Чарльз Диккенс - Наш общий друг. Часть 3

— Да и ты тоже, — сказалъ мистеръ Боффинъ.

— Не слушай ты его, душечка! — перебила его мистрисъ Боффинъ. — Меня слушай. Ну вотъ, все это привело насъ къ совѣщанію насчеть той молодой дѣвицы-красавицы, надо тебѣ сказать. Тутъ Нодди и выложилъ свое мнѣніе. „Она, можетъ быть, немножко избалована“, говоритъ, „но это только снаружи, а я“, говоритъ, „головой ручаюсь, что сердце у нея золотое“.

— Ты то же самое говорила, — сказалъ мистеръ Боффинъ.

— Не слушай ни одного его словечка, дорогая моя, а меня слушай, — снова перебила его мистрисъ Боффинъ. — Ну вотъ, тутъ Джонъ и говоритъ: „Ахъ, если бъ можно было это испытать!“ Мы оба въ ту же минуту вскочили и говоримъ: „Испытай!“.

Белла вздрогнула и бросила быстрый взглядъ на мистера Боффина. Но онъ сидѣлъ задумавшись, улыбаясь на свою растопыренную коричневую руку, и не замѣтилъ ея движенія или не хотѣлъ замѣтить.

— „Испытай, Джонъ!“, сказали мы оба, повторила мистрисъ Боффинъ. — „Испытай ее, выйди съ торжествомъ изъ своихъ сомнѣній и будь счастливъ въ первый разъ въ жизни и ужъ на всю жизнь“. Джонъ совсѣмъ ожилъ. Тутъ мы и говоримъ опять: „Скажи, что могло бы тебя убѣдить? Если, напримѣръ, она вступится за тебя, когда тебя начнутъ оскорблять, если она проявитъ благородныя чувства, видя несправедливое отношеніе къ тебѣ, если она полюбитъ тебя и останется вѣрна тебѣ, безродному, одинокому бѣдняку, какимъ она тебя считаетъ, — останется вѣрна, несмотря ни на что, вопреки собственнымъ интересамъ, — довольно будетъ этого для тебя?“ „Довольно ли?“, говоритъ Джонъ. „Да это вознесетъ меня до небесъ!“. „Ну, такъ приготовься же летѣть“, говоритъ ему Нодди, „потому что я твердо увѣренъ, что ты вознесешься до небесъ“.

Белла поймала было на одинъ мигъ смѣющійся взглядъ мистера Боффина, но онъ сейчасъ же отвелъ глаза и снова остановилъ ихъ на своей широкой коричневой рукѣ.

— Ты съ самаго начала и всегда была особенной любимицей Нодди, — продолжала мистрисъ Боффинъ, качая головой. — О, да еще какой! Если бъ я вздумала ревновать, я не знаю, чего бы я не сдѣлала тебѣ. Но такъ какъ ревновать я не думала, то я и рѣшила, красавица ты моя (тутъ мистрисъ Боффинъ расхохоталась отъ всего сердца и поцѣловала ее)… рѣшила, что ты будешь и моей любимицей тоже… Ну, теперь мы, кажется, скоро доѣдемъ — уже за уголъ завернули… Потомъ Нодди говоритъ, а самъ трясется отъ смѣха, — какъ только у него бока тогда не заболѣли, — говорить: „Ну, Джонъ, теперь держись! Наслушаешься ты отъ меня пріятныхъ вещей. Увидишь, что такое жестокій хозяинъ. Я съ этого дня такимъ звѣремъ стану, какого еще никто не видалъ“. Послѣ того онъ и пошелъ, и пошелъ! — воскликнула съ восторженнымъ изумленіемъ мистрисъ Боффинъ. — Господи, спаси насъ и помилуй! И вѣдь какъ ловко-то началъ!

Белла смотрѣла испуганными глазами, но уже почти была готова смѣяться.

— Но, Господи, еслибъ ты видѣла, что онъ выдѣлывалъ тогда по вечерамъ! — продолжала мистрисъ Боффинъ. — Если бъ ты видѣла, какъ онъ хохоталъ самъ надъ собой! „Сегодня я былъ настоящимъ бурымъ медвѣдемъ“, скажетъ бывало, а самъ схватится за бока и хохочетъ, хохочетъ до слезъ оттого, что такъ хорошо притворялся. И каждый вечеръ говоритъ мнѣ: „Лучше, лучше, старуха! Что, развѣ не правду мы съ тобой говорили о ней? Она молодцомъ выйдетъ изъ этого искуса: она чистѣйшее золото. Это будетъ самое лучшее, самое счастливое дѣло нашей жизни“. А потомъ непремѣнно прибавить: „Завтра я буду еще страшнѣе рычать, вотъ увидишь“, и давай опять хохотать. Намъ съ Джономъ не разъ приходилось водой его отпаивать и колотить по спинѣ, чтобъ онъ не задохнулся.

Опустивъ голову надъ своей широкой, тяжелой рукой, мистеръ Боффинъ не произносилъ ни звука, а только передергивалъ плечами все время, что говорили о немъ, видимо, наслаждаясь отъ всего сердца.

— И такимъ-то манеромъ, — продолжала мистрисъ Боффинъ, — тебя, моя красавица, повѣнчали, а мы сидѣли въ церкви за органомъ и смотрѣли на васъ. Вотъ этотъ самый твой мужъ насъ туда и запряталъ, потому что онъ не позволилъ намъ еще тогда открыть тебѣ нашъ секретъ, какъ было рѣшено у насъ сначала. „Нѣтъ“, говоритъ. „она такъ мало думаеть о себѣ и такъ счастлива, что я пока не хочу еще быть богатымъ. Я немножко подожду“. Потомъ, когда ожидался ребенокъ, онъ опять говоритъ: „Она такъ весела и такъ чудесно хозяйничаетъ, что мнѣ еще не хочется быть богатымъ. Еще немного подождемъ“. Мотомъ ребенокъ родился, а онъ все говоритъ: „Она теперь счастливѣе прежняго и мнѣ просто жаль мѣнять нашу жизнь. Подождемъ еще чуточку“. Такъ и тянулось у насъ день за днемъ, пока я, наконецъ, не сказала ему напрямикъ: „Послушай, Джонъ: если ты не назначишь срока, когда ты, наконецъ, введешь ее въ ея домъ и примешь отъ насъ свое имущество, я сдѣлаюсь доносчицей, увѣряю тебя“. Тогда онъ сказалъ, что хочетъ показать намъ тебя во всемъ блескѣ, что даже мы не представляемъ себѣ, какая у тебя высокая душа. „Она увидитъ меня очерненнымъ — подъ подозрѣніемъ въ убійствѣ — въ убійствѣ Джона Гармона, и тогда-то вы увидите, какъ она вѣриъ въ меня, какъ она мнѣ предана“. Ладно! Мы съ Нодди согласились, и что же? — Джонъ оказался нравъ. И вотъ, теперь ты здѣсь, всѣ довольны, и все хорошо… Тпру-у! Пріѣхали! Кончена моя сказка! Поздравляю тебя, моя дорогая. И да будетъ надъ тобой благословеніе Божее и надъ всѣми нами!

Кучка изъ четырехъ рукъ разсыпалась, и Белла съ мистрисъ Боффинъ долго обнимались, къ явной опасности для неистощимаго ребенка, который лежалъ на колѣняхъ у Беллы и смотрѣлъ на нихъ во всѣ глаза.

— Но совсѣмъ ли досказана сказка? — проговорила задумчиво Белла. — Развѣ больше нечего къ ней прибавить?

— Что же еще можно прибавить? — спросила сіяющая мистрисъ Боффинъ.

— А вы увѣрены, что ничего не выпустили изъ нея? — спросила ее Белла въ свою очередь.

— Кажется, что ничего, — отвѣчала мистрисъ Боффинъ лукаво, начиная догадываться, къ чему клонится дѣло.

— Джонъ! — сказала тогда Белла. — Ты хорошая нянька: подержи дѣвочку.

Съ этими словами она передала ему на руки неистощимаго, пристально посмотрѣла на мистера Боффина, который отошелъ къ столу и сидѣлъ, опершись головой на руку и отвернувъ въ сторону лицо, и, тихонько опустившись передъ нимъ на колѣни и положивъ руку ему на плечо, сказала:

— Прошу у васъ прощенья: я ошиблась словомъ, говоря съ вами, когда мы видѣлись въ послѣдній разъ. Я думаю, что вы не хуже Гопкинса, не хуже Дансера, не хуже Блекберри Джонса, а въ милліонъ разъ лучше ихъ всѣхъ… Постойте! Еще не все, — воскликнула она съ звонкимъ, радостнымъ смѣхомъ, сражаясь съ мистеромъ Боффиномъ и силясь повернуть къ себѣ его счастливое лицо. — Есть кое-что, чего я еще не сказала. Слушайте же: я не думаю больше, что вы жестокосердый, черствый скряга, и не вѣрю, что вы хоть на минутку были такимъ.

Услышавъ это, мистрисъ Боффинъ взвизгнула отъ восторга, затопала ногами, захлопала въ ладоши и закачалась взадъ и впередъ, точно какой-нибудь рехнувшійся членъ семьи мандариновъ.

— Вотъ когда я поняла васъ, сэръ! — продолжала Белла. — Не разсказывайте мнѣ теперь конца сказки — ни вы и никто другой! Я вамъ сама могу ее досказать, если хотите.

— Можешь, мой другъ? — спросилъ мистеръ Боффинъ. — Ну, такъ говори.

— Такъ слушайте, — сказала Белла, держа его, точно арестанта, обѣими руками за борты сюртука. — Когда вы увидѣли, какую корыстную, дрянную дѣвченку вы взяли подъ свое покровительство, вы рѣшились ей показать, какъ часто богатство портитъ людей, если къ нему пристращаются и злоупотребляютъ имъ. Что, развѣ не такъ? Не заботясь о томъ, что она подумаетъ о васъ (и Богу извѣстно, какъ мало значитъ ея мнѣніе), вы показали ей на себѣ самыя отвратительныя стороны богатства Вы сказали себѣ: „Эта глупая, мелочная дѣвчонка, съ ея слабой, ничтожной душой никогда не доищется правды собственными силами, дай ей на это хоть сто лѣтъ сроку; но поставленный передъ нею яркій примѣръ можетъ открыть глаза даже ей, можетъ заставить ее поразмыслить“. Вотъ что вы себѣ говорили, — признавайтесь, сэръ!

— Ничего подобнаго я никогда не говорилъ, — объявилъ мистеръ Боффинъ, сіяя восторгомъ.

— Такъ вамъ слѣдовало сказать это, сэръ, потому что вы должны были это думать, — сказала Белла, два раза дернувъ его за сюртукъ и влѣпивъ ему въ щеку поцѣлуй. — Вы видѣли, что богатство вскружило мою глупую голову и ожесточило мое дрянное сердце, что я становлюсь жадной, корыстной, самоувѣренной, нестерпимой, и вы не пожалѣли труда, чтобъ указать мнѣ любящей рукой, куда я иду и къ какому концу приведетъ меня эта дорога… Признавайтесь сейчасъ же!

— Джонъ! — заговорилъ мистеръ Боффинъ, представлявшій теперь съ головы до ногъ одно сплошное, широкое пятно солнечнаго свѣта, такъ онъ сіялъ. — Джонъ, помоги мнѣ выпутаться изъ этой исторіи.

— Защитника вамъ не полагается, сэръ! — объявила Белла. — Извольте сами за себя говорить… Ну, признавайтесь!