Александр Хьелланн - Избранные произведения

— Все плохо! С самого начала до конца все плохо!

— Вы имеете в виду, фру Левдал, также и народные школы? — спросил кандидат Клаусен.

— Народные школы я не знаю, но я уверена, что если школа для детей состоятельных родителей так плоха, то в ваших училищах для детей бедняков дело обстоит значительно хуже!

Резкие слова высказывала сегодня фру Венке. Даже более резкие, чем обычно. И поэтому гости стали переглядываться между собой. Однако добродушная и несколько лукавая улыбка ректора одержала верх и, так сказать, задала тон всеобщему настроению. Ведь, в сущности, кто говорил все эти страшные вещи? Всего-навсего дама.

Старый ректор любезно сказал:

— А ведь я догадываюсь, фру Венке, об одной вещи, которая вас больше всего раздражает!

— О какой вещи?

— О том, что вы не можете взять все школьное дело в свои прекрасные энергичные маленькие ручки, и о том, что вы не имеете возможности навести порядок среди учителей и хотя бы оттрепать за уши самого ректора.

— Ну, конечно! — воскликнула фру Венке. — Именно это меня и раздражает! Нет, господа, я вижу, что вы смеетесь надо мной, но я говорю совершенно серьезно; я ничего, ничего не могу сделать для моего сына, хотя я отчетливо вижу, что он духовно опустошается и что его силы растрачиваются впустую.

— Ну-ну, дорогая фру Венке, я уверен, что дело так далеко не зашло. Помимо того, вы не должны говорить, что решительно ничего не можете сделать для своего сына, если считаете школу столь виноватой! Ведь любое ваше обращение к нам…

— Ах, дорогой господин ректор, зачем вы так говорите? Ведь вы же сами отлично знаете, что ребенок в школе окружен тройными каменными стенами. И горе тому отцу или тем более матери, которая собирается сунуть свою руку в это осиное гнездо!

Кандидат Клаусен счел нужным вставить тут свое замечание. Он сказал:

— Я только могу сообщить вам, фру Левдал, что в моей школе не проходит дня без того, чтобы четыре или пять баб не стояли в моих дверях и не высказывали бы своего мнения о том, как мне надлежит обращаться с их драгоценными чадами.

— Извините, господин заведующий школой, — сухо произнесла фру Венке, — но эти бабы, как вы изволили выразиться, в муках рожали своих детей, чего мне не приходилось слышать о каких-нибудь заведующих школой. И хотя бы по этой причине они имеют право следить за своими детьми, если эти дети по необходимости переданы в руки совершенно чужих людей.

— Ну, если б мы захотели выслушивать всю эту материнскую болтовню, то, поверьте, началось бы целое нашествие матерей. И если бы в школе было даже десять заведующих, они все бы не выдержали этого и умерли.

— Мне это совершенно безразлично, — снова сухо ответила фру Венке. — Матери имеют право и должны сопровождать своих детей на их жизненном пути. И дай боже, чтобы они сопровождали их подольше, как только могут. И пусть при этом заведующие школами мрут как мухи! Я прошу извинить меня, господин кандидат!

Ректор воскликнул, умоляюще протянув к ней руку:

— Но… но… дорогая фру Венке! Вы, кажется, хотите, чтобы матери и отцы собирались в школе для обсуждения наших дел, и всякий раз…

— Нет, — сказала фру Венке, смеясь, и дружески пожала руку ректора. — Я только хочу, чтобы со стороны нас, родителей, появился бы живой и глубокий интерес к школьному делу. И тогда будет найдена та или иная форма нашего участия. Быть может, тогда мы смогли бы получить какое-нибудь влияние или какой-нибудь контроль над тем, что происходит за толстыми стенами школы.

Адвокат Карс до этого времени спокойно сидел и переваривал свою порцию обеда. Адвоката даже забавлял этот спор между людьми, совершенно неосведомленными в юриспруденции. Но теперь, когда в салоне фру Левдал собралось много гостей, он счел своевременным внести в разговор немного логики и порядка. Он начал говорить, и комическая серьезность появилась на его красном лоснящемся лице:

— В последней реплике фру Венке было нечто такое, что побуждает меня задать вопрос. Высокочтимая фру Венке, кажется, полагает, что интересы родителей должны найти свое выражение в том, чтобы оказывать фактическое влияние на все дела школы?

— Именно так!

— Стало быть, вы говорите о некотором, что ли, представительстве родителей?

— Да, нечто такое я имею в виду.

Карс улыбнулся и сделал вид, как будто он попал в чрезвычайно затруднительное положение. Он сказал:

— Но, извините меня, фру Венке, это уже имеется у нас.

— Разве? Я не слышала о чем-нибудь подобном, — ответила фру Венке и покраснела. С ней случалось это в тех случаях, когда она в разговоре затрагивала вопрос, о котором не имела понятия.

Адвокат Карс сказал:

— Меня просто удивляет, фру Венке, ваша неосведомленность в делах, к которым вы питаете такой горячий интерес. В наших государственных школах уже имеются такие представители от родителей. Это, как известно, осуществлено у нас в эфорате — да, в эфорате школы.

— В эфорате школы? — неуверенно переспросила фру Венке. — Вы говорите об эфорах?[48]

Но тут, прежде чем Карс или кто-нибудь другой мог торжествовать победу, кто-то сухим и ясным голосом спросил:

— Прошу извинить, господа, но разве кто-нибудь из присутствующих видел когда-нибудь живого эфора?

Глаза всех присутствующих устремились на Микала Мордтмана, который задал этот вопрос, корректно стоя у этажерки. Но вот глаза его встретились с глазами фру Венке. И тогда фру Венке громко и весело рассмеялась.

— Спасибо, господин Мордтман, — сказала она. — Тысячу раз благодарю за помощь! И теперь я открыто спрошу, господа: что такое эфор? Кто является эфором здесь, в нашей школе?

Ректор, несколько ошеломленный этим вопросом, воскликнул:

— Но, фру Венке, вы, значит, и в самом деле не знаете, что ваш супруг, профессор Левдал, является одним из эфоров нашей школы!

— Мой муж? Карстен? Нет, это просто великолепно! Дорогой господин Абель, не позовете ли вы сюда моего мужа? Я хочу посмотреть на этого эфора.

Старший преподаватель Абель, словно пушинка, вылетел за дверь и вскоре вернулся с профессором, у которого в руке были карты.

— Что за шутки, Венке? — весело спросил профессор.

— О, бесподобные шутки, Карстен! Они говорят, что ты эфор!

— Да, конечно, я эфор…

— И ты представляешь интересы родителей в школе?!

— А разве ты не видела, что на торжественных актах, после экзаменов, я обычно сижу в кресле рядом с хозяевами города? — беспечно сказал профессор. — Однако, Венке, позволь мне уйти, у меня полная рука козырей.

Многие подумали, что если бы профессор присутствовал при начале разговора, он не ответил бы так неосторожно. И тут фру Венке сразу же стала серьезной. Она сказала:

— Вот теперь вы сами видите, как у нас обстоят дела. Это громкое слово «эфор» я вовремя подвергла осмеянию, как оно того и заслуживает. Впрочем, сначала я вообразила себе, что тут, кажется, хорошо и мудро продумано сверху, и нам, маленьким людям и женщинам, можно будет помолчать и предоставить всему идти своим чередом. Но тут я еще раз благодарю за помощь господина Мордтмана! Теперь уже никто больше не обманет меня громкими словами. Уж если Карстен — эфор, то, значит, эфорат — не что иное, как звено в цепи административного обмана, в котором мы все задыхаемся и которым нас одурманивают.

— Как можно так говорить, как можно так говорить, дорогая фру Венке! — возразил ректор. — Должна же быть администрация! Ведь мы не можем управлять школой все вместе.

— Я и не требую этого. Но в каждом деле должны распоряжаться только те, кто несет фактическую ответственность. И в данном случае в деле воспитания детей ответственность прежде всего несет тот, кто произвел на свет ребенка. Но тут у нас явный обман с эфоратом. Эфор не несет никакой ответственности за дела школы и не участвует в ее делах. Он только на торжественных актах сидит в кресле рядом с хозяевами города. О, как это похоже на все наши порядки! Никакой ответственности не найти у нас и днем с огнем, потому что она пересыпана громкими словами и звонкими титулами. И тут сама госпожа безответственность строит себе надежную пирамиду с острейшей вершиной, которая до такой степени безответственна, что считается священной.

— Охладите свой пыл, любезнейшая фру Венке! — воскликнул адвокат Карс.

Он все еще улыбался, потому что перед ним была только дама. Однако такие слова как будто не следовало бы произносить в доме столь высокопоставленного человека.

Фру Венке и в самом деле не подумала об этом. В своем доме она привыкла свободно говорить. Ее муж никогда не сердился на это, но он обычно смягчал и сглаживал все ее резкости.

Некоторое время Микал Мордтман прислушивался к словам фру Венке, а потом у него появилось непреодолимое желание принять участие в разговоре. Да, правда, он был подавлен и удручен своим коммерческим поражением, но дело все равно было проиграно, и, быть может, поэтому ему захотелось сбросить с себя английскую чопорность и выступить в качестве прежнего приверженца свободы и борца за ланнсмол.