Коммунисты - Луи Арагон

было серо, серо. Она машинально вошла в метро. У меня ведь была книжечка, куда я ее дела? Она порылась в сумочке. Одна. Даже билеты на метро имели какое-то другое значение, когда Робер был с ней. Робер. Какой злой он был нынче… Все из-за сундучка. И, кроме того, он не хотел показать виду… Все мужчины таковы, не хотят показать виду. И все-таки всегда знаешь, чтò они думают. А что если это будет длиться годы, как в прошлый раз? Некоторых убивают сразу же — верно. Но других убивают позже. Чем дольше тянется война, тем меньше шансов вернуться. Ивонна не позволяла себе плакать. Только без сентиментов! Если я сейчас не возьму себя в руки, что же будет потом?.. Запретить себе распускаться. Жить так, как будто все это вполне естественно. Месяцы, годы, быть может… Годы, как и в тот раз. Самое страшное — это великое смятение умов… Люди, только вчера понимавшие друг друга… Например, Кормейль, который зовет ее Роксоланой… И как это получилось, что Жюль Баранже подписал обращение вместе с Жофре и прочими… а вот Кормейль… и простые, никому не известные люди, как Гильом Валье или Ботрю…

Она проехала станцию Шатле. Ну и пусть. Может быть, слезть у Лувра, пойти пешком? Ей не хотелось сразу возвращаться домой. Она была еще не совсем уверена в себе. Не показывать детям, как ей тяжело. Вернуться домой так, как будто она просто прошлась по магазинам, ходила по разным делам. В Пале-Рояль она пересела на поезд, направляющийся к площади Оперы.

Какая-то смутная мысль толкала ее туда. Она не признавалась в этом самой себе. На площадь Оперы она вышла около половины двенадцатого… здесь была пропасть народу. Мрачная, разношерстная, бесцельно топтавшаяся на месте толпа, какие-то люди на краю тротуара. Растерянные жесты. Незнакомые люди заговаривали друг с другом. Но это была совсем не та толпа, какую она видела в дни выборов тридцать шестого года. Стоявший рядом старик обратился к ней: — Вы не читали газет? — Даже смешно — все эти люди вели себя точно наркоманы, которых лишили их обычной дозы наркотиков. Они ждали «Пари-миди».

Как раз в эту минуту газетчик на велосипеде с тюком газет подъехал к двери киоска на бульваре Капуцинов, наискосок от кафе «Пари». Толпу точно вихрь подхватил, все бросились вперед, не думая о том, что делают, и Ивонна вместе со всеми. Сумасшествие! Люди в исступлении рвались к киоску, толкались, набрасывались на газеты. Испачканные листы передавались через головы, велосипед газетчика опрокинули на землю, продавщица вопила, люди дрались, слышался пронзительный женский крик: «Война, война!» Все неистово работали локтями, Ивонну больно ударили в плечо. Стоявшая перед нею невысокая блондинка в черном горестно воскликнула: — Платье разорвали! — и стала выбираться из толпы. Ивонна попыталась было идти за ней следом, но ее сдавили со всех сторон. Вдруг кто-то взял ее за руку, окликнул. Она обернулась и пошла за высокой довольно полной брюнеткой с черными лучистыми глазами, с тяжелым узлом волос на затылке. Ивонна узнала ее — Даниель!

Странно. Именно смутная мысль о Даниель привела ее сюда, на площадь Оперы. Трудно, конечно, было предположить, что они встретятся здесь, на площади, но ведь на бульваре Капуцинов помещался комитет «Французских девушек»[117], и Даниель могла быть там.

«Война! война!» — слышалось повсюду. — Уйдем скорей, — прошептала Даниель, и Ивонна увидела, что вместе с ними через толпу пробирается молодая женщина. Даниель познакомила ее с Ивонной, сказав только: — Товарищ Роза. — Они спустились в метро. Ивонна покорно следовала за ними.

— Здесь нам будет удобнее поговорить… — сказала Даниель, когда они вошли в тоннель пересадочной станции. — Гайяр уехал?

— Я только что проводила его. А Лоран?

— Уехал еще вчера. Вы читали газеты? Нет? Началось. Война объявлена. Пока Англия, а за ней объявим и мы…

Конечно, уже никто не сомневался, а все-таки… Вот оно, началось. Ивонна поглядела на Розу: невысокого роста, совсем детское, очень бледное личико, кудрявые каштановые волосы. Трудно было представить себе трех женщин, менее схожих между собой…

— Я очень рада, что встретила вас, Даниель, — сказала Ивонна, — мне было так одиноко… Я все думала, как бы мне вас повидать…

Даниель улыбнулась: — Вы же знаете мой адрес… вы могли бы опять привести Монику… — Даниель была зубным врачом, и Моника у нее лечилась. Ивонна сразу поняла скрытый смысл слов Даниель: за ее квартирой на улице Дюфур, конечно, следят, но с девочкой, под предлогом визита к врачу… Вдруг она сообразила также, почему Даниель выбрала местом для их беседы переходы метро… и вспомнила Робера, Кормейля, Баранже.

— Мне хотелось бы с вами поговорить, — сказала она, — но здесь… да потом меня дети ждут… Видите ли, есть вещи, которые я не совсем понимаю…

Какое-то неуловимое выражение промелькнуло по лицу Даниель, и она привычным жестом подняла руку, чтобы пригладить выбившуюся на виске прядь волос.

Ивонна торопливо продолжала: — Вы не подумайте… я не переменилась… но я хотела бы знать, что отвечать людям… хорошенько понять, что произошло… Статья Барбентана — этого мало… — Даниель улыбнулась. Она начала было: — Ну, что ж, — но тут же умолкла и взглянула на Розу. Они, видимо, понимали друг друга с полуслова. Роза сказала: — Почему бы нет? — Тогда Даниель обратилась к Ивонне: — Послушайте, Ивонна, у нас будет собрание «Девушек» на бирже труда в Монтрейле, там все объяснят…

— Но какая же я девушка? — возразила Ивонна. Даниель засмеялась, а Роза очень серьезно заявила: — Не такое сейчас время, чтобы обращать внимание на мелочи…

Поток пассажиров, хлынувший со станции Шамперре, разъединил их.

* * *

Капитан Лертилуа, — ибо он снова стал «капитаном» Лертилуа, — остановился на площадке, чтобы перевести дух. Да, когда-то в молодости он одним махом взбегал по этой лестнице. Дневной свет проникал в лестничную клетку сквозь застекленную крышу. Лертилуа рассматривал старую полинялую обивку стен, некогда огненно-красную, расписанную зелеными чертополохами. Дядя Блэз говаривал: «Похоже на Виллара? А?» Орельен пришел сказать прости самым глубинам своей жизни. Завтра являться в часть. Сколько может быть лет дяде Блэзу Амберье? Должно быть, далеко за восемьдесят… А тете Марте? Вряд ли она намного моложе… Доживет ли дядя до конца войны? Увижу ли я их по возвращении? Вдруг Лертилуа подумал, что, может быть, не доживет до мира