Дневник провинциала в Петербурге - Михаил Евграфович Салтыков-Щедрин
Третья странность: Кеттле кстати и некстати восклицал: «Fichtre sapristi! entre de biche!»[119] Фарр выказывал явную наклонность к очищенной; Энгель не переставал тянуть пиво, а Левассер, едва явился на конгресс, как тотчас же взял в руки кий и сделал клапштосом желтого в среднюю лузу!..
Четвертая странность: шухардинские половые не только не обнаруживали никакого благоговения, но даже шепнули мне на ухо, не пожелают ли иностранные гости послушать арфисток…
Но, повторяю, ничто в то время не поразило меня: до такой степени я был весь проникнут мыслью, что я не лыком шит.
Я пришел на конгресс первый, но едва успел углубиться в чтение «Полицейских ведомостей», как услышал прямо у своего уха жужжание мухи. Отмахнулся рукой один раз, отмахнулся в другой, наконец, поднял голову… О, чудо! Передо мной стоял Веретьев! Веретьев, с которым я провел столько приятных минут в «Затишье»!
– Веретьев! Боже! Какими судьбами! – воскликнул я, простирая руки.
– Делегат от Амченского уезда, рекомендуюсь! – отвечал он, бросая искоса взгляд на накрытый в стороне стол, обремененный всевозможными сортами закусок и водок.
– Как? Статистик? Браво!
Вместо ответа Веретьев зажужжал по-комариному, но так живо, так натурально, что передо мной разом воскресло все наше прошлое.
– А Маша?.. Помнишь? – спросил я в неописанном волнении.
– Теперь, брат, она уж не Маша, а целая Марьища…
– Позволь, но ведь Маша утопилась!
– Это все Тургенев выдумал. Топилась, да вытащили. После вышла замуж за Чертопханова, вывела восемь человек детей, овдовела, и теперь так сильно штрафует крестьян за потраву, что даже Фет и тот от нее бегать стал![120]
– Скажите пожалуйста! Но что же мы стоим! Человек! Рюмку водки! Большую!
Веретьев потупился.
– Не надо! – произнес он угрюмо. – Зарок дал!
– Как, ты? Не может быть!
Не успел я докончить свое восклицание, как в сад вошли… молодой Кирсанов и Берсенев! Кирсанов был одет в чистенький вицмундир; из-под жилета виднелась ослепительной белизны рубашка; галстух на шее был аккуратно повязан; под мышкой он крепко стискивал щегольской портфель. За ним своей мечтательной милой походкой с перевальцем плелся Берсенев, и тоже держал под мышкой довольно поношенный портфель, который вдобавок постоянно у него выползал. Как ни неожиданна была для меня эта встреча, но, взглянувши на Кирсанова поближе, я без труда понял, что, при скромности и аккуратности этого молодого человека, ему самое место в статистике. Несколько более смутило меня появление Берсенева. Это человек мечтательный и рыхлый, думалось мне, у которого только одно в мысли: идти по стопам Грановского. Но идти не самому, а чтоб извозчик вез. Вот и теперь на нем и рубашка криво сидит, и портфель из-под мышки ползет… ну где ему усидеть в статистике!
– Делегат от Ефремовского уезда, – рекомендовался между тем Кирсанов, подавая мне руку как старому знакомому.
– Очень рад! Очень рад! Уже статистик! Давно ли?
– Месяца два назад. Я должен, впрочем, сознаться, что в нашем уезде статистика еще не совсем в порядке, но надеюсь, что при содействии начальника губернии, успею, в непродолжительном времени, двинуть это дело значительно вперед.
– Ваш батюшка? Дяденька?
– Благодарю вас. Батюшка, слава богу, здоров и по-прежнему играет на виолончели свои любимые романсы. Дядя скончался, и мы с папашей ходим в хорошую погоду на его могилу. Феничку мы пристроили: она теперь замужем за одним чиновником в Ефремове, имеет свой дом, хозяйство и, по-видимому, очень счастлива.
– Да… но скажите же что-нибудь о себе!
– Благодарю вас, я совершенно счастлив. Полтора года назад женился на Кате Одинцовой и уже имею сына. Поэтому получение места было для меня как нельзя более кстати. Знаете, хотя у нас и довольно обеспеченное состояние, но когда имеешь сына, то лишняя тысяча рублей весьма не вредит.
– Базаров… помните?
Кирсанова передернуло при этом вопросе, и он довольно сухо ответил мне:
– Мы с папашей и Катей каждый день молимся, чтобы Бог простил его заблуждения!
– Ну… а вы? – обратился я к Берсеневу, заметив, что оборот, который принял наш разговор, не нравится Кирсанову.
– Я… вот с ним… – лениво пробормотал он, как бы не отдавая даже себе отчета, от кого или от чего он является делегатом.
«Ну, брат, не усидеть тебе в статистике!» – мысленно повторил я и вскинул глазами вперед. О, ужас! Передо мной стоял Рудин, а за ним, в некотором отдалении, улыбался своею мягкою, несколько грустной улыбкою Лаврецкий.
– Рудин! Да вы с ума сошли! Ведь вы в Дрездене на баррикадах убиты! – воскликнул я вне себя.
– Толкуйте! Это все Тургенев сказки рассказывает! Он, батюшка, четыре эпизода обо мне написал, а эпизод у меня самый простой: имею честь рекомендоваться – путивльский делегат. Да-с, батюшка, орудуем! Возбуждаем народ-с! Пропагандируем права человека-с! Воюем с губернатором-с!
– И очень дурно делаете-с, – заметил наставительно Кирсанов, – потому что, строго говоря, и ваши цели, и цели губернатора – одни и те же.
– Толкуй по праздникам! Ведь ты, брат, либерал! Я знаю, ты над передовыми статьями «Санкт-Петербургских ведомостей» слезы проливаешь! А по-моему, такими либералами только заборы подпирать можно!
– Лаврецкого… не забыли? – прозвучал около меня задумчивый, как бы вуалированный голос.
Но, не знаю почему, от Лаврецкого, этого истого представителя «Дворянского гнезда», у меня осталось только одно воспоминание: что он женат.
– Лаврецкий! Вы?! как здоровье супруги вашей?
– Благодарю вас. Она здорова и здесь со мною, в Петербурге. Знаете, здесь и Изомбар и Андрие… ну а в нашем Малоархангельске… Милости просим к нам; мы в «Hôtel d’Angleterre»; жена будет очень рада вас видеть.
– Ах, боже мой! Лаврецкий… вы! Лиза… помните?
– Лизавета Михайловна скончалась. Признаюсь вам, это была большая ошибка с моей стороны. Увлечь молодую девицу, не будучи вполне уверенным в своей свободе, – как хотите, а это нехорошо! Теперь, однако ж, эти увлечения прошли, и в занятиях статистикой…
Но этому дню суждено было сделаться для меня днем сюрпризов. Не успел я выслушать исповедь Лаврецкого, как завидел входящего Марка Волохова. Он был непричесан, и ногти его были нечищены.
– Волохов! И вы здесь!
– А вы как об нас полагали?
– Да… но вы… делегат!..
– Ну да, делегат от Балашовского уезда… что ж дальше! А вы, небось, думали, что я испугаюсь! Я, батюшка, ничего не испугаюсь! Мне, батюшка, черт с ними – вот что!
Сказав это, он отвернулся от меня и, заметив Рудина, процедил сквозь зубы:
– Балалайка бесструнная!
В сад хлынула вдруг целая толпа кадыков в фуражках с красными околышами и заслонила собой моих знакомцев. Мне показалось, что в этой толпе мелькнула даже фигура Собакевича. Через полчаса явился Прокоп в сопровождении иностранных гостей, и заседание началось.
Первое заседание прошло шумно и весело. Члены живо разобрали между собой подлежащие разработке предметы и организовались в отделения; затем определен был порядок заседаний (число последних ограничено семью). В заключение Энгель очень приятно изумил, выпив бутылку пива и сказав по-русски:
– Ишо одна бутилк!
На что Фарр очень метко и любезно рипостировал:
– И мене ишо один румк!
Организовавшись как следует, мы заключили наш avant-congrès[121], съевши по порции ботвиньи и по порции поросенка. При этом Прокоп очень любезно извинился, что на сей раз, по множеству других организаторских занятий, еда ограничивается только двумя блюдами, а Левассер чрезвычайно польстил нашему национальному самолюбию, сказав:
– Mais non! mais pas du tout! Mais donnez-moi tous les jours du parasseune – et vous ne m’entendrez jamais dire: assez![122]
Мы встали из-за стола сытые и довольно пьяные, постановив на прощание:
1. Ни к каким издержкам по устройству закусок и обедов иностранных гостей не привлекать;
2. Интернировать иностранных гостей в chambres garnies на Мещанской с предоставлением им ежедневно по полпорций чаю или кофею утром и по стольку же вечером, а издержки на этот предмет отнести на счет делегатов от градов, весей и клубов;
3. Завтрашний день начать осмотром Казанского собора, затем вновь собраться к Шухардину, где, после заседаний, имеет быть обеденный
Откройте для себя мир чтения на siteknig.com - месте, где каждая книга оживает прямо в браузере. Здесь вас уже ждёт произведение Дневник провинциала в Петербурге - Михаил Евграфович Салтыков-Щедрин, относящееся к жанру Классическая проза / Русская классическая проза / Юмористическая проза. Никаких регистраций, никаких преград - только вы и история, доступная в полном формате. Наш литературный портал создан для тех, кто любит комфорт: хотите читать с телефона - пожалуйста; предпочитаете ноутбук - идеально! Все книги открываются моментально и представлены полностью, без сокращений и скрытых страниц. Каталог жанров поможет вам быстро найти что-то по настроению: увлекательный роман, динамичное фэнтези, глубокую классику или лёгкое чтение перед сном. Мы ежедневно расширяем библиотеку, добавляя новые произведения, чтобы вам всегда было что открыть "на потом". Сегодня на siteknig.com доступно более 200000 книг - и каждая готова стать вашей новой любимой. Просто выбирайте, открывайте и наслаждайтесь чтением там, где вам удобно.
