Дени Дидро - Жак-фаталист и его хозяин

Он пьет; приносят подогретое вино, делают мне припарку, накладывают корпию, кладут меня в постель, уговаривают, если удастся, вздремнуть, затягивают полог; допивают начатую бутылку, достают из погреба вторую, и опять начинается совещание между лекарем, крестьянином и его женой.

Крестьянин: «Это надолго, кум?»

Лекарь: «Очень надолго… Ваше здоровье!»

Крестьянин: «На сколько? На месяц?»

Лекарь: «На месяц! Кладите два, три, четыре, – трудно сказать. Задеты коленная чашка, бедренная кость, берцовая… Ваше здоровье, кума!»

Крестьянин: «Господи помилуй – четыре месяца! Зачем его сюда пустили? Какого черта понесло ее к дверям?»

Лекарь: «А теперь за мое здоровье: я хорошо поработал».

Крестьянка: «Ты опять за свое, друг мой. А что ты мне обещал сегодня ночью? Ну погоди, ты еще пожалеешь!»

Крестьянин: «Но посуди сама: как нам быть с этим человеком? Будь хоть год-то не такой плохой…»

Крестьянка: «Позволь мне сходить к священнику».

Крестьянин: «Посмей только, я обломаю тебе бока».

Лекарь: «Почему, кум? Моя к нему ходит».

Крестьянин: «Это ваше дело».

Лекарь: «За здоровье моей крестницы! Как она поживает?»

Крестьянка: «Спасибо, хорошо».

Лекарь: «Ну, кум, за здоровье вашей жены и моей! Обе они – прекрасные жены».

Крестьянин: «Ваша поумней, она не сделала бы такой глупости и не…»

Крестьянка: «Послушай, кум, его можно отвезти к серым сестрам?»

Лекарь: «Что вы, кума! Мужчину – мужчину к монахиням! Тут есть маленькое препятствие, так, чуть-чуть побольше мизинца… Выпьем за монахинь, они славные девушки».

Крестьянка: «Какое же препятствие?»

Лекарь: «А вот какое: ваш муж не хочет, чтоб вы ходили к священнику, а моя жена не хочет, чтоб я ходил к монахиням… Еще глоточек, куманек! Может быть, винцо нас надоумит. Вы не расспрашивали этого человека? Возможно, что он не без средств».

Крестьянин: «Это солдат-то!»

Лекарь: «У солдата бывают отец, мать, братья, сестры, родные, друзья – словом, кто-нибудь под солнцем… Хлебнем еще по глоточку, а теперь удалитесь и не мешайте мне орудовать».

Я передал вам слово в слово беседу лекаря, крестьянина и крестьянки; но разве не в моей власти было присоединить к этим добрым людям какого-нибудь негодяя? Жак увидел бы, как его – или вы увидели бы, как Жака – стаскивают с постели, оставляют на большой дороге или кидают в яму. – И, наверно, убивают? – Нет, не убивают. Я сумел бы позвать кого-нибудь на помощь – скажем, солдата из того же отряда; но это так пахло бы «Кливлендом"10, что хоть нос зажимай. Правдивость! Прежде всего правдивость! – Правдивость, скажете вы, зачастую бывает холодна, обыденна и плоска; например, ваш рассказ о перевязке Жака правдив, но что в нем интересного? Ничего! – Согласен. – Если уж быть правдивым, то как Мольер, Реньяр11, Ричардсон12, Седен13: правдивость не лишена пикантных черт, которые можно уловить, если обладаешь гениальностью. – Да, если обладаешь гениальностью; а если не обладаешь? – Тогда не надо писать. – А если, на беду, ты похож на того поэта, которого я отправил в Пондишери14? – Что это за поэт? – Этот поэт… Но если вы будете меня перебивать, читатель, или если я буду перебивать себя сам, то что же станется с любовными похождениями Жака? Поверьте мне, оставим в покое поэта… Крестьянин и крестьянка удалились… – Нет, нет, историю про пондишерийского поэта. – Лекарь приблизился к постели Жака… – Историю поэта из Пондишери! Поэта из Пондишери! – Как-то раз пришел ко мне молодой поэт; такие навещают меня ежедневно… Но послушайте, читатель, какое это имеет отношение к путешествию Жака-фаталиста и его Хозяина?.. – Историю поэта из Пондишери! – После обычных комплиментов по адресу моего ума, таланта, вкуса, доброжелательства и прочих любезностей, которым я не верю, хотя мне их повторяют уже свыше двадцати лет, и, быть может, искренне, молодой поэт вытащил из кармана бумажку. «Это стихи», – сказал он. «Стихи?» – «Да, сударь, и я надеюсь, что вы будете так добры высказать свое мнение». – «Любите ли вы правду?» – «Да, сударь, и жду ее от вас». – «Вы ее услышите…» Тут читатель спросит: Как! Неужели вы так глупы и полагаете, что поэты ходят к вам за правдой? – Да. – И у вас хватит глупости ее высказывать? – Безусловно. – Не прибегая ни к каким околичностям? – Разумеется; всякие околичности, даже хорошо замаскированные, – не что иное как грубое оскорбление; при точном истолковании они означают, что вы скверный поэт, а раз у вас не хватает силы духа, чтоб выслушать правду, то вы всего-навсего пошляк. – Ваша откровенность всегда приводила к успешным результатам? – Почти всегда… Читаю стихи молодого поэта и говорю ему: «Ваши стихи плохи, и, кроме того, я убежден, что вы никогда не сочините лучших». – «В таком случае мне придется писать дрянь, так как я не в силах от этого отказаться». – «Какое ужасное проклятье! Поймите, сударь, как низко вы падете! Ни боги, ни люди, ни лавки не прощают поэтам посредственности15: так говорил Гораций». – «Знаю». – «Вы богаты?» – «Нет». – «Бедны?» – «Очень беден». – «И вы собираетесь присоединить к бедности смехотворное ремесло бездарного поэта? Вы испортите свою жизнь, наступит старость: старый, нищий и скверный поэт, – ах, сударь, какая роль!»

– «Сознаю, но ничего не могу с собой поделать…» (Тут Жак сказал бы: «Так предначертано свыше»). – «Есть ли у вас родные?» – «Есть». – «Чем они занимаются?» – «Они ювелиры». – «Сделают ли они что-нибудь для вас?» – «Возможно». – «В таком случае ступайте к вашим родным и попросите их одолжить вам несколько драгоценностей. Затем садитесь на корабль и отправляйтесь в Пондишери; воспойте дорогу в скверных стихах, а по прибытии составьте себе состояние. Составив состояние, возвращайтесь обратно и сочините столько скверных стихов, сколько вам заблагорассудится, но только не печатайте их, ибо нехорошо разорять ближнего…» Прошло около двенадцати лет после этого совета, и молодой человек снова явился ко мне; я его не узнал. «Сударь, – сказал он мне, – вы послали меня в Пондишери. Я побывал там, скопил тысяч сто франков. Вернулся обратно; снова пишу стихи и принес вам показать… Они все еще плохи?» – «Все еще; но ваша судьба устроена, а потому я согласен, чтоб вы продолжали писать плохие стихи». – «Я так и собираюсь сделать…»

Лекарь приблизился к постели Жака, но тот не дал ему рта раскрыть.

«Я все слышал», – сказал он…

Затем, обращаясь к своему Хозяину, Жак добавил… вернее, собирался добавить, ибо тот прервал его. Хозяин устал от ходьбы; он уселся на краю дороги и вглядывался в путешественника, который направлялся в их сторону, надев на руку повод лошади, следовавшей за ним.

Вы, вероятно, подумаете, читатель, что это та самая лошадь, которую украли у Хозяина, но вы ошибетесь. Так должно было бы случиться в романе немного раньше или немного позже, тем или иным манером; но это не роман; я, кажется, уже говорил вам об этом и повторяю еще раз. Хозяин сказал Жаку:

– Видишь ли ты вон того человека?

Жак. Вижу.

Хозяин. У него, по-моему, отличная лошадь.

Жак. Я служил в инфантерии и ничего не смыслю в лошадях.

Хозяин. А я командовал в кавалерии и смыслю.

Жак. А дальше что?

Хозяин. А вот что. Я хочу, чтоб ты отправился к этому человеку и предложил ему уступить нам лошадь, разумеется – за деньги.

Жак. Это безумие, но я все-таки пойду. Сколько вы намерены дать за нее?

Хозяин. До ста экю…

Посоветовав своему Хозяину не засыпать, Жак направляется навстречу путешественнику, просит продать ему лошадь, расплачивается и уводит ее.

– Ты видишь, Жак, – сказал ему Хозяин, – что если у тебя есть свои предчувствия, то у меня свои. Хороша лошадка. Наверно, продавец клялся, что она безукоризненна, но в отношении лошадей все люди – барышники.

Жак. А в каком же отношении они не барышники?

Хозяин. Ты сядешь на нее и уступишь мне свою.

Жак. Пусть так.

Вот они оба верхами, и Жак добавляет:

– Когда я покидал родительский дом, отец, мать, крестный подарили мне каждый что-нибудь в меру своих скромных средств; кроме того, у меня было отложено пять луидоров, которые Жан, мой старший брат, дал мне перед своей злополучной поездкой в Лиссабон… (Тут Жак принялся плакать, а Хозяин стал уверять его, что так было предначертано свыше.) Я и сам сотни раз говорил себе это, и тем не менее не могу удержаться от слез…

И вот Жак всхлипывает, а затем начинает рыдать вовсю. Его Хозяин берет понюшку табаку и смотрит на часы. Наконец, зажав повод в зубах и вытерев глаза обеими руками, Жак продолжал:

– Пять луидоров Жана, рекрутский задаток да подарки родных и друзей составили сумму, из которой я не тронул еще ни гроша. Эти сбережения оказались весьма кстати; не находите ли вы, сударь?

Хозяин. Тебе невозможно было дольше оставаться в хижине?