Голова сахара. Сербская классическая сатира и юмор - Йован Стерия Попович

и дремал, жмурился и потягивался, закрылись навеки глаза его любимца, вселявшего ужас в домашних и амбарных мышей?.. «Где и как окончил он дни свои, — спрашивал себя Герас, — кто знает, у какого скорняка лежит в бочонке с сепией его превосходный, блестящий, дымчатый мех?! Ах, может быть, он жив еще!» — думал, утешая себя, кир Герас. И чувствовал острее свое одиночество и отчужденность; да, он был одинок. Что ему эти два мальчика-ученика, родившиеся в Сербии, и этот новый кот из сербского дома? Варвары, ничего больше. Покойник хоть понимал по-гречески, а этот не понимает, не хочет понимать ни ласковых слов, ни упреков; когда кир Герас пробирает его, он притворяется глухим: задерет ногу и лижет ее от хвоста до когтей! Одинок кир Герас, одинок, как сухое дерево в горах. Он тяжко вздыхает и сравнивает себя с птицей фениксом, что живет на свете одна-одинешенька, последняя из своего рода. И еще тяжелее вздыхает, еще горше ему, как подумает, что этот самый феникс все же счастливее его, Гераса, хотя и один-одинешенек и нет у него друга, хотя и сгорает он, превращаясь в горстку пепла. Потому что он вновь возникает из этого пепла, возрождается, обновленный, молодой феникс, чтобы еще пятьсот лет любоваться прекрасным божьим миром и чтобы его во веки веков вспоминал благодарный греческий народ. Так то феникс, а он, Герас?..

Он понял, что так больше не может. Нужно жениться! Он решился на это сразу: потом уже обдумывал и размышлял, взвешивая все «за» и «против», и снова окончательно и твердо решил: «Давно пора жениться». О своем решении он по обычаю и порядку, обязательному тогда для всего греческого торгового мира, поведал своим соотечественникам с просьбой подумать об этом. Они с радостью откликнулись, посовещались и единодушно решили, что кир Герасу нужно жениться: этого они желают ему, во-первых, как хорошие друзья, и во-вторых, как настоящие эллины, которые видят, что ряды их редеют и торговое дело все больше уплывает из их рук, что все больше появляется вывесок с фамилиями на -ич и -вич и все меньше на -ас, -ос, -адес и -идес!

Сказано — сделано, как и принято у людей, девиз которых: «Время — деньги».

Сказано — сделано. Спустя две недели в церкви было оглашено о помолвке первобрачного жениха кир Гераса Паскалиса с Евтерпией Лазаридес; оглашение было сделано на сербском и греческом языках (на первом потому, что это официальный язык церкви, а на втором потому, что брачащиеся — эллины, и потому еще, что в церкви обычно греков гораздо больше, чем сербов); всех благочестивых христиан просили свободно высказаться, если им известно какое-либо «законное препятствие к предстоящему бракосочетанию».

Юная Евтерпия была из почтенного валашского торгового дома Лазаридесов. Она была красива, кротка, скромна и — что не менее важно — хорошо разбиралась в торговых делах. Она была истинной дочерью своего века. В город ходила только с матерью. Дорогой смотрела только себе под ноги. Была невысока, немного кривонога — носки ставила вместе, пятки врозь, и когда шла с сестрами и матерью, которые тоже раскачивались всем телом чисто по-валашски, то вся эта группа напоминала семейство гусей или уток, направляющихся к ближайшей луже. Она ни разу не взглянула на мужчину и не могла вынести мужского взгляда, не покраснев до корней волос. В наши дни это представляется просто невероятным, но в ту пору было делом обычным, и в танце рука ее никогда не касалась мужской руки, потому что в доброе старое время строгих моральных устоев «кавалер» и «барышня» держались за кончики цветной косынки или вышитого платка; когда же однажды ей приснился мужчина, и не кто-нибудь, а их собственный сторож, долговязый и лохматый Ристивой, будто он поднял ее, обнимает и целует, а она будто вырывается, хочет соскочить на землю, но боится упасть с высоты, — она от стыда не могла даже обедать в тот день и с утра до вечера, словно преступница, избегала взглядов своих добродетельных и строгих родителей.

Естественно, что такой молодой, красивой и скромной девушке не пришлось долго ждать венчания после помолвки. Свадьба состоялась через несколько недель и по торжественности, а главное, знатности сватов очень походила на древние олимпийские игры, ибо собрались все самые родовитые эллины, что жили среди варваров. Каких тут только не было яств! Полно было всякой всячины, и лучше всего был знаменитый пирог с измельченным цыплячьим мясом. Было много всякой музыки, танцев, и больше всего греческих. Все греки и валахи — шерстобиты, портные и трактирщики — встали в хоровод, заводила — клефт, которого специально для этого нарядили и вооружили, размахивал зажатым в правой руке платком, а хоровод извивался бешено и величественно, и казалось, будто из могил на троянских полях встали и пришли сюда древние Ахиллесовы мирмидоны, чтобы почтить своего соотечественника и потомка, счастливейшего и блаженнейшего кир Гераса Паскалиса!..

Были и сербы, и для них, а также в честь многочисленных покупателей, которые тут же присутствовали, играли некоторые сербские танцы; кир Герас принес жертву, разрешив завершить веселье сербским коло, — говорю, жертву, потому что пестрое коло, как всем известно, танцуют в темноте, а кир Герасу этот вечер и без того казался вечностью. Пока танцевали греческие танцы, сербы смотрели, а греки все им объясняли, рассказывали о танцах с ятаганом, которые танцуют паликары, клефты и сулиоты{40} в их родных краях.

Когда торжество окончилось, все были очень довольны. Отовсюду слышалось: «Кала! Кала!»[24] Гости поздравляли друг друга с тем, что остались живы, и благодарили бога за то, что все сошло хорошо, без кровопролития и человеческих жертв, потому что, говорили они, там, в их краях, без этого не обходится. Часто гибнут и молодожены, и все сваты. Однажды в живых остался только виночерпий, да и тот не уцелел бы, если б заранее не опился и не заснул в подвале. Короче говоря, проливается и течет кровь, как у Месолонгиона{41}, но здесь, в чужом краю, говорят они, нужно сдерживаться.

Человек, говорят, женится для умножения рода человеческого, а еще для того, чтобы видеть себя продолженным в своем потомстве. Этого придерживаются все, потому люди и женятся. Серб стремится к тому же, но, женившись, изменяется мало, а часто и совсем не меняет привычного образа жизни; самое большее, вспомнит перед свадьбой и возвратит какой-нибудь кассирше или горничной фотографию, увитую ее локоном; подчас не делает и этого, но по ее просьбе прячет фотографию и долго хранит среди старых бумаг — облигаций, купчих и судебных решений.