Альберто Моравиа - Дом, в котором совершено преступление

— Ну-ну, не плачь. На следующей неделе мать подыщет тебе другого щенка.

Но Джироламо все твердил и твердил громким голосом, который удивлял его самого:

— Ты спала, мама, ты спала, ты спала!

Заводя мотор, отец повторил:

— Ну-ну, не плачь! Мужчины не плачут!

А мать заметила:

— Ребенок определенно нездоров. Он стал слишком нервным.

И машина умчалась.

Повторение

Перевод Т. Монюковой

В лифте Джорджия, опустив глаза, забилась в угол; Серджо сказал:

— Не делай такого лица. В конце концов то, о чем я тебя прошу, сущий пустяк. Потом мы расстанемся и никогда больше не увидимся.

Джорджия ответила:

— Это не пустяк. Мне тоже жаль, что между нами все кончено. Но мне кажется, просто жестоко притворяться, что все начинается сначала. Только тебе могла прийти в голову подобная мысль.

Лифт остановился, и они вышли на площадку. Серджо взглянул на свои часы:

— Сейчас одиннадцать, а тогда ты пришла в пять минут двенадцатого, в такой же день и тоже в мае. Только это было три года назад.

— Так что же я должна делать?

— Подожди здесь на площадке, а в пять минут двенадцатого позвони.

Серджо вынул ключ, открыл дверь и вошел в переднюю. Квартира была на верхнем этаже, небольшая и вся завалена книгами. Серджо прошел по узкому коридору между двумя шкафами, набитыми книгами, и вошел в кабинет. Все здесь было, как три года назад, только на окне жалюзи были опущены, а в тот день, три года назад, они были подняты. Он вспомнил, что в тот день ветер на террасе шевелил яркой блестящей листвой глицинии. Он поднял жалюзи, было ветрено, глициния стояла на том же месте. Тогда он подошел к письменному столу, сел за него, взял книгу, которую он читал в то утро. Это была монография об одном художнике, о картине которого он должен был тогда высказать свое мнение.

Вновь, как в то утро, зазвонил звонок, и Серджо почувствовал, как у него замерло сердце. Он встал, быстро прошел в прихожую и открыл дверь. Она стояла в дверях, совсем такая же, в том же платье, в тех же туфлях, с той же сумочкой. "И, может быть, даже взгляд зеленых глаз такой же сосредоточенный, — подумал он, — та же острая прядь темных волос на белом лбу".

— Что вам угодно? — спросил он, начиная повторение сцены, происшедшей три года назад.

Джорджия в свою очередь с трудом произнесла:

— Синьор Ланари просит извинить его за то, что он не смог прийти. Я его секретарь.

— Заходите, пожалуйста.

Серджо прошел впереди нее по коридору, вошел в кабинет. Здесь он в точности проделал то же самое, что и в то утро. Сначала он зашел за письменный стол, как бы желая сесть в кресло, затем передумал, подошел к кожаному дивану, стоявшему напротив окна, и произнес!

— Давайте сядем сюда, здесь удобнее.

Джорджия села, взглянула на него и сказала с досадой:

— Нет, не могу.

— Ну что с тобой?

— Ты мне сразу же понравился в то утро, и я села так, чтобы при первом удобном случае мои колени могли коснуться твоих. Ну как можно хладнокровно повторять некоторые вещи?

— А почему бы и нет?

— Нет уже того чувства, которое заставляло нас это делать, а без него все кажется смешным и просто неприятным. Вот, я делаю так, но от этого мне стыдно, а в то утро, наоборот, я испытала что-то чудесное.

Она сидела рядом с ним; ее красивые длинные ноги были закинуты одна на другую. Сделав над собой усилие, она придвинулась ближе к нему, затем медленно, с трудом, как будто поднимаясь по крутому склону, произнесла!

— Как я вам уже сказала, синьору Ланари пришлось остаться в гостинице, потому что он ждет звонка из Милана. А пока он вам посылает фотографии этой картины. Он просит, чтобы вы их посмотрели, а завтра утром он позвонит вам и договорится о встрече.

Вздохнув с облегчением, она взглянула в окно.

— Не так, — резко произнес Серджо, — после этих слов ты посмотрела мне в глаза.

— Как?

— Это был самый прекрасный взгляд, какой я когда-либо видел, — ответил он вдруг с волнением. — Это был взгляд… как бы сказать… в нем были и просьба и приказ вместе.

— Я тебе признаюсь, — произнесла Джорджия в раздумье, — я так боялась, что ты отошлешь меня, ты казался таким серьезным, даже сердитым. Этим взглядом я хотела дать тебе понять, что ты должен найти повод задержать меня.

— Ну-ка, попробуй.

— Вот сейчас я смотрю на тебя так, как в то утро.

Они взглянули друг на друга, и Серджо почувствовал приступ тоски. Да, это был тот же взгляд и в то же время не тот. Он тихо спросил:

— Не покажете ли вы мне фотографии?

— Вот они.

Серджо взял из ее белых и тонких рук желтый конверт и, как и в тот памятный день, вынул фотографии и принялся их рассматривать. Он вспомнил, что в то утро, когда он просматривал фотографии, он видел все как в тумане и руки у него дрожали. Смутно, как бы во сне, он понимал, что картина, о которой просил его высказать свое мнение синьор Ланари, богатый промышленник с севера Италии, не представляла никакой ценности, так как это была всего лишь копия довольно известного оригинала, находившегося в одной иностранной галерее.

Наконец он сказал, как в то утро:

— Синьорина, синьору Ланари незачем звонить мне завтра утром. Мне уже все ясно. Знаете, сколько может стоить эта картина?

— Сколько?

— Да, собственно, оценивать нужно только холст и раму. Это стоит от десяти до пятнадцати тысяч лир.

— Но синьор Ланари сказал мне, что она стоит около двухсот миллионов.

— Синьорина, это копия да к тому же довольно известной картины. А вы знаете, что такое копия? Художник с некоторыми навыками техники письма добросовестно изучает манеру одного из мастеров прошлого, затем пишет картину, довольно хорошую, для какого-нибудь не очень щепетильного торговца, а тот всучит ее потом какому-нибудь синьору Ланари. Я сказал, что картина написана хорошо, но она не подлинная. Следовательно, копия может быть выполнена мастерски, но в то же время это подделка.

— Тогда что же мне сказать синьору Ланари?

— Что эта картина — подделка.

Джорджия воскликнула:

— В этот момент я пришла в отчаяние. Я подумала, что ты не заметил моего взгляда, и решила дать тебе понять яснее. Я подвинула свои колени к твоим, вот так.

Прервав представление, Серджо в смятении спросил:

— Значит, я тебе так сильно нравился?

Джорджия искренне ответила:

— Да, ужасно. Если бы ты тогда отослал меня, мне кажется, я упала бы в обморок, не дойдя до двери.

— Я, кажется, тогда понял это и, чтобы выиграть время, стал расспрашивать тебя о твоей работе, о синьоре Ланари. Давай попробуем повторить.

— Давай.

Серджо сказал торопливо, как в то утро:

— Итак, вы секретарь синьора Ланари?

— Да.

— А что вы делаете у синьора Ланари?

— Я секретарь.

— Извините, я хотел спросить, в чем заключается ваша работа?

— О, я печатаю на машинке контракты, деловые письма, стенографирую беседы, договариваюсь о встречах.

— Но вы очень молоды.

— Я не такая уж молодая. Мне двадцать четыре года.

— А синьор Ланари молодой?

— О нет, это очень почтенный старый господин, совсем седой, у него уже есть внуки.

— Он любит живопись, ваш синьор Ланари?

— Не думаю. Эту картину он получил в уплату долга.

Серджо вдруг подумал, что слова были более или менее те же, но произносились теперь совсем с иным чувством. Три года назад от каждой такой очень обычной фразы, от прикосновения ее колен он чувствовал себя на небесах. Теперь же ему казалось, что он летит в пропасть. Безнадежность, сознание собственного бессилия что-либо изменить постепенно овладевали им. Он сказал резко:

— Давай сократим. Я тогда не знал, что бы еще придумать, смешался и наконец спросил у тебя: "А вы знаете, что у вас очень красивые глаза?"

— Я сейчас совершенно не помню, что я тебе ответила. Что же я тебе ответила? — спросила Джорджия.

Серджо с горечью заметил:

— Ничего не ответила. Ты посмотрела на меня молча. Я погладил тебя по щеке, вот так.

Он поднял руку и погладил Джорджию по лицу, она не противилась и пристально, широко раскрытыми глазами, смотрела на него…

— Не так, — сказал Серджо. — Ты опустила глаза. Опусти глаза. У тебя было выражение безграничной нежности. Вот так, хорошо.

Он увидел, как она опустила глаза, и тогда в порыве отчаяния ему показалось, что это то далекое мгновение, которое он пережил три года назад, и ему безумно захотелось поверить, что это и в самом деле то самое мгновение всепоглощающего чувства, вновь найденное в потоке времени таким, каким оно было, и перенесенное в настоящее. Он тихо произнес:

— Ты опустила глаза, потом подняла руку. Вот так, молодец. Взяла мою руку и на мгновение прижала ее к лицу. Вот так, правильно. Потом повернула ее и поцеловала ладонь. И все это — не открывая глаз.