Синклер Льюис - Эроусмит

Тредголд аплодировал. Миссис Тредголд уверяла: «Доктор Пиккербо, ну в точности!» Леора смотрела гордо, муж ее тоже.

— Я рад, что вы чужды социалистической трескотне доктора Пиккербо, — сказал Тредголд.

При этом слове Мартин сразу насторожился.

— А мне плевать, социалист он или нет, что бы вы там ни разумели под социализмом. Сам я в социализме ни черта не смыслю. Но раз уж я позволил себе пародию на Пиккербо — что было с моей стороны, пожалуй, не совсем этично, — я должен сказать, что вообще не люблю ораторства: в нем столько энергии, что не остается места для фактов. Но заметьте, Тредголд, здесь отчасти виноваты люди вроде заправил из вашей Ассоциации Промышленников. Я — лабораторный исследователь, или, верней, иногда мне хочется им быть. Я люблю иметь дело с точными цифрами.

— Я тоже. В колледже Уильямса я увлекался математикой, — сказал Тредголд.

Тотчас они с Мартином перешли на вопрос о народном образовании и напустились на университеты, где «выделываются штампованные специалисты, точно колбасы на фабрике». Мартин вдруг спохватился, что поверяет Тредголду свои сомнения о «переменных», а Тредголд заявил, что неохотно возглавил отцовскую фабрику: он с юных лет мечтал сделаться астрономом.

Леора между тем объясняла приветливой миссис Тредголд, как тщательно приходится жене помощника директора соблюдать экономию, и миссис Тредголд ласкающим голосом утешала:

— Знаю, мне самой пришлось очень туго, когда умер мой отец. Вы не пробовали шить у маленькой шведки на Криминс-стрит, через два дома от костела? Очень толковая портниха и дешево берет.

В первый раз со времени своей женитьбы Мартин нашел дом, где чувствовал себя вполне счастливым. И Леора в женщине непринужденно элегантной (качество, которое всегда внушало ей страх и неприязнь) нашла собеседницу, с которой могла поговорить о боге и о ценах на камчатное полотно. Они держались свободно, и над ними не смеялись.

В двенадцать ночи, когда очарованье бактериологии и камчатного полотна потускнело, под окнами закашлял и засопел автомобильный рожок, и в комнату ввалился краснощекий толстяк, которого представили как мистера Шлемиля, президента Наутилусской страховой компании маисовой зоны.

В еще большей мере, чем Клэй Тредголд, он признан был столпом ашфорд-гровской аристократии, но сейчас, когда он вторгшимся варваром стоял среди сине-серебряной комнаты, Шлемиль был прост и любезен.

— Рад познакомиться с вами, доктор. Поверьте, Клэй, я в бешеном восторге, что вы подыскали ученого собеседника, с которым можете болтать. А я, Эроусмит, я просто бедный, старый страховой агент. Клэй постоянно попрекает меня, что я темный невежда. Слушайте, Клэй, голубчик, получу я коктейль или нет? Я вижу вас насквозь! Вижу, что вы рады лишний раз похвастаться своим искусством! Ну-ну! Смешивайте!

Тредголд смешал широкой рукой. Не успел он кончить, как явился тоже без приглашения юный Монти Магфорд, правнук причисленного к лику святых (несмотря на свои бакенбарды!) Натаниеля Магфорда, основателя Магфорд-колледжа. Монти удивился присутствию Мартина, нашел его существом вполне человекообразным, доложил ему о том и стал не без успеха догонять их по части коктейлей.

Так случилось, что в три часа утра Мартин, поощряемый слушателями, пел балладу, которой научил его Густав Сонделиус:

Темный глаз, лукавый глаз,Вьется локон шаловливый,И скромна и миловидна, —Только сладу с нею нет.

К четырем часам Эроусмиты были приняты в самый избранный круг наутилусского света, а в половине пятого Клэй Тредголд с недозволенной и беспощадной скоростью отвез их домой.

В Наутилусе был Загородный клуб — ось, вокруг которой вращалось все так называемое общество, но население Ашфорд-Грова — десять, двенадцать семейств — составляли особое племя; они хоть и ходили в Загородный клуб поиграть в гольф, но к остальным членам относились свысока, держались особняком и считали себя больше связанными с Чикаго, чем с Наутилусом. Они поочередно друг друга принимали. Никто из них не сомневался, что является желанным гостем на приеме у любого из них; и на эти приемы никогда не приглашались лица, стоящие вне Группы, — исключения допускались только для приезжих из более крупных городов и для редких одиночек, вроде Мартина. То был сплоченный маленький гарнизон в варварском городе.

Члены Группы были очень богаты, и один из них, Монтгомери Магфорд, кое-что знал о своем прадеде. Они жили в тюдоровских замках и в итальянских виллах, таких новых, что лужайки перед подъездами только начали зарастать газоном[61]. У них были большие автомобили и еще большие погреба, хотя в погребах не содержалось ничего, кроме джина, виски, вермута и считанных заветных бутылок сладковатого шампанского. Каждому члену Группы доводилось бывать в Нью-Йорке, где он останавливался в Сент-Регисе или в «Пласа» и слонялся по городу, покупая костюмы и выискивая небольшие, но шикарные рестораны, а пять супружеских пар из двенадцати побывали в Европе: провели неделю в Париже, намереваясь обойти все художественные галереи, но на деле познакомились только с более разорительными приманками Монмартра.

Группа приняла Мартина и Леору, как бедных родственников. Их приглашали на званые обеды, на воскресные завтраки в Загородном клубе. Что бы ни затевалось, конец был всегда один: бешено мчались куда-нибудь на автомобилях и после обильной выпивки требовали, чтобы Мартин «изобразил дока Пиккербо».

Кроме автомобилей, выпивок и танцев под виктролу, главным развлечением Группы были карты. Любопытно, что в этом вполне аморальном кругу не был принят флирт; с большой свободой обсуждались у них «вопросы пола», но никто из членов Группы не отступал, казалось, от моногамии, все были счастливы в браке или боялись показаться несчастливыми. Но когда Мартин узнал их ближе, он услышал кое-что о мужьях, «проводивших время» в Чикаго, о женах, принимавших молодых людей в нью-йоркских гостиницах, и под их чопорным супружеским спокойствием учуял бешеную неудовлетворенность.

Неизвестно, признавал ли когда-нибудь Мартин настоящим джентльменом-ученым Клэя Тредголда, который горячо увлекался всем, что имело касательство к астрономии, но только не ее изучением, и видел ли он высокородного аристократа в Монти Магфорде, — но его восхищали автомобили его друзей, их ванны с душем, их туалеты с Пятой авеню[62], спортивные костюмы и дома, довольно трафаретно декорированные молодыми эстетами из Чикаго. Он открыл существование соусов и старинного серебра. Леорино платье стало для него теперь не просто одеждой, но возможным выразителем женской прелести, и он с раздражением отмечал, как невнимательна его жена к своим туалетам.

Одинокая, редко когда о себе рассказывая, Леора жила в Наутилусе своей обособленной маленькой жизнью, напряженной и молчаливой. Состояла членом бридж-клуба и чинно ходила одна в кинематограф. Но ею владел честолюбивый замысел — узнать Францию. То было давнее желание, загадочное в своих истоках и долго хранимое в тайне, но как-то раз она вдруг вздохнула:

— Рыжик, единственное, чего я хочу — хотя бы через десять лет, — это побывать в Турене, и в Нормандии, и в Каркассоне. Сможем мы, как ты думаешь?

Леора не часто о чем-нибудь просила. Мартина смущало и трогало, когда он подмечал, что она читает книги о Бретани, когда слышал, как она, склонившись над краткой французской грамматикой, лепечет: J'ay… j'aye. Тьфу, черт, как сложно!

— Ли, дорогая, — сказал он, — если ты хочешь во Францию… слушай! В один прекрасный день мы отправимся в путь с рюкзаком за плечами и пройдем твою старую Францию из конца в конец.

Благодарно и недоверчиво Леора отвечала:

— И знаешь, если тебе станет скучно, Рыжик, ты поедешь ознакомиться с работой Пастеровского института. Ах, хоть раз бы в жизни!.. Идти между высоких беленых заборов, набрести на нелепое маленькое кафе и смотреть, как проходят мимо люди в забавных красных шарфах и широких синих штанах. Нет, ты в самом деле думаешь, что мы могли бы съездить?

Леора пользовалась в Ашфорд-Грове странной популярностью, хотя была совершенно лишена того, что Мартин называл «шиком». На платье у нее всегда недоставало хотя бы одной пуговицы. Миссис Тредголд, самая добрая и наименее набожная женщина в мире, взяла ее под свое крыло.

Наутилус всегда подозрительно косился на Клару Тредголд. Миссис Альмус Пиккербо говорила, что она «не принимает никакого участия в Движении по усовершенствованию города». Годами она жила, казалось, в полном удовлетворении, выращивая розы, заказывая умопомрачительные шляпы, втирая миндальные кремы в свои прелестные руки да слушая непристойные рассказы мужа, — и годами была одинока. В Леоре она распознала ту же приветливую отчужденность, какая была и в ней. Они проводили вдвоем целые дни, сидя на веранде, читая, делая маникюр, куря папиросы, ни слова не говоря и вполне доверяя друг другу.