Антон Чехов - Пьесы. 1889-1891

В Московском Художественном театре «Иванов» при жизни Чехова поставлен не был. Однако когда Немирович-Данченко составлял репертуар для только что возникшего театра и хотел включить в него исключительно произведения «талантливейших и недостаточно еще понятых» авторов, выбор его пал на две пьесы Чехова, одной из которых был «Иванов». 25 апреля 1898 г. в письме Чехову он объяснял: «Я задался целью указать на дивные, по-моему, изображения жизни и челов<еческой> души в произведениях „Иванов“ и „Чайка“» (Избранные письма, стр. 110). 12 мая снова подтверждал свое твердое намерение: «„Иванова“ я буду ставить и без твоего разрешения…» (там же, стр. 111).

В последующие годы вопрос об «Иванове» поднимался в Художественном театре неоднократно. В феврале 1900 г. Немирович-Данченко писал Чехову, что в театре «решили ставить „Иванова“ и приступить к репетициям теперь же, т. е. великим постом…» (Ежегодник МХТ, стр. 129). Вскоре в газетах появилось извещение, что А. Л. Вишневский (член дирекции театра) «прибывает в Ялту для переговоров с А. П. Чеховым относительно постановки в будущем сезоне драмы „Иванов“» («Крымский курьер», 1900, 3 марта, № 50, отд. Хроника). Осенью того же года московская газета сообщала, что вместо не готовых еще «Трех сестер» «театр, вероятно, поставит „Иванова“», и выразила надежду, что «Художественно-общедоступный театр, так удачно воспроизводящий чеховские настроения, сумеет дать достойную постановку „Иванову“ и тем придаст этой прекрасной, глубокой драме даже интерес и прелесть новизны» («Новости дня», 1900, 21 сентября, № 6227, отд. Театр и музыка).

На следующий сезон в Художественном театре возник проект «добавочных» спектаклей с участием артистов, не занятых в текущем репертуаре. В качестве первого опыта была намечена постановка «Иванова» («Русские ведомости», 1901, 30 сентября, № 113). Начались даже репетиции пьесы (6, 9 и 11 ноября 1901 г.), которые были, однако, прерваны.

Узнав о подготовке «Иванова», Чехов отговаривал ставить пьесу: «По-моему, это труд напрасный, труд ненужный. Пьеса у вас провалится, потому что пройдет неинтересно, при вялом настроении зрителей» (О. . Книппер, 9 ноября 1901 г.; см. также письмо Книппер от 15 ноября 1901 г. – Переписка с Книппер, стр. 67). Позднее К. С. Станиславский вспоминал, как Чехов противился постановке пьесы: «„Иванова“ своего он не любил. „Даже и читать его не смейте“, – говорил он. Ставить его он просто-таки не позволял нам» (Nobody. Станиславский и свобода творчества (Из бесед с К. С. Станиславским). – «Театральная газета», 1905, № 18 от 30 апреля, стр. 310). Леонтьев (Щеглов) также подтверждал: «…Чехов решительно не любил своего „Иванова“ и называл его „Болвановым“ и „психопатической пьесой“ …Лично мне он как-то высказался об „Иванове“, что это одна из тех пьес, „которая никогда не всосется в репертуар и будет даваться в провинции лишь в экстренных случаях, когда у антрепренера иссякнет запас новинок“» (Чехов в воспоминаниях, 1954, стр. 158).

Подбирая репертуар к сезону 1903/04 г., Немирович-Данченко вновь предложил, «чтоб подумали об „Иванове“» и называл пьесу «первым кандидатом» (письма В. В. Лужскому от 23 июля 1903 г. и Станиславскому от 25 июля – Избранные письма, стр. 247, 251). Но и тогда постановка пьесы осуществлена не была.

Правда, Немирович-Данченко все же поставил один акт с учащимися школы Художественного театра. Он извещал об этом Чехова 7 ноября 1903 г.: «В школе ставлю 1-й акт „Иванова“. Вот это перл! Лучше всего, кажется, что тобой написано» (там же, стр. 260). Показ этой работы состоялся 29 февраля 1904 г. Сообщая о нем, Книппер писала в этот день Чехову: «„Иванов“ оставил хорошее впечатление <…> Поставлен отрывок очень хорошо. Терраса, на ней лампа, из комнат – звуки рояля и виолончели, серенада Брага, – так на меня пахнуло чем-то близким, родным, теплым! Надо у нас „Иванова“ ставить» («Ольга Леонардовна Книппер-Чехова», ч. I. М., 1972, стр. 351–352).

Художественный театр поставил «Иванова» уже после смерти Чехова – 19 октября 1904 г. и посвятил спектакль его памяти (о работе Немировича-Данченко над пьесой и оценке спектакля современной критикой см. в книге: М. Строева. Чехов и Художественный театр. М., 1955, стр. 202–219).

7

Пьеса вызвала шумную полемику в печати, возбудила разноречивые толки и мнения. По словам А. Н. Плещеева, «одни превозносили пьесу до небес, другие страшно ругали» (письмо к В. Г. Короленко, 10 мая 1889 г. – ЛН, т. 68, стр. 302).

В большей части статей успех пьесы оценивался как «большой», «полный», «заслуженный», «громадный», «выдающийся», «колоссальный» и т. д. Говорилось о блестящем дебюте Чехова-драматурга, о рождении нового, замечательного таланта.

В других отзывах, напротив, подчеркивалось, что как литературное произведение пьеса Чехова не из удачных, что она слишком слаба, или вообще не признавалось в ней никаких литературных достоинств.

Чехов сначала с интересом следил за потоком отзывов, даже собрал кипу рецензий и составил объемистое «Дело об Иванове» (В. . Тихонову, 10 февраля 1889 г.). После первых статей о пьесе он с удивлением замечал: «Как, однако, мелкая пресса треплет моего „Иванова“! На всякие лады, точно он не Иванов, а Буланже» (А. . Суворину, 6 февраля 1889 г.). Но вскоре он утратил прежний интерес к рецензиям и признавался Суворину: «„Иванов“ надоел мне ужасно; я не могу о нем читать, и мне бывает очень не по себе, когда о нем начинают умно и толково рассуждать» (5 марта 1889 г.).

Критика демократического и частью народнического направления отнеслась к пьесе враждебно, а Иванова трактовала как «ренегата», изменившего высоким идеалам 60-х годов.

На страницах «Русской мысли» Глеб Успенский в одном из очерков («Грехи тяжкие») с горячностью выступил против пьесы. По его словам, она повергала читателей и зрителей в самое тяжелое душевное настроение, «лжесвидетельствовала», утверждала бесплодность, безрезультатность прошлой прогрессивной деятельности, укрепляла сознание «причинности царящей в обществе апатии к общественному делу».

Иванов охарактеризован в очерке Успенского как «живой труп», человек, изменивший «общему делу», отрекшийся от былых взглядов и убеждений, являющий собою наглядный пример «бессмысленного существования», «бессознательной», «пустопорожней» жизни, пребывающий «в гипнотическом сне», «без малейшего сознания самого себя».

Успенский рассказал в очерке о людях того же поколения и тоже переживших эпоху «ужаснейшей истерии, которая надолго пришибла сплошь все русское общество», но, в отличие от Иванова, сохранивших живую душу. Сойдясь вместе после представления «Иванова», герои очерка язвительно вышучивают Иванова, который «изорвался в любви к ближнему до того, что, будучи земским гласным, не может ехать в собрание, а предпочитает отдохнуть от своих ужаснейших разочарований, все-таки, при ней»; а также Анну Петровну, человека с былыми «убеждениями», у которой теперь «до того все это в ней иссякло, что она этому самому Иванову, мужу, предлагает иногда от скуки кувыркаться!»

Чеховским персонажам Успенский противопоставил в очерке свою героиню – тоже Анну Петровну Иванову, земскую акушерку, женщину горячего сердца и живой деятельности. История ее жизни, по замыслу автора, убеждала, что на Руси еще не иссяк живой человек и «ничего не пропало» («О том, что натворила акушерка Анна Петровна». – «Русская мысль», 1889, № 4, стр. 146–166; в окончательной редакции – «Чуткое сердце (Из памятной книжки)» – из цикла «Невидимки»).

Н. К. Михайловский в своих «Случайных заметках» утверждал, что Чехов, «будучи очень талантливым молодым писателем, написал плохую драму», которая может внести «известную смуту в умы читателей», «надуть что угодно в уши, настороженные в сторону „отрезвления“, умеренности и аккуратности, спокойствия и тому подобных прекрасных вещей». Критик обвинял Чехова в стремлении вызвать в зрителях сочувствие к Иванову и считал, что скорее следовало бы придать «сатирическое освещение фигуре Иванова». Вспоминая Салтыкова-Щедрина, Михайловский писал: «Он сделал бы из него комическую или презренную фигуру болтуна, который дует на воду, даже не попробовавши обжечься на молоке, и как же бы он исполосовал этого ломающегося болтуна, кокетничающего проповедью „шаблона“ и „серенькой, заурядной жизни!“» («Русские ведомости», 1889, 16 мая, № 133). Прочитав статью Михайловского, А. С. Лазарев (Грузинский) написал Н. М. Ежову: «Думается, что „Иванов“ либералам действительно не может нравиться уже и по сюжету…» (21 мая 1889 г. – «Вопросы литературы», 1960, № 1, стр. 103).

Вернувшись через год к оценке «Иванова», Михайловский снова повторил, что эта пьеса – «пропаганда тусклого, серого, умеренного и аккуратного жития», «идеализация серой жизни». Он считал, что Чехов, «уступая наплыву мутных волн действительности», стремился в своей пьесе идеализировать отсутствие идеалов (Ник. Михайловский. Письма о разных разностях. IX. – «Русские ведомости», 1890, 18 апреля, № 104).