Вирджиния Вулф - Годы

— Тихо! — крикнула Роза. Она взяла нож и постучала по столу. — Тихо, тихо!

Комнату пересек Мартин.

— Из-за чего шумит Роза? — спросил он.

— Я прошу тишины! — сказала она, взмахнув ножом перед его носом. — Человек хочет сказать речь!

Но Николай сел и невозмутимо воззрился на свой перстень.

— Ну, правда же, она просто второе издание старого дяди Парджитера, командира кавалеристов, а? сказал Мартин, кладя руку на плечо Розы и поворачиваясь к Элинор за поддержкой.

— И горжусь этим! — Роза опять махнула ножом в угрожающей близости от лица Мартина. — Я горжусь своей семьей, горжусь своей родиной, горжусь…

— Своим полом? — перебил ее Мартин.

— Да! — торжественно заявила она. — А вот ты чем гордишься? — Она похлопала его по плечу. — Самим собой?

— Не ссорьтесь, дети, не ссорьтесь! — прикрикнула Элинор, чуть подвинув к ним свой стул. — Они всегда ссорились. Всегда… Всегда…

— Она была злючкой, — сказал Мартин. Он присел на корточки и стал смотреть на Розу снизу вверх. — С тугими косичками…

— И в розовом платьице, — добавила Роза. Она резко села, держа нож вверх лезвием. — В розовом платьице, в розовом платьице, — повторила она, точно эти слова ей что-то напомнили.

— Так начинай же свою речь, Николай, — сказала Элинор, повернувшись к нему.

Он помотал головой.

— Давайте лучше о розовых платьицах, — улыбнулся он.

— Помните гостиную в доме на Эберкорн-Террас, когда мы были детьми? — спросила Роза. — Ты помнишь? — Она посмотрела на Мартина. Он кивнул.

— Гостиная на Эберкорн-Террас… — проговорила Делия. Она обходила столы с большим кувшином крюшона и остановилась перед Розой и Мартином. — Эберкорн-Террас! — воскликнула она, наполняя бокал. Она вскинула голову и на мгновение предстала поразительно молодой, красивой и дерзкой. — Это был ад! — крикнула она. — Сущий ад!

— Да ладно тебе, Делия… — возразил Мартин, подставляя свой бокал.

— Это был ад, — повторила Делия. Она как будто забыла про свой ирландский акцент и говорила совсем просто, одновременно наливая напиток. — Знаешь, — обратилась она к Элинор, — когда я еду на Паддингтонский вокзал, то всегда прошу водителя объехать это место подальше!

— Хватит, — остановил ее Мартин: его бокал был уже полон. — Я тоже ненавидел его… — начал он.

Но тут подошла Китти Лассуэйд. Она держала перед собой бокал, точно жезл.

— Что теперь ненавидит Мартин? — спросила она, встав перед ним.

Какой-то любезный господин подвинул позолоченный стульчик, на который она села.

— Он всегда что-то ненавидел. — Китти подставила бокал, чтобы его наполнили. — Что ты ненавидел, Мартин, в тот вечер, когда у нас ужинал? — спросила она. — Помню, ты меня жутко рассердил.

Она улыбнулась. Мартин с возрастом стал похож на херувимчика: розовый и пухлый, с волосами, зачесанными назад, как у официанта.

— Ненавидел? Никогда, никого, — возразил он. — Мое сердце полно любви, полно доброты. — Он засмеялся, салютуя ей бокалом.

— Чепуха! — сказала Китти. — В молодости ты ненавидел… все! — Она выбросила в сторону руку. — Мой дом… Моих друзей… — Она замолчала и слегка вздохнула. Она опять их вспомнила: мужчин, стоявших в ряд, женщин, державших края платьев двумя пальцами. Теперь она жила совершенно одна, на Севере. — И могу сказать, что мне так лучше, — произнесла она в ответ своим мыслям. — Со мной там только один слуга, чтобы колоть дрова, и все.

Последовала пауза.

— Пусть же он скажет свою речь, — сказала Элинор.

— Да. Давай свою речь! — поддержала ее Роза. Она опять постучала ножом по столу, а Николай опять привстал.

— Он что, собирается произнести речь? — спросила Китти у Эдварда, который придвинул к ней свой стул.

— Единственное место, где риторика теперь практикуется как искусство… — Эдвард сделал паузу, придвинул стул еще чуть ближе к Китти и поправил очки, — это церковь, — закончил он.

Вот потому я за тебя и не вышла, подумала Китти. Как его голос — его надменный голос — оживил образы прошлого! Полуупавшее дерево, дождь, крики старшекурсников, колокольный звон и ее мать…

Но Николай встал. Он сделал глубокий вдох, отчего выпятилась его манишка. Одной рукой он теребил свою цепочку, другую простер в ораторском жесте.

— Дамы и господа! — вновь начал он. — От имени всех, кому сегодня здесь приятно находиться…

— Громче! Громче! — крикнул молодой человек, стоявший у окна.

(— Он иностранец? — шепотом спросила Китти у Элинор.)

— …от имени всех, кому сегодня приятно здесь находиться, — повторил Николай громче, — я хочу поблагодарить хозяина и хозяйку.

— Ой, не стоит! — сказала Делия, проносясь мимо с пустым кувшином.

И опять речь была смята. Наверняка иностранец, подумала Китти, — потому что совсем не стесняется. Николай стоял с бокалом в руке, улыбаясь.

— Продолжайте, продолжайте, — подбодрила она его. — Не обращайте на них внимания. — Она была не против послушать речь. Речи хороши для приемов. Они подстегивают общее настроение. Китти стукнула бокалом об стол.

— Вы очень любезны, — сказала Делия, пытаясь пройти мимо Николая, но он удержал ее за руку. — Однако меня благодарить не надо.

— Но, Делия, — возразил он, не отпуская ее, — дело не в том, что этого хочется вам, этого хотим мы. И это вполне уместно, — он сделал широкий жест рукой, — потому что наши сердца полны благодарности…

Наверное, он сел на своего конька, подумала Китти. Видимо, оратор. Почти все иностранцы — ораторы.

— …потому что наши сердца полны благодарности, — повторил Николай, соединив кончики большого и указательного пальцев.

— За что? — резко спросил чей-то голос.

Николай опять замолчал.

(— Кто этот брюнет? — шепотом спросила Китти у Элинор. — Я весь вечер гадаю.

— Это Ренни, — шепнула Элинор. — Ренни, — повторила она.)

— За что? — сказал Николай. — Вот об этом я и хотел бы рассказать. — Он сделал паузу и глубоко вдохнул, отчего опять растянулся его жилет. Глаза его лучились. Казалось, он полон идущей изнутри благожелательности. Но тут вдруг над столом показалась голова, рука сгребла горсть цветочных лепестков, а голос прокричал:

— Красная Роза, колючая Роза, храбрая Роза, рыжая Роза! — и лепестки веером полетели в полную пожилую женщину, сидевшую на краешке стула. Она подняла голову, вздрогнув от неожиданности. Лепестки обсыпали ее, задержавшись на выдающихся местах ее фигуры. Она смахнула их.

— Спасибо! Спасибо! — воскликнула Роза. Затем она взяла цветок и энергично стала бить им по столу. — Я хочу услышать речь! — заявила она, глядя на Николая.

— Нет-нет-нет, — сказал он. — Для речей сейчас не время. — И сел на свое место.

— Тогда давайте выпьем! — предложил Мартин и поднял свой бокал. — За Парджитера, командира кавалеристов! Я пью за нее! — Он со стуком поставил бокал на стол.

— Ну, если вы все пьете, — сказала Китти, — я тоже выпью. Роза, твое здоровье! Роза — славный парень. — Она подняла бокал. — Но Роза не права, — добавила она. — Сила всегда не права, ты согласен, Эдвард? — Она похлопала его по колену. — Я забыла о последней войне, — пробормотала она себе под нос. — И все-таки, — продолжила она вслух, — Роза имела мужество отстаивать свои убеждения. Она сидела в тюрьме. И я пью за нее! — Китти выпила.

— А я — за тебя, Китти, — сказала Роза и поклонилась ей.

— Она разбила ему окно, — усмехнулся Мартин, — а потом помогала ему разбивать другие окна. Где твоя награда, Роза?

— В коробочке на каминной полке, — сказала Роза. — Ты не выведешь меня из себя в это время суток, мой милый.

— Лучше бы вы дали Николаю закончить его речь, — сказала Элинор.

Сверху через потолок — отдаленно и приглушенно донеслись первые танцевальные ноты. Молодежь, торопливо допивая остатки из бокалов, стала подниматься и уходить наверх. Вскоре оттуда послышался тяжелый и ритмичный топот.

— Опять танцуют? — спросила Элинор. Это был вальс, — Когда мы были молоды, — сказала она, глядя на Китти, — мы любили танцевать. — Музыка как будто подхватила ее слова и перепела на старинный лад: «Когда была я молода, любила танцевать, любила танцевать…»

— А я терпеть не могла! — сказала Китти, посмотрев на свои пальцы — короткие, исцарапанные. — Как хорошо не быть молодой! Не заботиться о том, что думают другие! Теперь можно жить, как хочешь. В семьдесят лет…

Она помолчала, а потом подняла брови, будто что-то вспомнила.

— Жаль, нельзя начать сначала… — проговорила Китти.

— Мы услышим вашу речь или нет, мистер…? — спросила она, посмотрев на Николая, чьей фамилии она не знала. Он сидел, добродушно глядя перед собой и проводя руками по цветочным лепесткам.

— Что толку? — сказал он. — Никому это не нужно.

Они стали слушать доносившиеся сверху топот и музыку, в которой Элинор все слышались слова: «Когда была я молода, любила танцевать, и каждый парень лишь мечтал меня поцеловать…»