Винцас Миколайтис-Путинас - В тени алтарей

— Не знаю еще, как у меня здесь пойдут дела, — нерешительно сказал он. — Я предполагал заняться хором. И потом хотелось бы кое-что написать. Да и читать надо.

— Ну, братец, здесь тебе не семинария. Здесь дело делать надо, а не учиться. Наконец ты можешь и пописывать и почитывать. Кооператив и «Соха» много времени у тебя не отнимут. Я сам буду всем заправлять по-прежнему. У меня и практика есть, и люблю я это дело. Ты только для проформы… Когда понадобится, распишешься, побудешь на собрании, скажешь что-нибудь… Главное, не казалось бы, что я везде действую один. Когда и ты примешь участие в работе, Жодялису с присными труднее будет мутить людей. Ты здесь покамест новичок, никому не надоел, и все будут на твоей стороне, тебе и доверия больше окажут. А уж если хор организуешь — и того лучше. Нам важно держать в своих руках как можно больше людей. Мы можем воздействовать и через хор. Вспомни мои слова, когда подойдут выборы в Государственную Думу — тогда ясно будет, что значит организация. Но Васарис все еще колебался.

— Отложим лучше этот вопрос хотя бы на месяц. Мне еще надо мало-мальски оглядеться. Посмотрю, как буду справляться с прямыми своими обязанностями. Если найду возможность, помогу не только для проформы, но и на деле.

Стрипайтис испытующе поглядел на гостя прищуренными глазками: он как будто засомневался.

— Видишь ли, в деревенских условиях экономическими организациями лучше всего управлять одному человеку, чтобы все было в его ведении. Иначе разведешь такую формалистику и канцелярщину! А кто за это возьмется и на что это нужно? Прибыли мы все равно не получаем. Да нас и не прибыль интересует, а принцип. Потому мне и хочется, чтобы ты лишь формально числился в правлении и на собраниях мог сказать два-три слова. Вот и вся твоя помощь.

Однако у Васариса все больше крепло убеждение, что с экономическими организациями здесь творится что-то неладное и что Стрипайтис хочет не то прикрыться им, не то впутать его в какую-то еще неясную ему историю. В семинарии не раз предупреждали, что священник, участвующий в экономических организациях, должен проявлять большую осторожность, избегать обязанностей кассира и всяких денежных дел. И он решил быть поосторожнее.

— Все-таки подождем пока, ксендз Йонас. Во-первых, дайте мне обжиться. Я еще не знаю, как все сложится. Настоятель, видимо, недоволен тем, что меня ему навязали. Пожалуй, скоро придется перебираться на другое место.

— Не бойся, — успокоил его Стрипайтис. — Назначили сюда — и быть посему. Как я рассказал, что науяпольский прелат покровительствует тебе, настоятель сразу угомонился. Он у нас храбрится только дома, на навозной куче.

Васарис встал, прошелся раза два по комнате и остановился перед книжным шкафом. В нем были только старые семинарские учебники, польские сборники проповедей, комплекты «Наставника» и «Родника» и еще несколько книг по социологии. Библиотека ксендза Стрипайтиса была и невелика и неинтересна.

— Да, я нынче еще не брался за бревиарий, — сказал Васарис, взглянув на часы. — Пора идти. Спасибо за угощение, ксендз Йонас.

— Не за что. Пойду и я. Загляну в потребиловку, — как там Пятрас раскладывает товары. Заходи, увидишь, какие я брошки бабам привез. В воскресенье от девок отбою не будет.

Захватив бревиарий, ксендз Васарис вышел в сад. Но в этот прелестный солнечный осенний день взор его устремлялся не на страницы молитвенника, а на затянутые туманной дымкой поля, на порыжевший парк соседней помещичьей усадьбы, на опушку леса, на берег озера, — словом, куда-нибудь подальше от негостеприимного дома настоятеля, от чуждых по духу и по делам собратьев. Васарис решил побродить подальше отсюда и познакомиться с окрестностями своего нового местожительства.

Выйдя из сада, он повернул направо, к усадьбе, потому что здесь и дорога была лучше и вид красивее. Васарис знал, что за усадьбой увидит озеро и сосновый лесок, и воображение его рисовало эти места самыми романтическими красками.

Усадьба, мимо которой лежал его путь, принадлежала тому же помещику, у которого калнинский настоятель арендовал землю. По мнению настоятеля, дела его сильно пошатнулись, и Платунас ждал из года в год, когда можно будет откупить арендованный участок.

Владельцем усадьбы был обрусевший барон фон Рейнеке, которого крестьяне прозвали Райнакисом, и это очень ему подходило, так как глаза у него и взаправду были пестрые[112]. Говорили, что сам барон остался весьма доволен, услыхав о своем литовском прозвище. Ему казалось, что Райнакис звучит солидно, прямо как по-гречески, в то время как его немецкая фамилия напоминала о гетевском «Рейнеке — Лисе»… Действительно, и в гимназии и позднее в Мюнхенском университете, особенно на первом семестре, товарищи постоянно донимали Райнакиса прозвищем Рейнеке — Лис. На третьем семестре барон дрался из-за этого на дуэли, и рапира противника оставила у него на скуле изрядный шрам. Шрам этот не делал ему чести, и он умалчивал о том, что причиной дуэли был «Рейнеке — Лис».

Получив прозвище Райнакис, барон возымел симпатию к литовскому языку, который вдруг уподобился в его глазах почтенным языкам классической древности. Вскоре он получил от калнинского настоятеля, предшественника ксендза Платунаса, нессельмановское издание поэмы Донелайтиса[113], снабженное немецким переводом, и с удовольствием прочел его. Он заучил несколько десятков литовских слов и с необычайной ловкостью оперировал ими в разговорах с дворней или когда выдавался случай блеснуть знанием литовского языка. В характере барона Райнакиса было нечто от комика, нечто от чудака, но вообще человек он был безобидный и добродушный. Калнинское имение он получил в наследство от дядюшки-холостяка за несколько лет до того, как сюда приехал настоятельствовать ксендз Платунас, но знакомство между ними состоялось, лишь когда настоятель энергично взялся за хозяйство. Занявшись улучшением сортов семян и пород скота, он сблизился с управляющим, а через него и с самим хозяином имения. Знакомство это долгое время оставалось поверхностным. Барон не был католиком, в Калнинай гостил редко, а улаживать дела по большей части можно было и с управляющим.

Но вот однажды летом барон приехал к себе в усадьбу с молодой красивой женой. Госпожа баронесса была полька и католичка, привыкла соблюдать религиозные обряды и время от времени алкала пищи духовной. Поддерживать связи с костелом для нее было признаком хорошего тона и аристократизма. Поэтому, приезжая в имение, барон и баронесса всякий раз делали визит к настоятелю, щедро жертвовали на костел, приглашали ксендзов на обеды или ужины. И будь калнинский настоятель не таким скаредой и более культурным, отношения его с усадьбой носили бы не только корректный, но и дружеский характер.

Васарис узнал от причетника и Юле, что барон с баронессой перед отъездом в теплые края завернули в имение и, должно быть, вскорости навестят настоятеля. Идя мимо барского сада, он с любопытством заглядывал за ограду в надежде увидеть таинственных хозяев или какие-нибудь признаки их присутствия. Для Васариса барская усадьба и ее обитатели всегда казались окруженными ореолом романтической тайны. Но он не увидел ничего особенного. Сад был большой, обсаженный по краям высокими липами; посредине его яблони и груши ломились под тяжестью плодов. Поровнявшись с главной аллеей, Васарис увидел фасад двухэтажного каменного дома. Сад ему показался очень выхоженным, а дом красивым и стильным.

Обогнув усадьбу, дорога сворачивала вправо и поднималась в гору. Ксендз перескочил канаву и пошел по тропинке вдоль поля. Ему становилось все легче, будто каждый шаг все больше отдалял его от невзгод новой жизни. Этот ветреный сентябрьский день пробуждал в нем то ясное, беззаботное настроение, которое природа дарует влюбленным в нее людям, даже когда их одолевают гнетущие заботы.

Васарис незаметно для себя быстрым шагом достиг вершины холма. Там он остановился, перевел дыхание, снял шляпу и огляделся по сторонам, любуясь окружающим видом. Обернувшись назад, он увидел в низине все постройки и сад имения, дальше из-за деревьев выступали крыши настоятельской усадьбы и возвышавшийся над окрестностью костел. Он опять поглядел в сторону, куда уходила дорога — налево виднелось небольшое озерцо, издали оно казалось синее ясного предвечернего неба. По ту сторону его холмы и пригорки с крестьянскими избами и деревьями ограничивали кругозор, оттого и озерцо казалось меньше, чем было на самом деле. Впереди, между полями имения и селом, тянулся вдоль дороги сосновый лесок, а направо помещичьи поля доходили до самого бора, который, точно темная стена, замыкал перспективу.

Переводя взгляд с озера на лесок, на поля имения и на бор, ксендз заметил на одном из холмов троих странного вида всадников. Сперва он подумал, что это военные или из полиции, но тут же убедился, что ошибся. Всадники были в темных, а может быть, и черных костюмах, но с белыми, сверкающими издали манишками. Двое — в круглых с маленькими полями шляпах, третий, самый толстый, в сером картузике. Все три всадника на красивых буланых лошадях неторопливо спускались по склону холма, и ксендз Васарис внимательно наблюдал это невиданное зрелище.