Отважные капитаны. Сборник - Редьярд Джозеф Киплинг

В довершение ко всему Уордроп отсоединил вторую машину, тщательно смазанные поршень и шатун положил туда, где никому не пришло бы в голову их искать, снял три из восьми вкладышей опорных подшипников и спрятал их там, где смог бы найти только сам, вручную наполнил котлы водой, заклинил раздвижные двери угольных бункеров — и только после этих праведных трудов позволил себе отдохнуть.

Теперь машинное отделение походило на заброшенное кладбище, и даже пылинки золы, плясавшие в столбе солнечных лучей, проникавшем из светового люка наверху, не могли усугубить тягостное впечатление.

Затем старший механик пригласил капитана взглянуть на дело рук своих.

— Вам когда-нибудь приходилось видеть столь впечатляющие руины? — с гордостью поинтересовался он. — Мне и самому страшно туда заходить. Ну, как, по-вашему, что они теперь сделают с нами?

— Поживем — увидим, — ответил шкипер. — Ждать осталось недолго, и особенно радужных надежд я не питаю.

В этом он не ошибся. Беззаботные деньки буксировки закончились даже слишком быстро, хотя «Галиотис» скрытно тащил за собой плавучий якорь — наполненный водой небольшой треугольный парус, и вскоре двадцать семь пленников оказались в тюрьме, полной свирепых насекомых. Канонерка отбуксировала их в ближайший порт, а не в административный центр колонии, и при виде грязной маленькой гавани с потрепанными китайскими джонками, теснившимися у причала, единственным буксиром и сараем шлюпочной мастерской, которой заведовал философ-малаец, мистер Уордроа лишь тяжко вздохнул и покачал головой. 

— Я все сделал правильно, — сказал он. — Здесь водятся лишь грабители потерпевших крушение судов да воры всех мастей. Мы на самом краю вселенной. Как, по-вашему, в Англии хотя бы догадываются об этом?

— Судя по всему, нет, — отозвался шкипер.

Их согнали на берег и под охраной внушительного эскорта предали суду в соответствии с местными обычаями.

Итак, налицо был краденный жемчуг, браконьеры и невзрачный, но весьма горячего нрава губернатор колонии, перед креслом которого выстроили пленников. Губернатор коротко проконсультировался с приближенными, и события начали развиваться с поразительной быстротой, поскольку он не желал оставлять экипаж в селении, а канонерка ушла по своим делам куда-то вдоль побережья. Одним мановением руки — письменными распоряжениями здесь, очевидно, пренебрегали — он отправил их в местную каталажку, расположенную в какой-то неведомой глуши. Рука закона, так сказать, убрала преступников с его глаз и из памяти людской. Моряков выстроили в колонну и погнали в чащу, и вскоре джунгли поглотили всех, кто еще совсем недавно был экипажем «Галиотиса».

А в Европе, Азии, Африке, Америке, Австралии и Полинезии в это время продолжал царить безмятежный и прочный мир.

* * *

Как ни странно, но на выручку им пришел один-единственный орудийный выстрел.

Местным властям следовало бы помалкивать об инциденте; но когда несколько тысяч иностранцев сходят с ума от радости потому, что в открытом море было обстреляно судно под британским флагом, новости распространяются быстро. А когда, в довершение ко всему, выяснилось, что экипажу, обвиненному в воровстве и контрабанде жемчуга, отказали в общении с консулом, поскольку такового попросту не нашлось в радиусе нескольких сотен миль, даже самые дружественные державы получили право задавать неприятные вопросы.

Что касается благородных и великодушных сердец британской публики, то они заходились от волнения по поводу выступления некой печально известной скаковой лошади, но в них не нашлось места для сочувствия инциденту, случившемуся в столь отдаленных краях.

 Тем не менее глубоко в недрах монстра, именуемого государственным аппаратом, все-таки отыскался механизм, осуществляющий надзор за иностранными делами. Этот механизм пришел в движение, и кто оказался потрясен и шокирован сильнее всех? Конечно же, держава, позволившая себе захватить «Галиотиса»! Она объяснила, что колониальные губернаторы и военные суды, находящиеся в дальнем плавании, плохо поддаются контролю и управлению, и обещала примерно наказать в назидание другим как губернатора, так и командира канонерки. Что же до пленного экипажа, насильно завербованного на военную службу в тропическом климате, то было дано обещание вернуть его как можно скорее и даже извиниться в случае необходимости.

Но время для извинений было безнадежно упущено. Когда одна нация приносят извинения другой, миллионы граждан, которых это ни в коей мере не касается, приходят в такое неописуемое возбуждение, что оно способно привести в растерянность даже квалифицированного специалиста. Было выдвинуто требование немедленно разыскать и освободить экипаж, если он еще жив — вот уже восемь месяцев о нем нет ни слуху, ни духу, — и в этом случае забыть о происшествии.

А маленький губернатор маленького порта был весьма доволен собой. Двадцать семь белых, образовавшие особый отряд, казались ему неплохим подспорьем в нескончаемой войне с туземцами, которую он вел, — перестрелки в джунглях и осады фортов продолжались долгие годы в гористой, покрытой джунглями местности в сотне миль от побережья. Война эта досталась ему в наследство, она тянулась с незапамятных времен и успела изрядно утомить всех официальных лиц колонии. Губернатор полагал, что честно послужил своей стране; а если бы кто-нибудь еще и купил несчастный «Галиотис», стоявший на якоре в бухте под террасой его резиденции, он был бы совершенно счастлив.

Окинув взором очаровательные посеребренные лампы, позаимствованные из кают «Галиотиса», губернатор принялся прикидывать, что еще из судового имущества можно обратить в свою пользу. К несчастью, его соотечественники в этом влажном и жарком климате быстро размякали душой и теряли хватку. Заглянув в мертвое машинное отделение, они лишь сокрушенно качали головами. Даже канонерка отказалась отбуксировать проржавевшего китобоя дальше вдоль побережья — туда, где, как свято верил губернатор, его можно отремонтировать. — Сам корабль не представлял ценности, и сбыть его с рук не было ни малейшей возможности, зато ковры из его кают, бесспорно, были превосходны, а его супруге пришлись по вкусу корабельные зеркала.

Но уже тремя часами позже вокруг губернатора, словно шрапнель, начали взрываться угрожающие каблограммы, поскольку именно он, даже не подозревая об этом, оказался жертвой, угодившей между молотом и наковальней. Ибо, как гласит Библия, «...никто не должен брать в залог ни верхнего, ни нижнего жернова, ибо таковой берет в залог душу». При этом собственные чувства и побуждения губернатора ни в малейшей степени не волновали его начальство. Каблограммы буквально вопили, что он самым злостным образом превысил свои полномочия и даже не счел необходимым доложить вышестоящей инстанции о том, какой прискорбный инцидент имел место на вверенной ему