Жорж Санд - Снеговик

— Господина Стангстадиуса! — воскликнул Христиан. — Где же он? Не вижу…

— Он по наивности надел маску, как будто это может сделать его неузнаваемым! Если бы он был поблизости, вы бы сразу его заметили! Но его нет, а между тем все разъезжаются…

— Барышня, — сказал кучер Маргарите на далекарлийском наречии, — ее сиятельство ваша тетушка делает мне Знаки, чтобы я ехал следом за ней.

— Едем, друг мой, едем, — ответила девушка. — Но не пойдете же вы пешком, господин Гёфле? Садитесь на козлы, иначе вы не сможете присоединиться к остальным.

— А что скажет ваша тетушка?

И Христиан вскочил на козлы, с огорчением думая, что разговор окончен; но Маргарита закрыла боковое окошко и открыла переднее. Козлы, на которых сидел Христиан, были как раз на уровне этого окошка. Сани бесшумно скользили по глубокому снегу, так как Петерсон выбился из ряда и уже не ехал по прибитому насту дороги. К тому же славный малый не мог понять ни слова из разговора, ибо не знал по-французски. Итак, беседа продолжалась.

— Что происходит в замке? — спросил Христиан, пытаясь отвести внимание от своей особы. — Я не вижу здесь барона; а уж его-то я, несомненно, узнал бы по росту, точно так же, как господина Стангстадиуса — по походке.

— Барон заперся у себя под предлогом срочных и неотложных дел. Это означает, что он опять болен. Никто по поверил россказням о делах, все видели, что рот у него скосило набок, а глаз смотрит вкось. Знаете, он несмотря ни на что, удивительный человек, если так упорно борется со смертью. Если бы он нынче ночью состязался с молодежью, как и было задумано, он наверняка бы победил! ведь у него такие чудесные лошади! На завтра объявлена охота на медведя. Либо барон примет в ней участие и убьет медведя, либо его самого похоронят раньше, чем успеют отменить охоту. И то и другое вполне возможно. Все мы оказались здесь в несколько странном положении, не правда ли? Похоже, что нашему Снеговику вздумалось на деле убедиться, как мало у него друзей, — ведь все продолжают веселиться, как ни в чем не бывало.

— Однако, Маргарита, вы сами восхищаетесь его мужеством; стало быть, вопреки вашей воле, он все же произвел на вас желаемое впечатление.

— Знайте же, дорогой мой наперсник, — со смехом возразила Маргарита, — сейчас во мне почти что не осталось прежней ненависти к барону. Он мне стал безразличен, и я все ему простила. Он женится… Но эта тайна стала мне случайно известна, и ее надо сохранить, слышите? Он женится, но не на мне, а я, к счастью, остаюсь на свободе… хотя и в бедности…

— В бедности? Я полагал, что вы живете по меньшей мере в достатке…

— Нет, ничего подобного! Нынче я окончательно рассорилась с тетушкой, все из-за того же барона: она заявила мне, что не даст мне ни гроша на жизнь и еще предъявит свои права на очень скромное наследство, оставленное мне отцом, оттого что в свое время он взял у нее взаймы не знаю уж сколько дукатов… чтобы… Словом, я в этом ровно ничего не поняла, кроме одного — я полностью разорена!

— Ах, Маргарита! — вырвалось у Христиана. — Если бы у меня были имя и богатство! Послушайте, — добавил он, удержав ее за руку, так как она откинулась было в глубь кареты, — это не любовное признание, я не столь дерзок. Это было бы безумием с моей стороны, ведь я не могу похвалиться ни состоянием, ни родней… Но вы позволили мне считать себя вашим другом; разве это не дает мне права сказать, что, обладай я богатством и знатностью, я поделился бы ими с вами как с сестрой!

— Спасибо, Христиан, — сказала Маргарита, несколько успокоившись, но все еще трепеща. — Я знаю, какое у вас доброе сердце, и вижу, что вы желаете мне добра… Но почему вы говорите, что не можете похвалиться родней, когда ваш дядюшка носит столь почетное имя?

И тотчас она добавила, силясь рассмеяться:

— Не кажется ли вам, что я как будто сказала… то, чего у меня, разумеется, нет и в мыслях… Нет, безусловно, вам это не пришло в голову. Разве вы фат? Конечно, нет. Вы так же доверчивы, как и я, и отлично понимаете, что я вас расспрашиваю, оттого что желаю вам счастья, все равно с кем… Скажите же, зачем вы попусту мучаете себя, когда немало людей могли бы позавидовать вашей принадлежности к такому достойному семейству?

— Ах, Маргарита! — воскликнул Христиан. — Вы хотите Знать, а я — я тоже хочу сказать вам об этом! Поездка наша подходит к концу, и вскоре мы простимся, на этот раз — уже навеки… Но я не желаю остаться в вашей памяти ценой обмана. Вы вправе презирать меня, а потом забыть — что ж! Я к этому готов. Знайте же — Христиана Гёфле не существует. У господина Гёфле нет и не было ни сына, ни племянника.

— Неправда! — вскричала Маргарита. — Он говорил то же самое сегодня в замке, и потом все повторяли его слова, но никто им не верил. Вы его сын… от тайного брака; придет время, когда он вас признает и усыновит, иначе быть не может!

— Клянусь вам честью, я не состою с ним в родстве и еще вчера утром был вовсе незнаком ему, точь-в-точь как вам.

— Честью! Вы клянетесь честью! Но если вы не Христиан Гёфле — я вас не знаю! И у меня поэтому нет оснований верить вам. Если вы Христиан Вальдо… говорят, будто он умеет подражать любому голосу… Нет, как хотите, я совсем потерялась… Но мне очень грустно… и я, слава богу, все еще нахожусь в сомнении…

— Увы, не надо сомнений, Маргарита, — сказал Христиан, соскакивая с козел, так как сани остановились. — Посмотрите на меня и запомните: тот, кто навеки сохранит в сердце своем величайшую преданность и самое глубокое уважение к вам, и тот, кто сейчас клянется честью, что он Христиан Вальдо, — один и тот же человек!

С этими словами Христиан поднял на лоб шелковую маску, решительным жестом подставил лицо под свет факела и наклонился к окошку, чтобы Маргарита получше его разглядела. Она тотчас же узнала друга, приобретенного ею вчера, и, едва сдержав горестный возглас, слишком, быть может, выразительный, закрыла лицо руками.

Христиан снова натянул маску и смешался с толпой слуг и крестьян, глазевших на празднество.

Вскоре он встретился с Гёфле, — как раз в тот момент, когда адвоката собрались торжественно нести на руках, отнюдь не за то, что он пришел первым (ибо пришел он, надо сознаться, последним), а за неожиданную и забавную выходку: он на всем скаку подцепил кончиком кнута парик Стангстадиуса, бесцеремонно забравшегося в сани Ларсона, к великой досаде молодого майора. Конечно, Гёфле сделал это безо всякого умысла — он просто-напросто взмахнул кнутом, и кончик этого кнута захлестнул косицу парика; подобные случаи обычно называют невероятными — ведь они вряд ли выпадают даже один раз на тысячу. Итак, Гёфле, силясь высвободить кнут, сорвал с головы ученого шляпу, и она черной птицей слетела в снег: парик, естественно, неразлучный со своей косичкой, последовал за кнутом, ибо у Гёфле не хватило времени отвязать кнут от парика, хотя клубок напудренных волос, повисший на кончике кнута, лишил это орудие его живительных свойств и подгонять им славного Локи уже не было никакой возможности. В первые мгновения после победы Ларсон, опьяненный успехом, ничего не заметил; но крики и брань Стангстадиуса, требовавшего, чтоб ему немедленно вернули парик, и прикрытая носовым платком голова его вскоре привлекли всеобщее внимание.

— Это он! — вопил разъяренный геолог, указывая на Гёфле, еще не успевшего снять маску. — Этот итальянский шут в шелковой маске! Он нарочно все это подстроил, негодяй! Ну, постой же, мошенник, скоморох! Получишь сотню оплеух, будешь знать, как шутить с таким человеком, как я!

Громовой хохот присутствующих заглушил гневные крики Стангстадиуса, и участники гонок принялись было, громко прославлять Христиана Вальдо, но события внезапно приняли иной оборот. Стангстадиус, окончательно рассвирепев от смеха дерзкой молодежи, бросился на похитителя парика: тот стоял на своей колеснице и смущенно показывал всем причину постигшего его поражения — парик, трепетавший на кончике кнута, как рыба на удочке. И в тот миг, когда Гёфле, изменив голос, в самых забавных выражениях предъявил Стангстадиусу обвинение в том, что тот сыграл с ним злую шутку, лишив его возможности подгонять лошадь, и тем самым помешал прийти с честью к цели, ученый, проворный, как обезьяна, несмотря на хромоту и крючковатые пальцы, вскарабкался позади него на козлы, сорвал с головы его шляпу и маску и, безусловно, осуществил бы свой мстительный замысел, если бы, к великому изумлению, не узнал своего друга Гёфле, которого толпа тотчас приветствовала дружными аплодисментами.

Те, кто знал Гёфле в лицо, громко назвали его по имени, остальные быстро и единодушно подхватили. Шведы очень гордятся своими знаменитыми соотечественниками, особенно теми, кто своим талантом прославил родной язык. К тому же адвокат давно завоевал любовь и уважение молодежи честностью нрава и остротой ума. Его уже собрались объявить победителем гонок, и ему с большим трудом удалось отказаться от приза, который хотел отдать ему добряк майор: приз этот, огромный кубок в виде рога, украшенный причудливой резьбой и серебряными руническими письменами[84], представлял собой точную копию древнего и очень ценного кубка, найденного за несколько лет до того при раскопках хогара и хранившегося в кабинете барона.