Маргарет Митчелл - Унесенные ветром

Ознакомительный фрагмент

— Говорю вам, это невозможно, — раздраженно сказал доктор. — Миссис Гамильтон не согласится…

И тут Скарлетт услышала чей-то голос и не сразу поняла, что он принадлежит ей:

— Нет, я согласна!

Она вскочила на ноги. От волнения, от радости, что она снова в центре внимания, снова признанная королева бала, самая привлекательная из всех, а главное — от предвкушения танцев, — сердце у нее бешено колотилось, и ей казалось — она вот-вот упадет.

— Ах, мне наплевать, мне наплевать на все, что они там будут говорить! — пробормотала она, во власти сладостного безрассудства. Она тряхнула головой и быстрое вышла из киоска, постукивая каблучками по полу, как кастаньетами, и на ходу раскрывая во всю ширь свой черный шелковый веер. На мгновение перед ее глазами промелькнуло изумленное лицо Мелани, скандализованные лица дам-попечительниц, раздосадованные лица девушек, восхищенные лица офицеров.

А потом она стояла посреди зала, и Ретт Батлер направлялся к ней, пробираясь сквозь толпу, с этой своей поганой усмешечкой на губах. Да ей наплевать на него, наплевать, будь он хоть президент Линкольн! Она будет танцевать, вот и все! Она пойдет в первой паре в кадрили! Она ослепительно улыбнулась ему и присела в низком реверансе, и он поклонился, приложив руку к манишке. Растерянный Леви поспешно выкрикнул, стараясь разрядить обстановку:

— Виргинская кадриль! Кавалеры приглашают дам!

И оркестр грянул лучшую, любимейшую из всех мелодий — «Дикси»[4].

— Как вы посмели привлечь ко мне всеобщее внимание, капитан Батлер?

— Но, дорогая миссис Гамильтон, вы совершенно явно сами к этому стремились.

— Как вы посмели выкрикнуть мое имя на весь зал?

— Но вы же могли отказаться.

— Я не имела права… ради нашего Дела… я… я не могла думать о себе, когда вы предложили такую уйму денег, да еще золотом… Перестаньте смеяться, на нас все смотрят.

— Они все равно будут на нас смотреть. И бросьте эту чепуху насчет Дела — со мной это не пройдет. Вам хотелось потанцевать, и я предоставил вам такую возможность. Эта пробежка — последняя фигура кадрили, верно?

— Да, конечно. Танец окончен, и я хочу теперь посидеть.

— Почему? Я отдавил вам ногу?

— Нет… Но про меня начнут судачить.

— А вам — положа руку на сердце — не все равно?

— Ну, видите ли…

— Какое в этом преступление? Почему бы не протанцевать со мной вальс?

— Но если мама когда-нибудь узнает…

— Все еще ходите на помочах у вашей матушки?

— У вас необыкновенно отвратительное свойство издеваться над благопристойностью, превращая ее в непроходимую глупость.

— Но это же и в самом деле глупо. Разве вам не все равно, если о вас судачат?

— Да, конечно… но… Я не хочу об этом говорить. Слава богу, уже заиграли вальс. От кадрили у меня всегда дух захватывает.

— Не уклоняйтесь от ответа. Разве вам не безразлично, что говорят о вас эти женщины?

— Раз уж вам так хочется припереть меня к стенке — хорошо: да, безразлично! Но считается, что это не должно быть безразлично. Только сегодня я не хочу с этим мириться.

— Браво! Вы, кажется, начинаете мыслить самостоятельно — до сих пор вы предпочитали, чтобы за вас думали другие. В вас пробуждается жизненная мудрость.

— Да, но…

— Если бы вы возбуждали о себе столько толков, как я, вы бы поняли, до какой степени это не имеет значения. Подумайте хотя бы: во всем Чарльстоне нет ни одного дома, где я бы был принят. Даже мой щедрый вклад в наше Праведное и Святое Дело не снимает с меня этого запрета.

— Какой ужас!

— Да вовсе нет. Только потеряв свою так называемую «репутацию», вы начинаете понимать, какая это обуза и как хороша приобретенная такой ценой свобода.

— Вы говорите чудовищные вещи!

— Чудовищные, потому что это чистая правда. Без хорошей репутации превосходно можно обойтись при условии, что у вас есть деньги и достаточно мужества.

— Не все можно купить за деньги.

— Кто вам это внушил? Сами вы не могли бы додуматься до такой банальности. Что же нельзя купить за деньги?

— Ну, как… я не знаю… Во всяком случае, счастье и любовь — нельзя.

— Чаще всего можно. А уж если не получится, то им всегда можно найти отличную замену.

— И у вас так много денег, капитан Батлер?

— Какой неделикатный вопрос! Я просто поражен, миссис Гамильтон. Ну что ж, да. Для молодого человека, оставленного в дни беспечной юности без гроша, я неплохо преуспел. И не сомневаюсь, что на блокаде сумею сколотить миллион.

— О нет, не может быть!

— О да! Большинство людей почему-то никак не могут уразуметь, что на крушении цивилизации можно заработать ничуть не меньше денег, чем на создании ее.

— Как это понять?

— Ваше семейство да и мое семейство и все здесь присутствующие нажили свои состояния, превращая пустыню в цивилизованный край. Так создаются империи. И на этом сколачиваются состояния. Но когда империи рушатся, здесь возможности для поживы не меньше.

— О какой империи вы толкуете?

— О той, в которой мы с вами обитаем, — о Юге, о Конфедерации, о Королевстве Хлопка. Эта империя трещит по всем швам у нас на глазах. Только величайшие дураки могут этого не видеть и не использовать в своих интересах надвигающийся крах. Я наживаю свой капитал на крушении империи.

— Так вы и в самом деле считаете, что янки сотрут нас с лица земли?

— Конечно! Какой смысл прятать, как страус, голову под крыло?

— О господи, эти разговоры нагоняют на меня тоску! Неужели вы никогда не можете поговорить о чем-нибудь приятном, капитан Батлер?

— Может быть, я угожу вам, если скажу, что ваши глаза — как два драгоценных сосуда, наполненных до краев прозрачнейшей зеленоватой влагой, в которой плавают крохотные золотые рыбки, и когда эти рыбки плескаются — как вот сейчас — на поверхности, вы становитесь чертовски соблазнительной?

— Ах, перестаньте, мне это не нравится… Какая дивная музыка, не правда ли? Мне кажется, я могу кружиться в вальсе всю жизнь. Я даже сама не понимала, как мне этого не хватало!

— Вы танцуете божественно. Мне еще не доводилось танцевать с такой великолепной партнершей.

— Не прижимайте меня к себе так крепко, капитан Батлер. Все на нас смотрят.

— А если бы никто не смотрел, тогда бы вы не стали возражать?

— Вы забываетесь, капитан Батлер.

— Вот уж нет. Разве это возможно, когда я держу вас в объятиях?.. Что это за мелодия? Что-то новое?

— Да. Восхитительная музыка, верно? Мы взяли ее у янки.

— Как она называется?

— «В час победы нашей».

— А какие там слова? Спойте мне.

Милый, помнишь нашу встречу?Ты у ног моихМне в своей любви признался…Помнишь этот миг?Ты, гордясь мундиром серым,Клялся, что готовМне хранить до гроба верностьИ земле отцов.Слезы лью я одиноко,Новой встречи жду!..Верю в час победы нашейИ в твою звезду!

Там, конечно, было сказано «синим», но мы переменили на «серым». А вы прекрасно вальсируете, капитан Батлер. Знаете, у рослых мужчин это редко получается. И подумать только, что пройдут годы, прежде чем мне можно будет снова потанцевать.

— Не годы, а всего несколько минут. Я намерен пригласить вас на следующую кадриль. А также и на следующую и еще.

— О нет! Я не могу! Вы не должны меня приглашать. Моя репутация погибнет.

— От нее и так уже остались одни лохмотья, так что еще один танец ничего не изменит. После пяти, шести танцев я, конечно, могу уступить эту честь и другим, но последний танец должен быть моим.

— Ну, хорошо. Я знаю, что это безумие, но мне все равно. Мне наплевать, что они там будут говорить. Мне так прискучило сидеть дома взаперти. Я буду танцевать и танцевать…

— И снимете траур? Вид этого похоронного крепа вызывает во мне содрогание.

— Нет, снять траур я не могу… Капитан Батлер, не прижимайте меня так крепко. Я рассержусь.

— А вы великолепны, когда сердитесь. Я прижму вас еще крепче — вот так, — нарочно, чтобы поглядеть, как вы рассердитесь. Вы даже не подозреваете, как ослепительны вы были тогда в Двенадцати Дубах, когда, рассвирепев, швырялись вазами.

— Ах, будет вам… Вы что, никак не можете про это забыть?

— Никак. Это одно из драгоценнейших моих воспоминаний: благовоспитанная красавица-южанка, в которой взыграла ее ирландская кровь. Вы — ирландка до мозга костей. Известно вам это?

— О боже, музыка кончается, а из задней комнаты появилась тетушка Питтипэт. Конечно, миссис Мерриуэзер уже напела ей в уши. О, бога ради, отойдемте, постоим у окна, я не хочу, чтобы она вцепилась в меня сейчас. Вы видите, глаза у нее стали от ужаса как плошки.

Конец ознакомительного фрагмента