Рене Баржавель - Девушки и единорог

Гризельда сделала из этого укромного уголка свое тайное убежище, становившееся для нее то волшебным замком, то царскими палатами. Однажды Эми, почему-то всегда хорошо знавшая, где находится Гризельда, сказала, что девочка не должна играть в часовне, и особенно в келье искупления.

— Что это такое: «келья искупления»?

— Ты хорошо знаешь это место в дальнем конце часовни, куда можно попасть только через узкий проход. Туда помещали тела монахов, умерших грешниками, и оставляли там. Считалось, что только в этом месте они могли дождаться искупления своих грехов. В монастыре, среди монахов, не положено находиться женщине, даже маленькой девочке!.. Тебе не стоит туда забираться. Загляни туда в последний раз и присмотрись внимательно: эта каморка имеет форму опрокинутого кубка, поставленного на землю. Когда кубок перевернется в нормальное положение и откроется, монахи будут освобождены от грехов. Они знают это, а поэтому все еще находятся там. Ты мешаешь им. Играй в другом месте.

Гризельда ничего не поняла из объяснения Эми, но она хорошо запомнила ее слова. Дети часто запоминают сказанное взрослыми, хотя понимание часто приходит к ним гораздо позже, в должное время. Или никогда.

Она вернулась туда в последний раз, по совету Эми, но не стала забираться в каморку в виде кубка. Это было туманным осенним днем, когда все видится в неверном колеблющемся свете, и она увидела — или, возможно, решила, что увидела, — медленную процессию монахов, входящую в часовню через проем в стене, где когда-то находилась дверь. Увидев их, она попятилась, медленно и бесшумно, дрожа и едва осмеливаясь дышать.

Это место должно стать идеальным убежищем для Шауна. В сложившейся ситуации Гризельде было наплевать на свои детские страхи и запреты Эми. Призраки монахов станут дополнительной защитой. И если они существуют на самом деле, то Шаун, как католик, вполне сможет найти с ними общий язык…

Немного волнуясь, она направилась к часовне, но нашла там те же развалины, что и прежде, только еще более заросшие. Куст боярышника тоже вырос, а вход в келью показался ей гораздо уже, чем когда-то, да и сама келья. Как там могла поместиться процессия монахов? Хотя, конечно, призраки занимают мало места. Но такой крупный мужчина, как Шаун? Конечно, это идеальное убежище, но очень уж оно тесное, сырое и неудобное. Может быть, здесь нельзя находиться раненому? Гризельда едва не передумала, но вспомнила, что Шауна могут повесить, и взялась за работу.

Два дня она подметала, убирала мусор, чистила и скоблила стены, стараясь не привлечь внимания прислуги, потому что развалины часовни находились всего метрах в тридцати от служебных помещений. К счастью, часовня была построена согласно традициям, так, чтобы соответствовать положению лежащего головой на восток человека. Поэтому вход в часовню находился со стороны леса, и посещать часовню можно было совершенно незаметно.

Молли сшила из простыней матрас, который Гризельда набила сеном, похищенным у садовника. Оно было сухим и хорошо пахло. Китти сообщила, что Меешавл привезет Шауна на своей повозке поздно вечером в четверг.

— В четверг? Но это же завтра!

— Да. Ты не передумала прятать его здесь?

— Не передумала!

— Ты плохо представляешь, что из этого получится. Можно попытаться найти другое убежище, еще не поздно.

— Но где?

— Не знаю. Может быть, у.

— У кого?

— Не знаю. Если бы.

— Вот видишь! Не волнуйся, не думай об этом, и все будет хорошо!..

— Твои слова да Богу в уши. Ну, помогай нам Бог!

Четверг начался для Гризельды поздним вечером в среду. Ей нужна была темнота, чтобы перенести в убежище самые громоздкие вещи. На чердаке нашлась детская мебель из красного дерева, которой по очереди пользовались Элен и Джейн. Она притащила в часовню два низких стульчика, небольшой столик и даже микроскопический комод высотой не более метра, инкрустированный медными пластинками. Набитый сеном матрас она застелила льняной простыней и двумя одеялами из мохера, желтым и голубым. Куском голубого бархата задрапировала узенькое оконце, чтобы закрывать его ночью, когда потребуется зажечь свечу. На выступе стены прикрепила букетики цветов. Небольшую вазу с цветами поставила на лилипутский комод. Когда все в доме уснули, она отправилась встречать Шауна с розой в руке.

Гризельда выбралась из своей комнаты через окно, держа розу в зубах. На этот раз она не забыла выбросить из окна свой зеленый плащ, а также плащ для Шауна, тот самый, который он заставил ее надеть во время их первой совместной прогулки на автомобиле. Молли пришила к плащу большой капюшон, скрывающий лицо, чтобы в темноте беглеца можно было принять за странствующего монаха.

Гризельда быстро спустилась к дамбе, перебегая от дерева к дереву. Скорее всего, в этом не было особой необходимости, так как затянувшие небо облака почти все время закрывали луну.

Задыхаясь, с сильно бьющимся сердцем и пылающими щеками, она пробежала по дамбе и спряталась в густой тени возле мельницы, чтобы ожидать появления повозки. Оглянувшись, она увидела на верхнем этаже белого здания несколько светящихся окон. Очевидно, леди Гарриэтта и Джейн еще не спали.

На фоне темного неба выделялись немного более темные контуры острова, дома и высоких деревьев. Слышался равномерный шум моря и шелест листвы на ветвях, клонившихся под ветром. Для Гризельды каждый миг был последним в бесконечно тянувшемся ожидании топота лошадиных копыт и скрипа колес повозки, на которой привезут Шауна. Она задерживала дыхание, чтобы лучше слышать, но не слышала ничего, кроме обычных звуков ночной жизни моря и земли. Протекали минуты, за ними тянулись другие, и ничего не происходило.

Окна спальни Джейн погасли. Гризельда уселась на каменную скамью, прислонившись спиной к стене мельницы, и тут же вскочила. Ей послышалось, что. Нет, это ей только показалось. Свет в окнах спальни леди Гарриэтты стал темно-красным — она задернула шторы. Гризельда снова уселась, держа розу в руке. Луна окончательно спряталась за облаками, небо потемнело. Ночь окутала девушку непроницаемым покрывалом, словно державший ее на ладони великан сжал пальцы в кулак. Посыпался мелкий дождик. Красные окна погасли. Дом и остров исчезли, смешавшись с чернотой неба. Остался сплошной мрак.

Гризельда вскочила, задрожав. Теперь она слышала за шумом дождя странные звуки, заполнявшие пространство вокруг нее: шарканье ног, вздохи, приглушенные рыдания. Она прижала к себе плащ, приготовленный для Шауна, и отошла на несколько шагов от мельницы. Порыв ветра, подхвативший капли дождя, нанес ей мокрую пощечину, и она услышала чей-то стон и почувствовала сильный запах водорослей. Она с трудом распознала в этом стоне жалобу какой-то морской птицы. Но где было море? В какой стороне от нее? Негромко завизжала лиса, жалуясь на пустой живот. Это был Уагу? Или другая лиса с материка? А где находился остров? А материк? Гризельда почувствовала, что дорога у нее под ногами исчезла. Она остановилась, ее охватили страх и отчаяние. Все пропало. Она никогда не увидит Шауна. Наверное, его схватили констебли. И для нее не осталось ничего, кроме мрака, ветра, дождя и ощущения безнадежности.

В глубине ночи появился жалкий колеблющийся огонек. Он исчез, потом появился снова, и порыв ветра, будто ослабевшая волна, набежавшая на песок, донес до нее далекий голос Меешавла Мак Мэррина:

«Мэри, Мэри,Куда ты подевала мои инструменты?Ах, Мэри…»

После непродолжительного молчания он снова запел, оказавшись уже ближе:

«У меня остались только пальцы,Чтобы пригладить твои волосы,Ах, Мэри…»

Мир мгновенно преобразился. Теперь Гризельда хорошо представляла, где находилась она, где размещались окружавшие ее детали ландшафта, в том числе суша и море. Приехал Шаун! Наконец! Он был здесь!

Она услышала бряканье подков, постукивание колес, скрип осей и совсем близкий голос Меешавла:

«Мэри, Мэри,Я ищу свои инструментыИ я ищу тебя,Моя Мэри…»

Она бросилась навстречу, споткнулась о камень, чуть не упала, выронила розу и тут же забыла о ней, побежала дальше и едва не наткнулась на повозку. Висевший на какой-то палке фонарь слабо освещал силуэт Меешавла, покачивавшегося на сиденье в ритме колебаний повозки. Он держался за вожжи и словно цеплялся за дождь.

Когда перед ним в жалком свете фонаря возникла Гризельда, он выпрямился и обругал лошадь. Та сразу поняла хозяина и остановилась.

— Где он? — крикнула Гризельда.

— Тише, тише, — отозвался Меешавл Мак Мэррин, помахав пальцем перед своим носом. — Я пою и разговариваю с лошадью. А на ночной дороге не должны встречаться молодые девушки…