Михаил Салтыков-Щедрин - Благонамеренные речи

– Ну, ничего! я это устрою! я, собственно, и приехал… все эти недоразумения… Уладим, почтеннейший мой, уладим мы это!

– А уж как бы мы-то, ваше превосходительство, рады были! точно бы промеж нас тут царствие небесное поселилося! ни шуму, ни гаму, ни свары, тихо, благородно! И сколько мы, ваше превосходительство, вас здесь ждем – так это даже сказать невозможно! точно вот ангела небесного ждем – истинное это слово говорю!

Комната, в которую Стрелов привел Петеньку, смотрела светло и опрятно; некрашеный пол был начисто вымыт и снабжен во всю длину полотняною дорожкой; по стенам и у окон стояли красного дерева стулья с деревянными выгнутыми спинками и волосяным сиденьем; посредине задней стены был поставлен такой же формы диван и перед ним продолговатый стол с двумя креслами по бокам; в углу виднелась этажерка с чашками и небольшим количеством серебра. Стены были нештукатуренные, в чем, впрочем, Стрелов немедленно извинился, сказав, что еще "не изобрал времени".

– Вы ведь женаты, кажется? – спросил Петенька.

– В законе-с.

– Надеюсь, что познакомите меня с супругой.

– Помилуйте, ваше превосходительство! даже осчастливите-с! Авдотья Григорьевна! – крикнул он, приотворив дверь в соседнюю комнату, – чайку-то! да сами-с! сами подайте! Большого гостя принимаем! Такого гостя! такого гостя, что, кажется, и не чаяли себе никогда такой чести! – продолжал он, уже обращаясь к Петеньке.

Через минуту, с подносом, уставленным чашками, вошла или, вернее сказать, выплыла и сама Авдотья Григорьевна. Это была женщина среднего роста, белая, рассыпчатая, с сахарными грудями, с серыми глазами навыкате, с алыми губами сердечком, словом сказать, по-купечески – красавица.

– В Кашине у купца взял-с! – похвастался Стрелов, – старинные купцы их родители! Еще когда Москва всей Расее голова была – еще тогда они торговали!

– Очень, очень приятно, – любезничал Петенька, между тем как Авдотья Григорьевна, стоя перед ним с подносом в руках, кланялась и алела. – Да вы что ж это, Авдотья Григорьевна, с подносом стоите? Вы с нами присядьте! поговорим-с.

– Что ж, сядьте, Авдотья Григорьевна, коли его превосходительство такое, можно сказать, внимание к вам имеют! – поощрил Стрелов и, обращаясь к Петеньке, прибавил: – Оне у меня, ваше превосходительство, городские-с! в монастыре у монашены обучались! Какой угодно разговор иметь могут.

– Тем лучше-с, тем лучше-с, милая Авдотья Григорьевна! Вот мы и поговорим! Скучаете здесь, конечно?

– Нет-с, нам скучать некогда, потому что мы завсегда в трудах…

– Оне у меня, ваше превосходительство, к своему делу приставлены-с, потому, мы так насчет этого судим, что коли-ежели эта самая… хочь бы дама-с… да ежели по нашему месту без трудов-с… больших тут мечтаниев ожидать нужно-с!

– Да, это так; я это сам… А все-таки, милая Авдотья Григорьевна, сознайтесь, что скучно?

– Конечно, коли-ежели сравнить с Кашином… там одних церквей сколько! Опять же родители…

– А в Петербург хотелось бы? Ну, признайтесь, – хотелось бы?

– Нет уж, куда в Петербург! вот в Кашин… в Угличе тоже весело живут! ну, а Калязин – нет, кажется, этого города постылее!

– Ну, Углич там, Кашин, Калязин… А все, я думаю, сердечко-то так в Петербург и рвется?

– Нет уж… В одном только я петербургскиим господам завидую: что они царскую фамилию постоянно видеть могут!

– Это делает вам честь, сударыня. Что же! со временем, когда дела Антона Валерьяновича разовьются, может быть, вам и представится случай удовлетворить вашему похвальному чувству.

– Нет уж… А вот у нас, в Кашине, один купец в Петербурге был, так сказывал: каждый день, говорит, на Невскиим в золотых каретах…

– Ну, это-то он, положим, от себя присочинил, а все-таки… Знаете ли что? потормошите-ка вы Антона Валерьяновича вашего, да и махнем… а я бы вам всё показал!

– Нет уж… А вы и во дворце бывали?

– Сколько раз, милая Авдотья Григорьевна!

– И государя видеть изволили?

– Сколько раз! Однажды даже…

Петенька вдруг ощутил потребность лгать. Он дал волю языку и целый час болтал без умолку. Рассказывал про придворные балы, про то, какие платья носят петербургские барыни, про итальянскую оперу, про Патти; одним словом, истощил весь репертуар. Под конец, однако, спохватился, взглянул на часы и вспомнил, что ему надо еще об деле переговорить.

– А я ведь к вам, Антон Валерьяныч, между прочим, и по делу, – сказал он.

– Извольте только приказать, ваше превосходительство! Все силы-меры, то есть сколько есть силы-возможности…

– Скажите, неужели дела отца так плохи?

– Так плохи! так плохи! то есть как только живут еще его превосходительство! Усадьба, теперича, без призору… Скотный двор, конный… опять же поля… так худо! так худо!

– Да, и я уж заметил. Давеча бегал – нигде ни одной души не нашел. Один только мерзавец сыскался, да и тот вверх брюхом дрыхнет!

– Уж коли ваше превосходительство в короткую, можно сказать, минуту заметили, так уж нам-то что и говорить!

– А ведь знаете, генерал немного и вас обвиняет. Говорит, что вы весь лес за десять тысяч продали, тогда как…

– Первое дело, не десять, а пятнадцать тысяч я его превосходительству предоставил. Пять-то тысяч они на покупку Агнушке дома извели… Бог им судья, ваше превосходительство! конечно, маленького человека обидеть ничего не значит, однако я завсегда, можно сказать, и денно и нощно, словом, всем сердцем… Ваше превосходительство! позвольте вам доложить! что я такое? можно сказать, червь ползучий, а может быть, и того хуже-с! Стало быть, ежели теперича сказать про меня: "Антон, мол, Стрелов вор!" – кому в этом разе стыд будет? Мне ли, который, примерно, все силы-меры… или тому, кто меня обидел?

– Так-то так, голубчик, только вот отец говорит, что за одни Петухи можно было десять тысяч выручить, а вы там всего на четыре тысячи дров продали.

– А коли-ежели можно было десять тысяч выручить, кто же, позвольте вам доложить, им в этом препятствие делал? А при сем, позвольте, ваше превосходительство, еще одно слово сказать! Всё – от ихнего нетерпения-с. Может быть, возможно было бы и больше выручить, да что ж, ежели они внимать ничему не хотят! Кто я таков и кто они-с? позвольте вас спросить. Я раб-с, а они господин-с. Следственно, ежели теперича мой господин мне приказывает: "Антон! продай такую-то пустошь за пять тысяч!" И я, значит, видючи, что эта пустошь примерно не пять тысяч стоит, а восемь, докладываю: "Не лучше ли, мол, ваше превосходительство, попридержаться до времени?" И коли-ежели при сем господин мне вторительно приказывает: "Беспременно эту самую пустошь чтоб за пять тысяч продать" – должен ли я господина послушаться?

– Ну, все-таки… Впрочем, это дело прошлое, я не об том… Скажите, неужели же у отца совсем-совсем никакого лесу не осталось?.. Ну, понимаете, который бы продать было можно?

– Теперича, ваше превосходительство, ежели всю дачу наскрозь обшарить, кажется, ни одного путного дерева не найти. Для своего продовольствия кой-какой лесишко остался… Так, небольшое количество.

Петенька задумался.

– Ну, а земли? ведь есть же лишние?

– Земли, ваше превосходительство, по здешнему месту самый, значит, нестоющий товар. А при сем у папаши вашего в пустошах – один пенек-с. Даже поросли нет, потому что мужицкий скот бызвыходно теперича по порубке ходит.

Петенька задумался еще больше и испустил глубокое "гм"…

– Чудеса! – вымолвил он наконец.

– Уж так чудно! так чудно, ваше превосходительство! Первые, можно сказать, по здешней округе помещики были и вдруг…

– Ну-с, так я того… постараюсь как-нибудь вас со стариком уладить. Может быть, сообща что-нибудь и придумаем! – сказал Петенька, поднимаясь.

– Сообща – как же можно-с! сообща – завсегда лучше! Ладком да мирком – смотришь, ан шутя что-нибудь полезное и представится.

Петенька воротился домой довольно поздно. Старый генерал ходил в это время по зале, заложив руки за спину. На столе стоял недопитый стакан холодного чая.

– Там был? – спросил старик, указывая глазами на балкон.

– Там. А знаешь ли, фатер, ведь этот Антон – он вовсе…

– Ни слова, мой друг! – серьезно вымолвил старый генерал и, махнув рукою, отправился в спальную, откуда уже и не выходил целый вечер, прислав сказать сыну, что у него болит голова.

Несмотря на безмолвный протест отца, путешествия Петеньки на «Мысок» продолжались. Он сделал в этом отношении лишь ту уступку, что производил свои посещения во время послеобеденного сна старика. Вообще в поведении Петеньки и Стрелова было что-то таинственное, шли между ними какие-то деятельные переговоры, причем Петенька некоторое время не соглашался, а Стрелов настаивал и, наконец, настоял.

Дело в том, что Петеньке до зарезу нужно было иметь пятнадцать тысяч рублей, которые он и предположил занять или у Стрелова лично, или через его посредство, под документ. Стрелов и с своей стороны не прочь был дать деньги, но требовал, чтобы долговой документ был подписан самим стариком-генералом.