Десять вечеров - Сборник сказок

поспешил за вином в харчевню.

Голубь – «хаттобо-хаттобо» – ножом стучит, закуску готовит.

Ворон – «гао-гао» – полетел взять в долг столики и чашки.

Вот началась пирушка. Сначала веселье не ладилось, ели, пили молча.

– Что ж это за пирушка, когда никто не поёт и не играет. Пусть каждый покажет своё уменье!

Коршун сказал:

– Я сыграю на флейте.

Надел он накидку с гербами, достал из-за пояса флейту, покрытую красным лаком, и засвистел:

«Тонбироро-тонбироро! Хёроро-хёроро!»

– Ах, как чудесно, – похваливал воробей. – А я подыграю на сямисэне.

Вычернил он себе зубы93 и затренькал на струнах:

«Тинтико-тинтико, тинтикотин!»

Настала очередь голубя:

– Не могу я сидеть на месте, когда флейта свистит и сямисэн звенит. Пущусь в пляс.

Повязал себе голову полотенцем в крупных горошинах и начал подпрыгивать, крутиться и хлопать крыльями, припевая:

«Хаттобо-хаттобо! Хаттобо!»

А пока они играли и плясали, ворон, каркая «гао-гао, гао-гао», кусок за куском отправил себе в глотку всю закуску.

Опомнились остальные трое, глядят: в чашках пусто, ни вина, ни закуски, а ворона и след простыл.

Сильно разгневался коршун. С тех пор где ни увидит ворона, сейчас за ним погонится. Всё думает, как бы поймать и наказать обидчика.

Сова-красильщица

В старину, далёкую старину, были у ворона перья белые-белые. Прискучил ему белый наряд. Вот и полетел ворон к сове.

В те времена сова была красильщицей. Она красила всем птицам платья в самые разные цвета. Не было отбою у неё от заказчиков.

– Выкр-р-рась мой наряд в самый кр-р-расивый цвет, – попросил её ворон.

– У-гу, у-гу! – согласилась сова. – Могу в любой! Хочешь голубое платье, как у цапли? Хочешь узорчатый наряд, как у сокола? Хочешь пёстрый, как у дятла?

– Нет, выбери для меня цвет совсем невиданный, чтобы я не был похож ни на какую другую птицу на свете!

Снял с себя ворон свой белый наряд, оставил его сове, а сам улетел.

Думала-думала сова, какой цвет самый невиданный, и выкрасила платье ворону в чёрный-чёрный цвет, чернее угля, чернее туши.

Страшно рассердился ворон. С той поры как увидит он сову, так и бросится на неё.

Вот почему сова день-деньской прячется в дупле. Не показывается она на свет, пока ворон летает.

Как сороконожку за врачом посылали

В старину, в далёкую старину, как-то раз под вечер шло у цикад большое веселье.

Вдруг одна из них жалобно заверещала:

– Ой, больно! Ой, не могу! Ой, в животе рези!

Поднялся переполох. Видят цикады, что совсем плохо дело, и решили скорее послать за врачом. Тут заспорили они между собой: «Пошлём ту, нет, лучше эту…»

А самая старая и мудрая цикада посоветовала:

– Надо сороконожку послать. У неё ног много, она скорее всех добежит.

Попросили цикады сороконожку сбегать за врачом, а сами стрекочут возле больной:

– Потерпи немного, потерпи, потерпи!

Время идёт, больная стонет, а врача всё нет как нет. Полетели цикады посмотреть, не вернулась ли сороконожка к себе домой. Видят они: сидит сороконожка, обливаясь потом, на пороге своего домика, а перед ней – ворох соломенных сандалий.

Спросили её цикады:

– Что же врач так долго не идёт?

А сороконожка в ответ:

– Не видите разве, я спешу изо всех сил. Как надену сандалии на все свои ноги, так сразу же и побегу за врачом.

Тут только догадались цикады, что сороконожка ещё обувается в дорогу.

Упрямая жаба

Как-то раз жаба и краб шли вместе по дороге. Вдруг навстречу им скачет лошадь во весь опор.

– Ай, задавит! – испугался краб. – Спрячемся скорее в камнях!

Надулась жаба и пыхтит:

– А мне-то что? Прячься, если хочешь. Я как прыгну, от любого коня ускачу.

Спрятался краб в камнях, а жаба осталась посреди дороги. Но не успела отпрыгнуть она в сторону, и лошадь больно ударила её копытом.

– Говорил я тебе! – упрекает жабу краб. – Так нет же! Вот теперь на кого ты похожа! Совсем тебя расплющило: глаза на лоб вылезли.

– Ничего они не вылезли, – стоит на своём жаба, – это я от злобы сама так вытаращилась! И с дороги я нарочно не сошла, могла бы лошадь-невежа и стороной объехать!

С той самой поры у жабы глаза навыкате.

Почему собака свою ногу бережёт

В старину, в далёкую старину, у собаки было всего три ноги: две передних и одна задняя. На трёх ногах далеко не ускачешь. Пришла собака к старшему из богов и просит:

– Нос у меня хороший, чует любую дичь; уши хорошие, слышат каждый шорох; но к чему они, если мне на трёх ногах никого не догнать? Будь милостив, сделай мне четвёртую ногу!

Видит бог, и правда: у собаки от голода бока впали. Пожалел он её и слепил ей из глины ещё одну заднюю ногу.

Бережёт эту ногу собака. Каждый раз, как остановится у куста или около забора, высоко задирает её кверху, чтобы не размокла. Боится, не пришлось бы снова на трёх ногах ковылять.

Вечер девятый

Девушка с чашей на голове

В старину, не слишком от нас отдалённую, жил в уезде Катано провинции Кавати некий человек по имени Санэтака, носивший звание Биттю-но ками, правителя округа Биттю, и владел он несметными богатствами. Было у него всего вдоволь, ни в чём не терпел он недостатка.

Человек он был возвышенных мыслей: любил музыку и поэзию. Когда расцветали вишни, то под сенью их ветвей грустил он о том, что скоро осыплется непрочный вишнёвый цвет, слагал стихи и любовался спокойным весенним небом. Супруга его любила читать сборники стихов – Кокинсю94, Манъёсю95, повесть Исэ-моногатари96 и романы того времени. Глядя на полную луну, вздыхала она, что рассвет прогонит ночь. Ничто не омрачало их сердец. Жили они в полном согласии, неразлучные, как пара мандаринских уток.

Одного только не хватало супругам для полного счастья: не было у них детей. День и ночь печалились они об этом, и вот наконец посетила их нежданная радость: родилась у них дочка. Не выразить словами, как обрадовались отец и мать. Безмерно берегли они её и лелеяли. Утром и вечером молились богине Каннон, совершали паломничество в Хасэ97, моля о благополучии и счастье своей дочери.

Так безмятежно текли месяцы и годы. Но когда исполнилось химэгими98 тринадцать лет, матушку её посетила вдруг тяжёлая болезнь. Чувствуя, что не сегодня завтра покинет этот мир, призвала она к себе свою