид, когда он вас застал?..

— Не подумай ничего худого, дружок. Я следую твоим урокам, оглашение уже сделано, контракт готов к подписи, так что святая дева нашего квартала может быть спокойна. А когда брак решен, не зазорно дать и задаток... Застав меня с Фабиеном, бедняжка мой Артур на цыпочках вышел в столовую и начал там кашлять, да громко так, и с грохотом передвигал стулья. Этот болван Фабиен, — не могу же я ему всего рассказывать, — перепугался.

Вот, милый друг Максим, дела у нас какие...

Уверена, что, если Артур застанет меня утром в спальне с кем-нибудь, он спросит: «Ну, как вы, детки, провели ночь?»

Максим покачал головой и несколько минут молча вертел в руках свою тросточку.

— Я знаю таких людей, — наконец произнес он. — Остается одно — выбросить твоего Артура в окошко и запереть перед его носом дверь. Ты повторишь еще раз сцену с Фабиеном?

— Вот каторга! Не забудь, что таинство брака еще не освятило нас...

— Ты вот что сделай, — продолжал Максим. — Когда Артур застанет вас, ты обязательно посмотри на него. Если он рассердится, все в порядке. А если он снова начнет кашлять, так это еще лучше...

— Почему же?

— Потому что тогда ты рассердишься и скажешь ему: «Я-то думала, что вы меня любите, уважаете, но у вас нет ко мне никаких чувств, — даже ревности и той вы не испытываете». Словом, не мне тебя учить... «Да при подобных обстоятельствах Максим (да, да, упомяни мое имя) убил бы на месте любовника обожаемой женщины (здесь — слезы). И Фабиен (тут ты должна устыдить Артура, сравнив его с Фабиеном), Фабиен, которого я люблю, Фабиен вонзил бы вам в грудь кинжал. Ах, вот она, подлинная любовь! Итак, прощайте, всего хорошего, берите обратно ваш особняк, я выхожу замуж за Фабиена, я буду носить его имя, он пренебрежет волей своей матери». Наконец ты...

— Поняла, поняла! Жалко, что ты не увидишь меня в это время! — вскричала г-жа Шонтц. — Ах, Максим, вот это Максим! Никогда не будет второго Максима, как не было и не будет второго де Марсе.

— Ла Пальферин мне не уступит, — скромно возразил граф де Трай, — он делает огромные успехи.

— У него только язык хорошо подвешен. А у тебя хватка, да и дубленый ты! Доставалось тебе, наверно, крепко! Зато и ты, конечно, в долгу не оставался! — восхищалась г-жа Шонтц.

— Ла Пальферин молодец, он умен и образован; а я невежда, — ответил Максим. — Да, кстати. Я видел Растиньяка, он уже сговорился с министром юстиции, — Фабиена скоро назначат председателем суда, и через год он будет кавалером ордена Почетного легиона.

— Я дам обет благочестия! — произнесла Орели торжественным тоном, чем очень угодила Максиму.

— Куда нам, грешным, до священников, — ответил Максим.

— В самом деле? — сказала г-жа Шонтц. — Значит, я не умру от скуки в провинции? Итак, я вхожу в роль. Фабиен сообщил своей маменьке, что на меня снизошла благодать; он уже ослепил эту добрую даму моим миллионом и своим председательством; она согласилась, чтобы мы поселились вместе с нею, попросила выслать мой портрет и прислала мне свой; если бы амур взглянул на ее изображение, он упал бы в обморок. Теперь, Максим, отправляйся домой: нынче вечером — казнь моего бедного Артура. Прямо душа болит, как подумаю об этом.

Два дня спустя, встретив Максима на пороге Жокей-клуба, Ла Пальферин сказал:

— Свершилось.

Это слово, за которым скрывалась ужасная, мерзкая драма, разыгрываемая подчас ради мести, вызвала улыбку на губах Максима.

— Скоро мы услышим сетования Рошфида, — произнес он, — ибо вы с Орели пришли к цели голова в голову! Орели выставила Артура за дверь, теперь его надо загнать в клетку. Он должен, во-первых, выдать триста тысяч франков будущей госпоже дю Ронсере и, во-вторых, вернуться к своей супруге; а наше с тобой дело доказать ему, что Беатриса гораздо лучше Орели.

— У нас впереди еще десять дней, — тонко заметил Ла Пальферин, — по совести говоря, это не слишком много для такого нелегкого дела. Теперь, когда я узнал маркизу, я могу сказать, что бедняга Артур здорово прогадает.

— А что ты сделаешь, когда бомба разорвется?

— Было бы время, а придумать можно. Меня врасплох не застигнешь.

Заговорщики прошли в гостиную клуба и застали там маркиза де Рошфида; он состарился за несколько дней на два года, он не надевал корсета, потерял весь свой лоск, даже не брился.

— Ну, как, дорогой маркиз? — спросил Максим.

— Ах, дружок, жизнь моя разбита...

Артур говорил минут десять, и Максим слушал его с самым серьезным видом: он думал о своей свадьбе, которая должна была состояться через неделю.

— Послушай-ка, милый Артур, я уже предлагал тебе испробовать единственное средство удержать Орели, а ты не захотел...

— Какое средство?

— Ведь я советовал тебе поужинать у Антонии.

— Правда, советовал... Но что ты хочешь! Я люблю, а ты просто занимаешься любовью, как Гризье фехтованием.

— Вот что, Артур, дай Орели триста тысяч франков... за ее особняк, а я обещаю найти тебе нечто лучшее, чем госпожа Шонтц... Но о моей прекрасной незнакомке поговорим позже, вот идет д'Ажуда, мне нужно сказать ему два слова.