Рыжая полосатая шуба. Повести и рассказы - Беимбет Жармагамбетович Майлин

направилась к колодцу. Дочь Айнабая сгребала снег у входа в дом. Проходя мимо, Раушан окликнула ее:

- Еркежан, пойдем вместе за водой!

Девушка бросила лопату, с радостью пошла было за Раушан, но мать ее подняла крик.

- Что ты с беспутной путаешься?! - кричала она. -Чтоб больше близко к ней не подходила! Слышишь?!

Вечером, когда зажгли лампу, пришел секретарь Жаксылык. Дастархан был разостлан, шумно кипел самовар. Бакен, свернувшись и укрыв голову шубой, лежал в углу. Раушан сидела у печки с казаном и подкладывала в огонь кизяк. Жаксылык по привычке достал из закутка за печкой ларец, вынул бумаги и принялся за дело. Бакен высунул из-под шубы голову, с ненавистью посмотрел на юношу и вдруг сказал:

- Если тебе нужно чиркать, то приходи днем. Нечего шляться по ночам, людей тревожить. Собирай свои бумаги!

Жаксылык недоуменно поглядел на Бакена. Раушан поднялась с места.

- Не обращай внимания. Пиши!.. - сказала она.

- Не будет он писать! - Бакен приподнялся с места. - Я сказал.

- Будет! Дел накопилось много. А меня не для того выбрали, чтобы бумаги под замком в ларе держать!

- Эй, прекратишь ты или нет?!

- Нет, не прекращу, тогда что? Бить будешь? Попробуй только! Мигом составлю протокол и отправлю куда надо!

Бакена затрясло. Он вскочил. Еще никогда он так не злился на жену. За всю жизнь он лишь однажды поднял

на Раушан руку, и то не ударил, а только сбил жаулык с головы... Сейчас лицо его было искажено от злобы. Раушан отступила за спину Жаксылыка... Бакен пошатнулся, натянул у порога сапоги и выскочил из дома, волоча за собой овчинную шубу.

Подслеповато мерцала маленькая лампа. От фитиля тоненькой струйкой вился дымок. Вокруг нависал полумрак. За стеной завывал буран. Ветер швырял снег в окошко, стучал в дверь, наметывал сугробы.

Жаксылык улегся на живот и принялся писать. Рядом на корточках устроилась Раушан. Она и сама не замечала, что слезы катились по ее щекам...

IX

Три дня Бакен не показывался домой. Все эти дни пропадал у Ермака. Кульзипа бегала из дома в дом, рассказывала сплетни.

- Я ведь вам говорила, что она записалась в коммунисты! Так оно и есть! Выгнала своего мужа, мырза-агу, из дому... Да еще пригрозила в каталажку засадить... О, боже, где это видано?!

- Да и муж ее недотепа, растяпа, так ему и следует, -отвечали ей. - Только и делал, что во всем ей потакал. А ведь говорили добрые люди, что надо было с самого начала ее зажать, взять в твердые руки. А не возить в город.

- А что он мог, бедняга? Заставила ведь, заставила! У ней ни совести, ни стыда! Не послушай он ее - она уйдет из дома, и все тут. Такую не остановишь!..

Какая-то баба доверительно спросила:

- Шешей, ты все ведь знаешь. Скажи, это правда, что между ними... ну, между Раушан и этим мальчишкой... что-то такое есть?

- Ох, правда! - мгновенно согласилась Кульзипа. -Келин ведь беспутная. От нее что угодно можно ожидать.

А Бакен все не приходил домой, и Раушан с каждым днем становилось все тягостней и тоскливей. Она даже печку не топила, кусок не шел ей в горло. Боясь людских пересудов, она уж не подпускала секретаря даже близко к дому. Ночами напролет не смыкала глаз. А когда дрема все-таки смежала ей веки, Раушан вздрагивала от страха: мерещился Бакен, будто он наступает на нее, сжав кулаки, бледный, трясущийся от злости. Не верилось в эти мгновенья, что он когда-то ласкал ее, любил. Казалось, будь его воля, он, не задумываясь, тут же убил бы ее...

Измученная, поднялась Раушан утром, почистила скотный двор, задала корм и вышла за ворота. Стоял морозный ясный день. Снег лежал плотным, твердым пластом. Проехали сани. Две женщины шли от колодца с ведрами. Поравнявшись с Раушан, они обе отвернулись.

- Хахаля своего, видно, высматривает! - услышала Раушан и побледнела.

- Ты что мелешь, шешей?! - спросила она, подбегая.

Баба вызывающе подняла голову.

- А ну ее! Не стоит с этой бесстыжей связываться... - буркнула одна, и другая тоже отвернулась, и пошла прочь.

Ярость овладела Раушан. Сейчас она ненавидела этих сплетниц больше, чем самого ангела смерти Азраила. И тут же она подумала: не только эти двое, все женщины аула сейчас против нее так настроены. Никто не разговаривает теперь с ней по душам, как бывало прежде, ни одна не делится своими тайнами и печалями. А встретишь - отворачиваются, кто молча, кто что-то бурча, словно она им лютый враг. Иные, разговаривая, откровенно насмехаются, издеваются, говорят гадости. Каждое ее слово извращают. А тут еще Бакен из дому ушел и будто масло в огонь подлил. По всему аулу теперь шушукались. В каких только грехах

ее не обвиняли! Всем сплетникам нашлась работа... Раушан понимала, что так продолжаться дальше не может. Нужно помириться с Бакеном, вернуть его домой.

И Раушан отправилась за мужем. Возле дома Каирбая стояло несколько мужчин. Они о чем-то беседовали, но увидев Раушан, умолкли и с любопытством уставились на нее. Каирбай с издевкой, вызывающе, нарочито громко заметил:

- Эх, кудай, чего только не увидишь на этом свете!

- Распустил ее Бакен, ох, распустил! - поддержал другой.- Да разве другой мужчина допустил бы, чтобы его баба шаталась у всех на глазах! Да он бы отодрал ее как следует!..

Рыхлый, рыжий, вертлявый джигит как бы заступился за Бакена.

- Да что вы на него взъелись? Тут всякий испугается, если протоколом да тюрьмой грозят...

Каирбай возмутился:

- От этого протокола никто еще не умер. Да пусть хоть в Сибирь загонят, а будь она моей бабой, я бы исполосовал ей спину, и все тут! Муж вот никудышний, оттого она и бесится.

Раушан, проходя мимо, услышала эти слова. Рыжий подтолкнул Каирбая, мол, тише ты! Услышит! Но тот только голос повысил:

- Ну и пусть слышит! Подумаешь... Бабы я, что ли, испугался? Что хочу, то и говорю!

Стиснув зубы, вся дрожа от негодования и обиды, Раушан вошла в дом Ермака. Бакен был один. Лежал калачиком, уткнувшись лицом в шубу. Окна были заморожены, и солнце едва пробивалось через запорошенные стекла. В комнате стояли легкие летучие сумерки.

Когда Раушан увидела мужа, скрюченного, как сирота, в углу чужого дома, сердце ее сжалось, заныло.

На глаза навернулись горячие слезы. Она тихо подошла к нему, опустилась на одно