Питер Акройд - Чаттертон

– Я говорю о ножках стола, мисс Скроуп. Уродливая мебель была в те времена в такой же моде, что и сейчас. Мейтленд, ты разбираешься в уродствах больше других. Верно ли я полагаю, что сей предмет мебели относится к 1830-м годам? – Мейтленд кивнул, сел, достал бумажный носовой платок и вытер лоб. – И с волосами тут полная путаница. Мужские прически были величайшей трагедией XVIII века – пожалуй, за исключением анималистских картин Джорджа Стаббза.[107] Его волосы чересчур гладко прилизаны. Они явно написаны в другую эпоху.

– Я думала, они тогда носили парики.

– Вот именно. – Камберленд на секунду взглянул на голову Хэрриет. Парик скрывает массу безобразий. – Он взял картину у нее из рук и подошел поближе к окну. – Поглядите-ка – я так и знал. За этим лицом есть что-то еще. Там еще одно лицо. Мейтленд, трещотка этакая, подойди взгляни на этого Януса. – Мейтленд медленно поднялся и тоже подошел к окну; там, следя за указующим перстом Камберленда, он различил под нарисованными губами, носом, глазами и волосами смутные очертания другого лица. На холст падал солнечный свет, и Мейтленду показалось, будто это, более старинное, лицо слегка мерцает.

– Вы что хотите сказать – что он двуликий? – Хэрриет пришла в негодование, как будто услышала в словах Камберленда упрек в свой собственный адрес.

– Я хочу сказать, что это фальшивка. – Он осторожно опустил холст на пол. – То есть – если подразумевалось, что это именно то, что вы думаете.

Хэрриет раскрыла свою сумочку, с явным любопытством изучила ее содержимое и снова закрыла ее.

– А ведь так непросто отличить, – сказала она, злобно захлопывая сумку, – где подлинник, а где – нет. Вам так не кажется? – С тех пор, как Сара Тилт сообщила ей, что в портрете "что-то не так", Хэрриет приготовилась услышать, что эта картина – возможно, фальшивка. И сообразно с этим она успела продумать свой следующий ход.

– Но ведь есть эксперты, мисс Скроуп.

– Всякий раз, как я слышу слово «эксперт», – ответила она, – я лезу за ружьем. – Она снова раскрыла сумочку, словно собираясь извлечь оттуда помянутое оружие, и Мейтленд отошел от нее подальше. Камберленд изящно оперся о письменный стол.

– Как правило, величайшие эксперты – это те, кто соглашаются со своими клиентами. Они словно застарелые паразиты, кормящиеся чужими ожиданиями.

– И эти эксперты весьма часто ошибаются, верно?

– Разумеется, лишь очень богатые люди могут позволить себе роскошь принимать их слова всерьез.

– Могу я привести пример? – спросила Хэрриет почти застенчиво.

– Привозите все что хотите.

– Тогда предположим, например, что вы выставляете работы одного современного художника. А потом – снова предположим, – вы обнаруживаете, что его картины систематически подделывались.

Мейтленд грузно осел на стул, а Камберленду удалось устоять на ногах:

– Ну у вас и воображение, мисс Скроуп. Критики были правы.

– А эти эксперты так бы ничего и не узнали – откуда? Им было бы не с чем сравнивать – так что историю с фальшивками никогда бы не раскусили. Теперь, продолжая говорить, она улыбнулась Мейтленду. – Я как раз думала об этом, когда разглядывала ваши чудесные картины Сеймура. – Мейтленд как раз достал еще одну бумажную салфетку и уже собирался приложить ее ко лбу, но так и застыл. – Разумеется, я бы только поаплодировала фальсификатору, продолжала Хэрриет. – Это великий талант. Всякий, кто наделен подобным даром, достоит скорее награды, нежели тюрьмы, – а вы как думаете? Мейтленд издал глухой стон и откусил край салфетки. – И такой человек мог бы творить чудеса и с другими картинами – не так ли? Ну, просто в порядке предположения, разумеется…

– Разумеется.

– Хороший фальсификатор мог бы даже справиться с этой вот старой вещицей. – Она кивнула на свою картину. – Этот гипотетический умелец мог бы устранить все те мелкие недостатки, о которых вы упоминали, – не так ли? Мейтленд запихнул в рот остатки бумажного платка и теперь медленно пережевывал их.

Камберленд спокойно взглянул на нее.

– И, в конце концов, это были, – сказал он мягко, – всего лишь недостатки. – Он наклонился и снова взял холст в руки. – Я сразу понял, что это замечательный портрет. Каким годом мы его датировали, Мейтленд?

У Мейтленда рот был все еще набит бумагой, и Хэрриет ответила за него:

– Там написано – 1802-й.

– А картины никогда не лгут, верно?

– Насколько мне известно, нет.

Камберленд расстегнул ворот своей рубашки в голубую полоску и медленно покрутил головой.

– Нам нужно позвать эксперта, – сказал он, – чтобы удостоверить ее подлинность как следует.

– Разумеется, я целиком и полностью доверяюсь вашему эксперту. Теперь Хэрриет заторопилась уходить и поднялась со стула. – Так когда мы снова встретимся здесь втроем?

Камберленд издал короткий визгливый смешок:

– Стоит ли говорить, что я по горло в крови? – Наступило недолгое молчание. – Ладно, Хэрриет. Можно мне называть вас Хэрриет? – Та кивнула как могла коротко. – Вы не могли бы оставить картину у нас? Раз уж мы выяснили, как она ценна. – За окном проезжал на большой скорости мотоцикл, и Камберленд состроил гримасу, заткнув дрожащими руками уши.

Как только она ушла, он навалился всем телом на дверь, словно физически стараясь преградить путь любому, кто захочет войти в комнату.

– Так как же, – спросил он, – эта старая сука пронюхала? – Мейтленд вынимал изо рта последние кусочки жеваной салфетки. – Нет. Ни слова, Фрэнк. Только не говори мне, что она сама обо всем догадалась. Она знала. Кто-то разболтал ей. – Мейтленду на миг подумалось, что, быть может, это случилось благодаря какой-нибудь его собственной промашке, и он нервно достал очередной бумажный платок. Камберленд напряженно размышлял. – Мерк. Должно быть, это был мистер Стюарт Мерк. – Мейтленд наконец испытал облегчение: по крайней мере, он ни в чем не был виноват; теперь он громко высморкался. Нет, и не пытайся защищать его. Мистер Стюарт Мерк нахвастал о своем успехе по разным там лондонским салонам, – Камберленд махнул рукой в сторону Челси, – и эта старая корова все пронюхала. – Теперь он, по-видимому, пришел к какому-то решению; он застегнул рубашку и повернулся к своему коллеге: – Я знаю, что ты собираешься сказать, Фрэнк, но отступать нам некуда. Нам остается только идти вперед. Мерку придется уладить дело с этой… этой… – он бы с огромным удовольствием продырявил своим блестящим полированным ботинком лицо на картине, – …с этой вот штукой. Ему придется поработать над ней, чтоб умаслить эту суку. Нет, не задавай мне больше никаких вопросов. Я слишком подавлен, чтобы разговаривать с тобой сейчас.

Пора. Уже пора относить стихи в память о преставившемся олдермене Ли, и Чаттертон спешит вернуться из кофейни на Шу-Лейн в свое жилище. Элегию должны напечатать сразу, а вот сатиру не лучше ли приберечь до чьей-нибудь еще смерти? Он вспоминает свой диалог с аптекарем, мистером Кроссом; как странно, что мне приходится раздумывать о смерти в эту летнюю жару. Скончаться в знойный день, в разгар щедрого лета, среди этого нескончаемого сиянья: вот загадка, которой я пока не в силах разрешить. Но его мечтания прерываются на углу Брук-стрит, где стоит на одной ноге и медленно поворачивается мертвецки бледный человек. Чаттертон останавливается и читает надпись на табличке, выставленной рядом с ним: "Мастер Поз. Чрезвычайный Показ Поз и Подвигов Телесной Мощи".

Поворачиваясь, он замечает Чаттертона.

Я – модель земного шара, говорит он. Я вращаюсь вокруг собственной оси и вторю движениям самой Природы.

Он резко останавливается и, продолжая пристально глядеть на Чаттертона, подражает голосу соловья, а потом реву быка.

Чаттертона это занимает, и он швыряет пенни в деревянный ящик возле таблички.

А вы умеете изображать и шумы, и разные формы?

Мастер поз подмигивает ему и восклицает высоким голосом:

Как на мягкой травеОвцы блеют: «Бе-е!»

Затем он становится боком, складывает перед собой руки калачиком, упершись кулаками в живот, а правую ногу сгибает в колене, заводит вперед и наступает на свою левую ступню, так что его тело изображает эту самую букву.

А теперь без трудаПокажу я вам «А-а!»

Он мигом сгибается пополам, одной рукой касаясь земли, а другой вцепившись в коленку.

Не бывает чудес?Но глядите-ка: «Эс!»

Он ложится на спину и, обняв себя за туловище, тянет ноги кверху, а потом загибает их к лицу. Потом он подскакивает и тычет пальцем в сторону Чаттертона.

А что иное эти человечьи символы означают, как не ВАС, сэр? Вас! Вас!

Чаттертон смеется, но почему-то его охватывает испуг.

Да, сэр, вы смеетесь, но взгляните, откуда льется ваш смех.

Он прикрывает губы ладонью, а когда отнимает ее, то рот как будто исчез, и нижняя половина лица совершенно пуста. Чаттертон вглядывается в него, а затем повторяет тот же трюк. Мастер поз угрюмо смотрит на него и принимается кружиться на каблуках с такой скоростью, что нельзя как следует рассмотреть ни его спины, ни лица. А Чаттертон, смеясь, в точности подражает всем его движениям, и они вдвоем бешено кружатся на грубой земле. Мастер поз останавливается первым; он с жестом мольбы простирает руки к Чаттертону и глухо бормочет: Да ты просто сумасшедший мальчишка.