Жорж Санд - Жак

Ты, верно, удивлен, что я веду такую жизнь. Я тоже удивляюсь. Однако, говоря по правде, беззаветно отдаваться на волю случая или судьбы, подчинять свои поступки страстям своим — это единственное, что мне подходит. Ведь в конце-то концов, я еще молод, по-настоящему молод и откровенно признаюсь в своих чувствах; я искренний человек, и может быть, единственный из всех, кто меня окружает, не хочу разыгрывать никакой роли. Я не хочу насиловать своей натуры и не стыжусь этого. Одни драпируются в греческую тогу, другие красятся, а есть и такие, что обкладывают себя гипсом, желая обратиться в величественную статую. Иные привязывают себе крылышки мотылька, хотя по природе своей они сущие черепахи. Как правило, старики хотят казаться молодыми, а молодые изображают из себя мудрецов и держатся с важностью пожилых особ. Я же следую всему, что мне приходит в голову, и ни в коей мере не думаю о зрителях. Недавно я слышал, как два господина рисовались друг перед другом. Один говорил про себя, что он желчный и мстительный, а другой назвал себя беспечным и апатичным. Выйдя из дилижанса, мы расстались, но в ту минуту характеры обоих уже проявились, Господин, именовавший себя желчным холериком, с величайшим хладнокровием встретил вызывающую дерзость «апатичного», который не мог перенести весьма маленького несогласия с ним в политическом вопросе. Потребность в кривлянии так велика у людей, что они гораздо охотнее хвастаются отсутствующими у них недостатками, чем возможными своими достоинствами.

Я же бегу за магнитом, притягивающим меня, бегу, не глядя ни направо, ни налево, не прислушиваясь к тому, что говорят обо мне встречные. Иногда я смотрюсь в зеркало и сам смеюсь над собой. Но я ничего не меняю в своем образе — это стоило бы мне слишком много труда. При таком характере не очень скучно, не очень тоскливо ждать, что сделает со мной судьба; я заполняю досужее свое время самыми мирными занятиями — достаточно мне подумать о своей любви, как у меня кровь бросается в голову и разгорается надежда. Запершись в прохладном и темноватом номере гостиницы, я в самые жаркие часы дня рисую или читаю романы (ты, верно, не забыл мое пристрастие к романам). Здесь меня никто не знает, кроме двух-трех парижан, не имеющих никакого отношения к Борелям. Впрочем, Борели не знают моего имени, не видели меня в глаза, и мое пребывание здесь не может ни перед кем скомпрометировать Фернанду. Жак все пишет, что приедет за ней на следующей неделе, однако ясно как день, что он об этом и не думает, — для него куда важнее заботы о своем имении, чем о больной жене. Правда, ей ничего не стоит нанять почтовых лошадей, сесть с горничной в карету и отправиться к нему. Я как раз и стараюсь склонить ее к такому решению; после ее отъезда я вернусь в свой уединенный уголок — приеду туда через несколько дней после ее возвращения, а Жаку и Сильвии скажу, что я совершил небольшое путешествие по Швейцарии. Они или ни о чем не подозревают, или не желают ничего видеть. Охотнее всего я делаю последнее предположение — оно успокаивает остатки угрызений совести, которые еще шевелятся в моей душе, когда Фернанда с любовью глядит на меня своими большими, влажными от слез глазами и говорит громкие слева о жертвах и добродетели, снова и снова делая меня игрушкой желания и робости. Я — и вдруг робею? Представь себе, это правда. Я взобрался бы на стены башни Вавилонской, не испугался бы никого, кто охраняет красавицу, — ни евнухов, ни собак, ни полевых сторожей, но одного слова любимой женщины достаточно, чтобы я пал на колени. К счастью, мольбы возлюбленного действуют более властно, чем любые приказы земных владык и даже чем страх перед угрызениями совести. Нынче вечером я увижу Фернанду. Она иногда бывает с госпожой Борель на балах, устраиваемых гарнизонными офицерами; я там потанцую с ней в какой-нибудь фигуре кадрили, сделав вид, что мы незнакомы, и вообще найду способ перемолвиться с ней несколькими словами. У госпожи Борель есть тут большой дом, совсем пустой, он служит лишь для наездов в город, в нем только раз в неделю отпирают ставни и двери. Думаю, в него легко проникнуть и встретиться там с Фернандой. Она больше не хочет, чтобы я приходил в парк Серизи и бродил в нем. Мне, правда, очень нравится любовь на испанский лад, но моя трусишка со мной несогласна.

LXXIII

От господина Бореля — Жаку

Старый мой товарищ!

У тебя умирает дочь — допустим. Но над тобою нависла и другая беда: жена твоя губит себя. Дочь ты спасти не можешь, а другую беду попытайся отвести. Оставь детей на какого-нибудь надежного человека и приезжай за госпожой Фернандой. Я взял бы на себя обязанность отвезти ее домой, если б ты дал мне право приказывать ей. Но я слышал от тебя при твоем отъезде только следующие слова: «Друг мой, поручаю тебе свою жену». Не очень хорошо понимаю, что ты подразумевал под этим, ты ведь у нас философ. У вашего брата мысли весьма отличны от наших. Я-то старый вояка и знаю только полковой кодекс поведения. Однако ж в мое время вот как это делалось, да и сейчас делается в моем доме. Когда какой-нибудь друг, собрат по оружию, поручает мне свою жену или свою любовницу, свою сестру или дочь, я считаю себя облеченным определенными правами, или, говоря точнее, полагаю, что на меня возложены следующие обязанности. 1. Надавать пощечин или отколотить палкой любого нахала, каковой увивается за моей подопечной с явным намерением нанести урон чести моего друга, причем красавчик, которого я угостил пощечинами или побоями, никаких объяснений моим действиям не получает, даже если и вздумает их потребовать. Сей первый пункт будет в точности выполнен, можешь на это рассчитывать, если только разбойник, оскорбивший твою честь, попадется мне в руки, но до сих пор он был неуловим, как огонь, как ветер. 2. Если жена моего друга заартачится или же останется глуха к добрым моим советам, которые я в первую голову стараюсь ей дать, я считаю себя обязанным предупредить самого друга, для того чтобы он призвал к порядку свою жену, ибо я-то не имею права наказывать ее, как сделал бы это при подобных обстоятельствах со своей супругой. И вот эту вторую обязанность я и выполняю с глубокой печалью и даже с отвращением, поверь мне, но уж приходится, ничего не поделаешь. Ведь это немалая ответственность — сохранить нетронутой добродетель такой молодой и хорошенькой женщины, как твоя жена. Я стараюсь изо всех сил, но верь, она прекрасно может обвести меня вокруг пальца — в таких делах женщины куда хитрее мужчин. А промолчать — это значит терпеть зло и попустительствовать ему, да еще предоставить свой дом для предосудительной связи, в которой мы с женой будем казаться сообщниками. Я тебе излагаю дело без всяких прикрас, воспользуйся моим сообщением, как найдешь нужным.

Пятнадцать дней, вернее сказать — пятнадцать ночей тому назад, в третьем часу утра я услышал, что кто-то шагает взад и вперед под моим окном. Моя любимая собака, которая всегда спит около моей кровати, бросилась с лаем к полуоткрытому окну, но, к великому моему удивлению, только одна эта борзая из всех наших псов так отнеслась к происшествию. Все остальные, хотя они обычно исправно исполняют свои обязанности, молчали, и я подумал, что ходит кто-то из своих. Я несколько раз окликнул полуночника: «Кто там?». Ответа не получил. Тогда я вышел во двор, вооружившись только тростью со шпагой внутри. Во дворе никого не оказалось, и Фернанда, стоявшая у своего окна, заверила меня, что она ничего не видела и не слышала. Мне это показалось странным, даже невероятным; однако я не выразил своего мнения, но держался начеку в следующие ночи. В третью ночь я очень явственно услышал те же шаги, борзая опять подняла шум; я ее успокоил и тихо-тихо вышел в сад. Я увидел, как в одну сторону убежал мужчина, а в другую женщина — не кто иная, как твоя жена. Я не показался ей на глаза в эту минуту, однако на следующий день за завтраком постарался намекнуть, что мне ее проделки известны; она сделала вид, будто не поняла меня. Однако ж вздыхатель больше не появлялся. Сначала я хотел было начистоту объясниться с твоей женой, но Эжени отговорила меня: оказывается, она уже выполнила эту обязанность и, чтобы не огорчать Фернанду (женщины лучше нашего умеют деликатничать), сказала, что только она одна раскрыла ее интрижку. Фернанда разрыдалась, забилась в нервном припадке, а потом ответила, что действительно она невольно внушила пламенную страсть некоему молодому безумцу, к которому она, однако же, питает только дружеские чувства, и что выслушивала она его признания лишь из жалости, а встретилась с ним для того, чтобы удалить его от себя навсегда. Я передаю тебе слова моей жены, женщины тоже довольно романтической на свой лад, — именно так она рассказывала мне о ночном происшествии. Можешь думать об этой таинственной дружбе все, что тебе угодно, а я тут не верю ни одному слову; но так как Фернанда поклялась Эжени, что сей господин уехал по меньшей мере в Америку, и так как в течение нескольких дней ничего не происходило, я охотно отказался от неприятной роли соглядатая.