Александр Хьелланн - Избранные произведения

Но пришел конец и этому веселью. Куда-то исчезло все монастырское великолепие. И обезумевшие клирики оставили в покое девиц.

На огромном костре перед церковью были сожжены все книги в золотых переплетах и в переплетах белой телячьей кожи. Тут были сожжены документы, бумаги и пергаменты собора с большими восковыми печатями. А все, что напоминало золото или серебро, — все это было собрано, отбито, содрано со стен и даже соскоблено до последнего гвоздика.

Теперь здесь, внутри и снаружи, вместо блестящих украшений всюду появлялась известка — белая, сухая и, как смерть, холодная.

Теперь для сов наступила чудесная пора, ибо монастырь и его пристройки стали превращаться в руины. То, что время делало неторопливо и постепенно, люди завершили энергично и быстро.

Вскоре монастырские стены и старые яблоневые сады были снесены, и тут вместо них появилась улица с крошечными деревянными наивными домиками. А вскоре была разрушена и изящная часовня епископа — его «capella domestica»[50], потому что госпоже пасторше захотелось соорудить на этом месте свинарник.

От былого папского великолепия здесь остался лишь собор с его ветхой штукатуркой. И остались совы.

Куда-то исчезли беспредельная власть и высокая ученость. Известка похоронила все, что в свое время сверкало и блестело. Однако латынь осталась. Она прилипла тут к своему месту. Прилипла вместе с плеткой и грамматикой.

Церковные певчие превратились в маленьких пономарей, потом в школьников и, наконец, в учеников классической гимназии. Сначала школьники ютились в монастырских пристройках, но потом для них было отстроено четырехугольное здание, похожее на ящик. В это здание, у которого были голые стены и тусклые окна, переселились школьники вместе с плеткой и латинской грамматикой.

Совы, надо полагать, принимали участие в этих переменах. Они теперь усаживались на больших буковых деревьях перед кабинетом ректора. И там, за окном, они иной раз видели ученого мужа, который, как и прежде, вздрагивал, когда совы кричали особенно жутко, и поднимал свои глаза от все тех же интересных, но неясных мест Тацита.

Чуть ли не вся наука за много столетий почти целиком исчерпывалась этим прекрасным и гибким языком, тем не менее не было создано ничего такого, что можно было бы без затруднения читать по-латыни.

И вот и теперь, как и шесть столетий назад, ученейшие мужи потирали свои лбы над этими интересными, но туманными местами у Тацита.

Да и все дальнейшие поколения вместе с плеткой и грамматикой шли к тому, чтобы выделить из среды молодежи наиболее одаренных — тех, которые смогли бы потирать свои лбы над Тацитом.

Буковые деревья не были старыми по сравнению с окружающими руинами. Но все же эти деревья уже более сотни лет простирали свои кроны над обширным школьным двором и над небольшим деревянным городом.

Под их ветвями радостно шумели юные поколения, которые время от времени сменяли друг друга.

Под ветвями этих буковых деревьев постоянно чередовалась безмолвная тишина уроков с необузданным шумом перемен, когда сотни маленьких ног утаптывали землю, а в воздухе стоял пронзительный гул, сходный только лишь с криками диких птиц.

Но когда заканчивался день и учителя уносили с собой свою скуку и деспотизм, школьный двор опять наполнялся неистовым шумом и забавами измученной детворы.

Теперь все, что было вокруг, — деревья, лестницы, ворота, — приобретало свою особую жизнь и свои особые названия. На мертвых уроках перечислялись мертвые имена и штудировались правила и формы, лишенные жизни. Но теперь на школьном дворе юность ничем не обуздывала свою фантазию. Теперь здесь слышались имена и названия, находящие прямой отзвук в маленьких сердцах и в иссушенных головах.

Вот несколько школьников, собравшись за углом дома, отправляются в кругосветное плавание. За деревьями проносятся пираты. Под лестницей притаились в засаде разбойники.

А вот за деревьями совершаются смелые подвиги, идет какое-то маленькое сражение, и в нем ясно проявляется дух рыцарства, нерушимая дружба и верность.

Гаснет день. Сумерки стерли остатки воспоминаний о жестокой дрессировке дня. И теперь на школьном дворе пробудились силы, прежде подавленные и неиспользованные.

По вот уже сумерки совсем сгустились. И это позволило индейцам и браконьерам покинуть свои хижины для опасных ночных операций. Поглядите, как браконьеры осторожно прокрадываются в тени. Они бесшумно шагают по опавшим буковым листьям, которые сторож не успел еще убрать, а ветер не успел размести.

А вот сквозь бурю и непогоду пробирается сам злосчастный Стюарт — претендент на престол. Он явно плетется на огонек к избушке старухи Бетти.

Там, в темноте, под деревьями, несомненно пылает костер, вокруг которого теснятся круглолицые воины в тяжелых сапогах с отворотами и железными шпорами. Их плащи сушатся вокруг водосточной трубы, а их мечи с крестообразными рукоятками стоят у стены.

Но вот старая Бетти сняла с огромного котла круглую деревянную крышку, обгоревшую по краям. И тут вдруг потянуло крепким запахом баранины, капусты, картофеля и пряностей, которые варились вместе. Ведь это же любимое блюдо жителей гор!

В подвалах, под всем зданием школы остались какие-то потайные ходы и переходы между старинными монастырскими погребами. Туда иной раз пробирались наиболее отважные школьники. И всякий раз они возвращались оттуда покрытые пылью и известкой.

А то, что рассказывали эти школьники, передавалось из класса в класс. И эти их легенды подводили под ненавистную школу весьма зловещий фундамент, основанный на старых монастырских историях и ужасных происшествиях, в которых участвовали мертвые, но ожившие теперь монахи. А сквозь небольшие окна падали полоски мертвенно-бледного лунного света.

Все игры на школьном дворе прекращались, когда становилось совсем темно. Тогда начинали кричать совы, и тогда школьники, собравшись в тесный кружок, пугали друг друга привидениями, которые они будто бы видели в темноте.

В эти минуты веяло ужасом от собора с его высокими башнями и от всех этих старинных монастырских погребов. И тут школьники спешили домой, чтобы заняться уроками.

Но вот однажды на школьном дворе произошло событие. Одно высокое красивое буковое дерево стало неожиданно вянуть. И в следующем году оно засохло. А вслед за ним стали хиреть и все остальные деревья. Их тяжелые ветви настолько сгнивали изнутри, что зимний ветер легко срывал их.

Все те, кто знали толк в деревьях, строили немало догадок и высказывали различные предположения. Одни полагали, что земля была слишком утоптана у корней и что ее следует немного разрыхлить. Другие считали, что солнце недостаточно проникает сквозь пышные ветви, и поэтому советовали срезать верхушки деревьев.

Однако никто не хотел понять, что сама земля здесь была истощена. И никто не учитывал, что сами деревья были уже старые и что никакое искусство не сможет задержать их увядания и гибели.

Но по мере того, как хирели деревья, казалось, будто какая-то тяжесть ложилась и на школу и на молодежь.

Нет, плетка тут уже больше не плясала вместе с грамматикой. Плетка в школе теперь была отложена в сторону. Но сама госпожа грамматика после этой разлуки стала заметно чахнуть, словно вдова, потерявшая своего драгоценного супруга. Латинская грамматика не захотела более процветать как следует. И тут уже все увидели, что знание этого прекрасного языка в школе с каждым годом явно ухудшалось, несмотря на все старания и хлопоты.

Теперь школьники не изучали по-латыни и половины того, что полагалось знать лет тридцать назад, однако молодежь выглядела измученной и переутомленной. Грустно было глядеть на этих бледных карликов, которые в наше время с трудом одолевали жалкую программку к экзамену на аттестат зрелости. Невольно вспоминались те молодцы, которые существовали в прежние времена.

Приходили и уходили учителя, множество увядших и черствых людей, которые всегда отличались странностями, а постепенно стали карикатурны. Но все они сидели за кафедрой и посыпали молодежь той филологической пылью, в которой эта молодежь совсем не разбиралась.

Но тут многие заметили, что латинская школа стала чахнуть. Со всей страны стали поступать об этом соответствующие наблюдения и жалобы. И тогда все учителя пришли в движение и уткнули свои носы в бумаги, подняв целые тучи необычайно тонкой филологической пыли.

Некоторые учителя полагали, что все пойдет по-хорошему, если ученики получат отдельные парты и зеленые пеналы, не раздражающие глаз. Другие учителя подняли вопрос об устройстве новой, более совершенной системы вентиляции в классах. Нашлись и такие учителя, которые гарантировали новый расцвет учености, ежели центр тяжести в преподавании будет перенесен с латыни на греческий язык. Именно тогда, говорили они, здоровье нашей дорогой молодежи значительно улучшится.