Синклер Льюис - Эроусмит

Мартин был ошеломлен открытием, что он, оказывается, до сих пор занимался обогащением своего жизненного опыта.

— Теперь, доктор Эроусмит, вы, понятно, захотите потратить некоторое время — год или более — на то, чтобы войти в колею. Я не буду спрашивать у вас отчетов. Коль скоро доктор Готлиб находит, что вы удовлетворены своими достижениями, удовлетворен и я. Все же, если только в чем-либо я смогу быть полезен вам советом — в силу моего более длительного опыта в научной работе, — поверьте, я с радостью окажу вам помощь, и я не сомневаюсь, вам так же охотно окажет ее и доктор Холаберд; хотя, по правде сказать, он должен смотреть на вас с ревностью, ибо он у нас один из самых молодых работников, — я его называю даже моим enfant terrible[68], — а вам, кажется только тридцать три года, так что вы его, бедняжку, легко заткнете за пояс.

Холаберд весело возразил:

— Ну нет, доктор, меня уже давно заткнули за пояс. Вы забываете Терри Уикета. Ему еще нет сорока.

— Ах, вы о Уикете, — уронил доктор Табз.

Мартину никогда не доводилось слышать, чтобы, человека так ядовито и так вежливо смахнули со счетов. Как видно, и в этом раю был свой змий Терри Уикет.

— А теперь, — сказал доктор Табз, — вам, может быть, интересно будет осмотреть также и мои апартаменты. Я горжусь, что веду нашу картотеку и переписку с прозаичностью какого-нибудь страхового агента. Но все же в этих карточках чувствуется нечто экзотическое.

Он засеменил к противоположной стене, чтобы указать Мартину шкаф с узкими ящиками, набитыми голубыми научного вида карточками. Только вот чему была посвящена картотека, он не сообщил, и Мартин так того никогда и не узнал.

Затем он указал на рабочий стол в конце комнаты и, смеясь, признался:

— Вот вам доказательство, какой я в сущности бестолковый человек. Я постоянно утверждаю, что оставил идиллические радости экспериментальной патологии ради менее прельстительных, но очень важных и тягостных забот директорства. Но такова уж слабость человеческая — что временами, когда мне следовало бы отдаться мелким практическим хлопотам, мною овладевает какая-нибудь идея в патологии — быть может, абсурдная, — и вот я такой чудак, что не могу ждать, пока доберусь через весь коридор до своей постоянной лаборатории, — я должен всегда иметь под рукою стол, видеть поставленный опыт. Ах, боюсь, я совсем не тот высоконравственный человек, какого разыгрываю из себя на людях. Я женат на административной работе, а все меня влечет к моей первой любви, к миледи Науке.

— Мне думается, это очень хорошо, что вы сохранили к ней тягу, — отважился ввернуть Мартин.

Про себя он недоумевал, какие же опыты проделывал последнее время доктор Табз. Судя по виду, столом в углу давно не пользовались.

— А теперь, доктор, разрешите познакомить вас с действительным директором института — с моим секретарем, мисс Перл Робинс.

Мартин уже и сам обратил внимание на мисс Робинс. На мисс Робинс нельзя было не обратить внимания. Это была тридцатипятилетняя, статная, бело-розовая богиня. Она встала пожать ему руку — крепкое, уверенное пожатие — и прогремела своим великолепным контральто:

— Доктор Табз отзывается обо мне так мило только из страха, что иначе я оставлю его без чая. Мы так много слышали от доктора Готлиба о ваших дарованиях, что я почти боялась встречи с вами, доктор Эроусмит. Тем не менее я рада с вами познакомиться.

Немного позже Мартин, еще не остыв, стоял в своей лаборатории и глядел на небоскреб Вулворта. У него кружилась голова от этих чудес, чудес, принадлежавших отныне ему! В Риплтоне Холаберде, весело-изящном и все-таки полном достоинства, он надеялся найти друга. Доктор Табз показался ему несколько сентиментальным, но Мартин был тронут его добротою и признанием со стороны мисс Робинс. В голове у него стоял туман будущей славы, когда дверь распахнулась и в лабораторию вторгся рыжий человек лет тридцати семи, с твердыми чертами лица и в мягком воротничке.

— Эроусмит? — прорычал он. — Меня зовут Уикет, Терри Уикет. Я химик. Работаю у Готлиба. Ну-с! Я видел, Святой Чижик[69] показывал вам наш зверинец.

— Доктор Холаберд?

— Он самый… Ну-с, вы, должно быть, не дурак, раз папаша Готлиб допустил вас к работе. С чего мы начнем? Чем вы намерены стать? Учтивым господином, одним из тех, кто пользуется институтом, чтобы втереться в свет и подцепить богатую жену, или примкнете к буянам, к таким, как я и Готлиб?

Мартин в жизни не слышал более раздражающего звука, чем карканье Терри Уикета. Он ответил голосом, до странности похожим на голос Риплтона Холаберда:

— Мне думается, вы напрасно беспокоитесь. Я, к вашему сведению, уже женат.

— О, это вас не должно смущать, Эроусмит. В славном городе Нью-Йорке развод недорого стоит. Так! А показал вам Святой Чижик красотку Глэдис?

— Что?

— Красотку Глэдис, или галопирующую центрифугу.

— О! Вы о центрифуге Беркли-Сондерс?

— Вы угадали, душа моей души. Что вы о ней скажете?

— Чудесная центрифуга, я в жизни не видел ничего лучше ее. Доктор Холаберд говорит…

— Еще бы ему не говорить, когда он сам убедил старого Табза ее приобрести. Он в нее прямо влюблен, наш Святой Чижик.

— Что ж тут странного? Самая быстрая…

— Несомненно. Самая проворная центрифуга на все Vereinigten[70] и сделана из лучшей стали для зубочисток. Только вот беда: разбрызгивает растворы и так плюется микробами, что пользоваться ею нужно не иначе, как в противогазе… А понравились вам старый Табзи и несравненная Жемчужина?

— Понравились!

— Чудно! Конечно, Табз — безграмотный осел, но он хоть не страдает манией преследования, как Макс Готлиб.

— Знаете, Уикет… или доктор Уикет?

— Угу!.. Доктор медицины и доктор философии, но тем не менее первоклассный химик.

— Так вот, доктор Уикет, очень жаль, сказал бы я, что человек с вашими талантами принужден водить компанию с идиотами, вроде Готлиба, Табза и Холаберда. Я только что расстался с одной чикагской клиникой, где все сотрудники люди — приличные и здравомыслящие. Я буду счастлив рекомендовать вас туда на работу.

— Было б не худо. Я по крайней мере избавился бы от болтунов, которых приходится слушать за завтраком в «Небесной империи». Однако простите, если я вас разозлил, Эроусмит, — вы мне в общем понравились.

— Благодарю!

Уикет нагло осклабился — рыжий, грубый, жилистый — и фыркнул:

— Кстати, рассказал вам Святой Чижик о том, как его ранили в первый месяц войны, когда он был фельдмаршалом или ординарцем при лазарете, или чем-то еще в британской армии?

— Нет. Он даже не упоминал о войне!

— Ну, так расскажет. Ладно, братец Эроусмит, надеюсь, мы проведем тут вместе много светлых счастливых лет, резвясь у ног папаши Готлиба. Всего вам! Моя лаборатория — смежная с вашей.

«Дурак! — решил Мартин. — Впрочем, можно его терпеть, если рядом Готлиб и Холаберд. Но все-таки… самонадеянный идиот! Черт возьми, значит Холаберд был на войне! Верно, уволен после ранения. А здорово я осадил Уикета! „Рассказывал он вам о своих геройских подвигах на этой миленькой войне?“ — сказал он, — а я ему: „Очень огорчен, что не могу вас порадовать, но доктор Холаберд даже не упомянул о войне“. Идиот! Ладно, он мне докучать не будет, отошью».

Действительно, когда Мартин познакомился за завтраком с персоналом, одного только Уикета он не мог признать любезным, как ни коротко все они его приветствовали. Мартин их едва различал; много дней почти все двадцать научных работников сливались для него в одно туманное пятно. Он перепутал раз доктора Йио, заведующего отделом биологии, с плотником, пришедшим повесить полки.

Персонал сидел в зале за двумя длинными столами — один на помосте, другой внизу: две горсточки крохотных насекомых под громадным потолком. Они не слишком были с виду благородны, эти возможные Дарвины, и Гекели, и Пастеры. Ни у одного из них не было высокого чела Платона. За исключением Риплтона Холаберда, Макса Готлиба и, пожалуй, самого Мартина, они похожи были на закусывающих бакалейщиков: веселые молодые люди, все на одно лицо; толстые усатые пожилые люди; и маленькие кругленькие человечки в очках, человечки, у которых воротнички не сходятся на шее. Но в них чувствовалось уверенное спокойствие; в их голосах, думалось Мартину, не слышно заботы о деньгах или тревоги, порождаемой завистью и сплетнями. Они важно или шутливо говорили о своей работе, о единственной работе, которая, став звеном в цепи установленных фактов, утверждается в вечности, хотя бы и забылось имя самого работника.

Когда Мартин прислушивался, как Терри Уикет (на своем жаргоне Терри называл себя «чудо химиком», институт — «шикарным заведением», а Мартина — «нашим доверчивым новым братцем — Эроусмитом») обсуждает с худощавым жидкобородым человеком — доктором Уильямом Т.Смитом, ассистентом по биохимии — возможность усилить посредством рентгеновских лучей действие всех энзимов; когда в его присутствии один из сотрудников института возмущался другим за его безграмотность в химии клетки и обозвал Эрлиха «Эдисоном медицины», — тогда Мартин видел перед собою новые дороги захватывающих исследований; он стоял на вершине горы и взирал с высоты на неведомые долины, манящие скалистые тропы.