Портрет леди - Генри Джеймс

слишком «податливой», слишком безупречной и «цивилизованной», слишком «такой, какой должны были быть светские люди»; в ней не осталось следа той живительной «дикости», непринужденности, которой в былые времена – до того, как вошла в моду «загородная жизнь», – обладали порой самые любезно-обходительные персоны.

Изабелла не могла представить мадам Мерль вне общества – она существовала только в общении, прямом или косвенном, с себе подобными. Наблюдая за мадам Мерль, Изабелла часто спрашивала себя: что там у нее на душе? И, поскольку она была еще юна, она решила, что за блестящей внешностью не всегда скрывается поверхностная натура – этому заблуждению мы бываем привержены гораздо позже. Мадам Мерль отнюдь не была пуста. Она была достаточно глубока, и ее внутренняя сущность выражалась в ее поведении никак не меньше оттого, что происходило это при помощи некоего условного языка. «Да что такое язык как не условность? – доказывала самой себе Изабелла. – У нее достаточно вкуса, чтобы не изображать из себя нечто оригинальное – что свойственно многим моим знакомым».

– Мне кажется, вам многое пришлось выстрадать, – предположила она как-то в беседе с мадам Мерль, воспользовавшись брошенным ею намеком.

– Что заставляет вас так думать? – отозвалась мадам Мерль с лучезарной улыбкой. – Неужели я произвожу впечатление мученицы?

– Нет. Но иногда вы высказываете мысли, которые вряд ли могли прийти в голову человеку, который счастлив.

– Я не всегда была счастлива, – возразила мадам Мерль по-прежнему улыбаясь, но с напускной серьезностью понижая тон, как будто бы она разговаривала с ребенком и собиралась сообщить ему секрет. – Как это ни странно!

– Многие люди, как мне кажется, не испытывают сильных эмоций ни по какому поводу, – сказала Изабелла.

– Совершенно верно; на свете куда больше чугунных горшков, чем фарфоровых. Но можете не сомневаться – каждый имеет свою отметину. На самом крепком чугунке можно обнаружить царапину или трещину. Я считаю себя весьма прочной фарфоровой посудиной; но, сказать по правде, на ней предостаточно щербин и сколов. Я еще на многое гожусь, поскольку меня удачно залатали; но предпочитаю оставаться в кухонном шкафчике, тихом и темном, пропахшем насквозь лежалыми пряностями – так долго, как могу. Но стоит меня вытащить на яркий свет – о, дорогая, я просто страшилище!

Не знаю, в этот или другой раз, но когда разговор принял тот же оборот, мадам Мерль пообещала Изабелле как-нибудь рассказать свою историю. Изабелла обрадовалась и потом не раз напоминала ей об этом обещании. Но мадам Мерль каждый раз уклонялась и в конце концов призналась Изабелле, что ей хотелось бы подождать до той поры, когда они сойдутся поближе. Это, несомненно, им предстояло – времени у них было сколько угодно. Изабелла согласилась, однако позволила себе спросить неужели мадам Мерль до сих пор не доверяет ей или боится, что она будет пересказывать кому-то их личные беседы?

– Вовсе не потому, что я боюсь, что вы расскажете кому-нибудь, – улыбнулась мадам Мерль. – Тут совершенно другое: я боюсь, что вы примете мой рассказ близко к сердцу и осудите меня. Вашему возрасту свойственны беспощадные суждения.

И она предпочитала говорить с Изабеллой об Изабелле, выражая неподдельный интерес к истории нашей героини, ее чувствам, мнениям, планам. Мадам Мерль незаметно подталкивала Изабеллу к откровениям и слушала ее щебетание о себе с искренней симпатией и добродушием. Внимание женщины, знавшей столько достойных людей и вращавшейся, как она сама говорила, в лучшем европейском обществе, льстило Изабелле. Изабеллу радовала благосклонность особы, которая владела столь обширным материалом для сравнения, – и, возможно, чувство удовлетворения от того, что она нимало не проигрывает при сравнении, заставляло Изабеллу снова и снова упрашивать мадам Мерль рассказать о своих обширных знакомствах. Мадам Мерль побывала во многих странах и сохраняла светские связи с людьми из разных мест.

– Не буду притворяться, что знаю все, – говаривала она, – но уж свою Европу изучила вдоль и поперек.

Сегодня она могла обронить, что надо бы навестить старинную подругу в Швеции, завтра – еще где-нибудь. Англию, где она бывала часто, она знала особенно хорошо; и Изабелла с немалой пользой для себя слушала ее рассказы об обычаях страны, о характерах людей, которые, как она любила говорить, «в конце концов, были самыми чудесными людьми в мире».

– Тебе, наверное, кажется странным, что мисс Мерль приехала в то время, как мистер Тачетт при смерти? – спросила Изабеллу миссис Тачетт. – Она никогда не поступит нетактично, это самая воспитанная женщина среди всех, кого я знаю. Оставаясь, она оказала мне честь – ей пришлось отложить несколько визитов.

Миссис Тачетт никогда не забывала, что в шкале английского общества ее собственные акции занимали место на две-три позиции ниже.

– Перед ней открыты двери лучших домов, – продолжала она. – В приюте она не нуждается. Это я попросила ее остаться, чтобы ты получше изучила ее. Думаю, для тебя это весьма полезно. Серена Мерль безупречна во всем.

– Если бы я уже не была с ней знакома и она мне не нравилась, меня бы отвратило ваше описание, – засмеялась Изабелла.

– Она всегда все делает правильно, – невозмутимо продолжала миссис Тачетт. – Я тебя вытащила сюда и намерена, чтобы ты получала все самое лучшее. Твоя сестра Лили выразила надежду, что я предоставлю тебе большие возможности. Так вот эта – общение с мадам Мерль – первая. Она одна из самых блестящих женщин Европы.

– Мне она все же нравится больше, чем ваше описание, – упрямо настаивала Изабелла.

– Ты льстишь себе, дорогая, что тебе удастся найти в ней какой-нибудь недостаток? Если тебе это удастся, скажи мне.

– Полагаю, это было бы вам неприятно.

– Тебе нечего обо мне беспокоиться. У тебя все равно ничего не получится.

– Возможно; но я буду очень внимательна.

– Она всегда на высоте! – воскликнула миссис Тачетт.

Изабелла передала своей приятельнице, что миссис Тачетт считает ее верхом совершенства.

– Вы, наверное, и сами это знаете, – сказала Изабелла.

– Благодаю вас, – отозвалась мадам Мерль. – Но знаете… Ваша тетушка просто видит то, что лежит на поверхности… ей неведомо, что у меня в душе.

– Вы хотите сказать… вас преследуют совершенные грехи?

– О нет. Я не имею в виду ничего такого примитивного! Я хочу сказать, что для вашей тетушки не иметь недостатков означает не опаздывать к столу – ее столу. Кстати, тогда, когда вы вернулись из Лондона, я появилась ровно в восемь и не опоздала – все остальные просто спустились раньше. Это означает отвечать на письма в тот же день, как вы их получили, не набирать с собой много багажа, когда вы соберетесь к ней в гости. Это означает