Марсель Пруст - Пленница

Госпожа де Мортемар закатилась хохотом; вместе со всеми смеялся и де Шарлю. «Ну, а завтра, – спросила г-жа де Мортемар, – простив Элиане де Монморанси, что она отняла у вас гораздо больше времени, чем вы должны были ей уделить, вы будете у наших родственников Ларошфуко295?» – «О нет, это невозможно, они меня зовут, как и вы, насколько я понимаю, на нечто непостижимое и неосуществимое, которое называется, если верить приглашению: „Танцевальный чай“. В молодости я считался очень ловким, и все-таки я сомневаюсь, что, не нарушал приличий, мог бы пить чай танцуя. Я вообще люблю есть и пить опрятно. Вы мне возразите, что я уже не танцую. Да, но я боюсь, что если я со всеми удобствами сяду пить чай, качество которого, кстати сказать, внушает мне подозрения, поскольку он именуется танцевальным, то приглашенные помоложе меня и, пожалуй, не такие ловкие, каким я был в их возрасте, прольют свои чашки на мой фрак и это отравит мне удовольствие выпить свою чашку». Де Шарлю не ограничился тем, что не втянул г-жу Вердюрен в общий разговор (а ему нравилось продолжать разговор на разные темы – ему всегда доставляло жестокое удовольствие вынуждать бесконечно долго выстаивать, образуя «хвост», своих друзей, у которых иссякало терпение в ожидании, когда же наконец дойдет очередь и до них). Он подверг критике всю ту часть вечера, за которую несла ответственность г-жа Вердюрен: «Да, кстати о чашках: что это за странные бокальчики, похожие на те, в которых, когда я еще был молод, подавали шербет в „Белой груше“? Кто-то мне сказал, что это для „кофе с мороженым“. Но я не видел ни кофе, ни мороженого. Такие любопытные вещицы совсем не для этого предназначены!» Сделав вид, что прикрывает себе рот руками в белых перчатках, он посмотрел вокруг себя пытливым взглядом, словно боялся, что его услышат и даже увидят хозяева дома. Но это было чистое притворство, так как несколько минут спустя он сделал те же замечания самой Покровительнице, а потом самым нахальным образом приказал: «А главное, никаких чашек с кофе! Подайте их той из ваших приятельниц, которую вы приглашаете, чтобы обезобразить ваш дом. Главное – чтобы она не внесла их в гостиную, а то еще, чего доброго, забудешься и подумаешь, что ошибся, – ведь это же самые настоящие ночные горшки».

«Но, кузен, – заговорила приглашенная, тоже понижая голос и вопросительно глядя на де Шарлю – не из боязни рассердить г-жу Вердюрен, а из боязни рассердить его, – может быть, она еще не все так хорошо знает…» – «Научат!» – «Лучшего учителя ей не найти! – со смехом сказала приглашенная. – Ей везет! Можно ручаться, что с вами фальшивой ноты она не возьмет». – «Во всяком случае, в музыке фальшивых нот я не уловил». – «Да, это было дивно! В жизни есть радости, которые не забываются. Кстати об этом гениальном скрипаче, – продолжала она, наивно полагая, что де Шарлю интересуется скрипкой „как таковой“, – я недавно слышала, как другой скрипач чудесно исполнял сонату Форе296, его зовут Франк…» – «Да, это ужасно, – сказал де Шарлю, не думая о том, что грубость его возражения показывает, что у его родственницы нет никакого вкуса. – Я вам советую не изменять моему скрипачу».

Де Шарлю и его родственница снова обменялись, хотя и из-под полуопущенных век, пронизывающими взглядами; покраснев от стыда, стараясь рвением загладить свой промах, г-жа де Мортемар предложила де Шарлю устроить у нее вечер Мореля. Она не ставила себе целью показать талант во всем его блеске, хотя и утверждала, что у нее именно такая цель, тогда как на самом деле это была цель де Шарлю. Для нее представлялся случай устроить изящный вечер, и она уже намечала, кого позовет, а кому даст отставку. Этот отбор – главная забота людей, устраивающих у себя вечера (тех, которых светские газеты имеют наглость или глупость называть «элитой»), – мгновенно до неузнаваемости меняет взгляд и почерк, как не удалось бы их изменить по внушению гипнотизера. Прежде чем обдумать, что Морель будет играть (эта забота считалась второстепенной, и не без оснований: все ради де Шарлю будут хранить молчание во время музыки, но зато никто не станет ее слушать), г-жа де Мортемар, решив, что г-жа де Валькур297 не будет причислена к «избранным», именно поэтому приняла таинственный вид заговорщицы, расстраивающей заговоры даже дам из общества, которым так просто издеваться над светскими толками. «Мне можно будет устроить у себя вечер вашего друга?» – тихо спросила г-жа де Мортемар; она обращалась только к де Шарлю, но не могла удержаться и, словно привороженная, бросила взгляд на г-жу де Валькур (не допущенную), чтобы окончательно увериться, что та далеко и ей не слышно. «Нет, она не поняла», – мысленно заключила г-жа де Мортемар – ее уверил брошенный ею взгляд на г-жу де Валькур. Он произвел совсем иное впечатление. «Ах, так! – подумала г-жа де Валькур, поймав на себе этот взгляд. – Мария-Тереза замышляет с Паламедом что-то, в чем я не должна принимать участие». «Вы хотите сказать: моего протеже, – поправил барон г-жу де Мортемар: он не мог снисходительно относиться к лингвистическим познаниям своей родственницы так же, как и к ее музыкальным способностям. Он не обратил внимания на ее безмолвную мольбу и извиняющуюся улыбку. – Но ведь… – начал он громко, на весь салон, – всегда есть опасность для завороженного попасть в другое окружение – это повлечет для него утрату трансцендентальной власти и заставит приспособиться к новому окружению». Г-жа де Мортемар решила, что mezzo voce298 и pianissimo ее вопроса потонули в том «галдеже», который де Шарлю прорезал своим ответом. Она ошибалась. Г-жа де Валькур не слышала, потому что не поняла ни единого слова. Ее беспокойство уменьшилось и скоро вовсе сошло бы на нет, если бы г-жа де Мортемар, боясь, что у нее ничего не выйдет, и боясь пригласить г-жу де Валькур, которую ей было бы неудобно оставить за бортом, так как она была с ней очень дружна, вновь не метнула бы взгляда в сторону Эдит, словно для того, чтобы не упускать из вида грозящую опасность, и быстро отвела его из страха переусердствовать. Она надеялась на другой день после концерта, в дополнение к изучающему взгляду, написать ей одно из таких писем, которые считаются хитроумными и которые представляют собой признания, без недомолвок и за своей подписью. Например: «Дорогая Эдит! Я без Вас соскучилась. Я особенно не ждала Вас вчера вечером („Как она могла меня ждать, раз она меня не звала?“ – подумает Эдит), – я же знаю, что Вы не большая охотница до такого рода сборищ, Вам на них, в общем, скучно. Тем не менее Вы бы оказали нам большую честь своим посещением (никогда раньше г-жа де Мортемар не употребляла выражение „оказать честь“, за исключением писем, в которых старалась придать лжи видимость правды). Вы знаете, что Вы у нас всегда как дома. На сей раз Вы оказались правы, потому что вечер провалился, как все, к чему готовятся не более двух часов» – и т. д. Но уже новый, брошенный украдкой, взгляд прояснил Эдит все, что утаивал витиеватый язык де Шарлю. То был взгляд такой силы, что после того, как он ударил г-жу де Валькур, содержавшиеся в нем очевидный секрет и попытка утайки пришлись заодно и по юному перуанцу, которого г-жа де Мортемар как раз собиралась пригласить. Человек подозрительный, ясно видя, что тут кругом тайны, и не понимая, что таятся не от него, он вдруг почувствовал к г-же де Мортемар прилив дикой злобы и поклялся сыграть с ней множество мстительных шуток – например, послать ей пятьдесят порций кофе с мороженым в тот день, когда она никого не принимала, попросить поместить того, кто был приглашен, заметку в газетах о том, что концерт отменен, и напечатать ложные отчеты о будущих концертах, где были бы названы имена известных людей, которых по разным причинам не звали и с которыми не были даже знакомы. Г-жа де Мортемар напрасно так боялась г-жу де Валькур. Де Шарлю постарался в гораздо большей степени, чем это могло сделать присутствие г-жи де Валькур, испортить концерт. «Но, кузен, – в ответ на слова де Шарлю об „окружении“ сказала г-жа де Мортемар – состояние гиперостезии299, в которое она на мгновение впала, помогло ей понять их смысл, – мы избавим вас от всяких хлопот. Мне ничего не стоит попросить Жильбера». – «Ни в коем случае, тем более, что он не приглашен. Я все беру на себя. Сперва нужно исключить людей, у которых есть уши для того, чтобы не слышать». Г-жа де Мортемар, возлагавшая надежды на очарование Мореля, чтобы устроить вечер, на котором она осмелилась бы заявить, что, в отличие от стольких родственниц, «у нее будет Паламед», вдруг подумала о влиянии де Шарлю на многих, с которыми он ее непременно поссорит, дай только ему право не допускать и приглашать. Мысль, что принц Германтский (из-за которого отчасти она собиралась исключить г-жу де Валькур, которую он у себя не принимал) может не быть позван, пугала ее. Ее лицо приняло беспокойное выражение. «Вас раздражает слишком яркий свет?» – спросил де Шарлю вполне серьезным тоном, подспудную иронию которого г-жа де Мортемар не уловила. «Нет, нисколько. Я подумала, как бы не вышло затруднения – не из-за меня, конечно, а из-за моей родни, – если Жильбер узнает, что у меня был вечер, а я его не пригласила – это его-то, ко всякой бочке гвоздя…» – «Ну, вот мы и начнем с того, что вытащим гвоздь. Тут так шумно, что вы, должно быть, меня не поняли: устройство вечера – не простой знак внимания, это обычный ритуал всякого настоящего чествования». Затем, подумав не о том, что стоявшая за г-жой де Мортемар заждалась, а о том, что ему не к лицу быть столь любезным с особой, заботящейся не столько о славе Мореля, сколько о своих пригласительных «листочках», де Шарлю, подобно врачу, прекращающему визит, как только он убеждается, что достаточно посидел у больного, дал понять своей родственнице, что им пора расстаться, но не попрощался, а просто повернулся к даме, стоявшей непосредственно за ней: «Добрый вечер, госпожа Монтескью300! Ведь правда чудесно? Среди слушателей не было видно Элен; передайте ей, что всякое уклонение от жизни общества, даже по причинам высшего порядка, как, например, ее уклонение, предполагает исключения, если речь идет о событиях из ряда вон выходящих, вроде сегодняшнего вечера. Появляться в свете изредка – это хорошо, но еще лучше пройти мимо вычурного, редкостного в отрицательном значении этого слова. Что касается вашей сестры, то к ее систематическому отсутствию там, где ее ожидает нечто недостойное ее внимания, я отношусь с большим уважением, чем к чьему-либо еще, ее линия поведения навсегда врезалась мне в память, но присутствовать здесь означало бы для нее не просто присутствовать, а первенствовать, и ее влияние на умы возросло бы, хотя она и без того влиятельна». Затем он перешел к третьей даме. Меня крайне удивили любезность и угодливость по отношению к де Шарлю, который прежде был с ним сух, а сейчас обещал познакомить с ним Чарли и выразил желание прийти к нему повидаться, графа д'Аржанкура301, грозы для той породы мужчин, к которой принадлежал де Шарлю. Теперь д'Аржанкур был ими окружен. Это не означало, что он сам стал таким же. Но с некоторых пор он почти бросил жену ради молодой светской дамы – ее он боготворил. Женщина умная, она сумела привить ему вкус к умным людям и выразила большое желание принимать у себя де Шарлю. Но граф д'Аржанкур, очень ревнивый и маломощный, боявшийся, что он не удовлетворит ту, которую он покорил, желавший и оградить ее и развлечь, шел на это с опаской, окружая ее безвредными людьми, которым он поручил роль стражей сераля. Стражи отмечали, что он стал очень любезен, и говорили, что это человек большого ума; на самом деле они были другого мнения, но этим они приводили в восторг его возлюбленную и его самого.