Томас Гарди - Мэр Кэстербриджа

Дойдя до околицы деревни, они пошли тою же дорогой, что и в былые времена, и поднялись на ярмарочное поле. Здесь также годы сделали свое дело. Кое-какие механические усовершенствования были внесены в карусели и качели, в машины для измерения силы и веса поселяй, в тиры, где проводились состязания в стрельбе на орехи. Но торговые обороты ярмарки значительно уменьшились. В окрестных городах теперь регулярно устраивались большие базары, и это начало серьезно сказываться на торговле, которая шла здесь из века в век. Загоны для овец, коновязи для лошадей занимали вдвое меньше места, чем раньше. Палатки портных, чулочников, торговцев полотном, бондарей и других ремесленников почти исчезли, и повозок было гораздо меньше. Некоторое время мать и дочь пробирались сквозь толпу, потом остановились.

– Зачем мы пришли сюда, только время теряем! Я думала, вы хотите идти дальше, – сказала девушка.

– Да, милая Элизабет-Джейн, – отозвалась мать. – Но мне вздумалось побывать здесь.

– Зачем?

– Здесь я в первый раз встретилась с Ньюсоном, в такой же день, как сегодня.

– В первый раз встретились здесь с отцом? Да, вы мне об этом говорили. А теперь он утонул, и нет его у нас! – С этими словами девушка вынула из кармана карточку, посмотрела на нее и вздохнула. Она была обведена черной каймой, и в рамке, как на мемориальной дощечке, были написаны слова: «Дорогой памяти Ричарда Ньюсона, моряка, который преждевременно погиб на море в ноябре месяце 184… года, в возрасте сорока одного года».

– И здесь, – нехотя продолжала мать, – я в последний раз видела того родственника, которого мы разыскиваем, – мистера Майкла Хенчарда.

– В каком родстве мы с ним находимся, мама? Вы мне этого никогда хорошенько не объяснили.

– Мы с ним в свойстве или были в свойстве, потому что его, может быть, нет в живых, – осторожно сказала мать.

– Вы мне уже говорили это десятки раз! – воскликнула девушка, рассеянно посматривая по сторонам. – Должно быть, он нам не близкая родня?

– Совсем не близкая.

– Он был вязальщиком сена, не правда ли, когда вы в последний раз о нем слышали?

– Да.

– Меня, вероятно, он никогда не видел? – в неведении своем продолжала девушка.

Миссис Хенчард замялась и ответила нерешительно:

– Конечно, не видел, Элизабет-Джейн. Но пойдем-ка вон туда.

Она направилась в дальний конец ярмарочного поля.

– Мне кажется, нет никакого смысла расспрашивать здесь о ком-либо, – заметила дочь, озираясь вокруг. – Народ на ярмарках меняется, как листва на деревьях. И, кроме вас, здесь едва ли найдется сегодня хоть один человек, который был на ярмарке тогда.

– Я в этом не совсем уверена, – возразила миссис Ньюсон (так она теперь звалась), пристально рассматривая что-то вдали, у зеленой насыпи. – Погляди-ка туда.

Дочь посмотрела в ту сторону. Предмет, обративший на себя внимание матери, оказался треножником из воткнутых в землю палок, на котором висел котел, подогреваемый снизу тлеющими дровами. Над котлом, наклонившись, стояла старуха, изможденная, сморщенная и чуть ли не в рубище. Она размешивала большой ложкой содержимое котла и по временам каркала сиплым голосом: «Здесь продают хорошую пшеничную кашу!»

В самом деле, это была хозяйка палатки с пшеничной кашей. Когда-то она преуспевала, была опрятной, носила белый передник, позвякивала деньгами, а теперь лишилась палатки, стала грязной, не было у нее ни столов, ни скамей, ни покупателей, если не считать двух белобрысых загорелых мальчуганов, которые подошли, и попросили: «Дайте полпорции – да пополней наливайте!» – что она и сделала, подав им две щербатые желтые миски из самой простой глины.

– Это она была здесь в тот раз, – проговорила миссис Ньюсон, направляясь к старухе.

– Не заговаривайте с ней – это неприлично! – остановила ее дочь.

– Я только одно словечко скажу. Ты можешь подождать здесь.

Девушка не стала возражать и пошла к ларькам с цветными ситцами, а мать продолжала свой путь. Едва завидев ее, старуха стала зазывать покупательницу, а просьбу миссис Хенчард-Ньюсон дать на пенни каши удовлетворила с большим проворством, чем в свое время, когда отпускала каши на шесть пенсов. Когда soi-disant {Так называемая (фр.).} вдова взяла миску жидкой невкусной похлебки, заменившей густую кашу былых, времен, старая ведьма открыла корзинку, стоявшую за костром, и, бросив на покупательницу лукавый взгляд, прошептала:

– А как насчет капельки рома?.. Контрабанда, знаете ли… ну, на два пенса… зато кашу проглотите – облизнетесь.

Покупательница горько улыбнулась, вспомнив эту старую уловку, и ответила покачиванием головы, значения которого старуха не поняла. Взяв предложенную ей оловянную ложку, миссис Ньюсон отведала каши и вкрадчиво сказала старой карге:

– Вы, верно, знавали лучшие дни?

– Ах, сударыня, что и говорить! – отозвалась старуха, немедленно открывая шлюзы своего сердца. – Я стою на этой ярмарочной площади вот уже тридцать девять лет – стояла девушкой, женой и вдовой и успела узнать, что значит иметь дело с самыми привередливыми желудками в округе. Сударыня, вряд ли вы поверите, что когда-то у меня была своя палатка-шатер, настоящая приманка на ярмарке. Никто сюда не приходил, никто отсюда не уходил, не отведав пшеничной каши миссис Гудноф. Я умела угодить и духовным особам, и городским франтам, умела угодить и городу, и деревне, даже грубым, бесстыдным девкам. Но будь я проклята, люди ничего не ценят! Честная торговля не приносит барышей – в нынешние времена богатеют только хитрецы да обманщики!

Миссис Ньюсон оглянулась – ее дочь замешкалась у дальних ларьков.

– А не припоминаете ли вы. – осторожно спросила она старуху, – как в вашей палатке ровно восемнадцать лет назад муж продал свою жену?

Карга призадумалась и качнула головой.

– Если бы вокруг этого дела поднялся шум, я б сию же минуту вспомнила, – сказала она. – Я помню каждую супружескую драку, каждое убийство, умышленное и случайное, даже каждую карманную кражу, – по крайней мере крупную, – какие мне довелось видеть своими глазами. Но продажа жены? Это было сделано потихоньку?

– Да, пожалуй. Кажется, так.

Торговка пшеничной кашей снова качнула головой.

– Погодите… Погодите! Вспомнила! – сказала она. – Во всяком случае, я припоминаю человека, который сделал что-то в этом роде, он был в куртке и тащил корзину с инструментами. Но мы таких вещей в памяти не держим. А этого человека я не забыла только потому, что на следующий год он снова был здесь на ярмарке и сказал мне вроде бы по секрету: если какая-нибудь женщина будет спрашивать о нем, я должна сказать, что он отправился… куда же это?.. да, в Кэстербридж… верно, он сказал – в Кэстербридж! Но, ей-богу, я и думать об этом забыла!

Миссис Ньюсон вознаградила бы старуху в меру своих скудных средств, если бы не помнила, что ром, влитый в кашу этой не слишком совестливой особой, был причиной падения ее мужа. Она коротко поблагодарила свою собеседницу и присоединилась к Элизабет, которая встретила ее словами:

– Мама, пойдемте дальше… вряд ли прилично было вам там закусывать. Я вижу, что этого никто не делает, кроме людей самого низкого сорта.

– Зато я узнала, что хотела узнать, – спокойно ответила мать. – Когда наш родственник был в последний раз на этой ярмарке, он сказал, что живет в Кэстербридже. Это далеко-далеко отсюда, и сказал он так много лет назад, но, пожалуй, мы пойдем туда.

И, покинув ярмарку, они направились к деревне, где получили пристанище на ночь.

ГЛАВА IV

Жена Хенчарда действовала с наилучшими намерениями, но очутилась в затруднительном положении. Сотни раз собиралась она рассказать своей дочери, Элизабет-Джейн, правдивую историю своей жизни, трагическим моментом которой явилась сделка на Уэйдонской ярмарке, когда она была немногим старше девушки, шедшей теперь с нею. Но она не решалась. Таким образом, девочка, ничего не ведая, росла в уверенности, что отношения между веселым моряком и ее матерью были самыми обыкновенными, какими они и казались. Угроза подорвать привязанность к нему девочки, заронив в ее головку смущающие мысли, угроза, возраставшая вместе с ростом ребенка, представлялась миссис Хенчард слишком большим риском, чтобы она могла на него пойти. И она считала безумием открыть Элизабет-Джейн правду.

Но боязнь Сьюзен Хенчард, что исповедь лишит ее привязанности горячо любимой дочери, не имела отношения к сознанию собственной вины. Благодаря своей простоте, послужившей в свое время основанием для презрения Хенчарда, она жила в убеждении, что Ньюсон приобрел на нее вполне реальные права, допустимые с точки зрения морали, хотя смысл и законные границы этих прав она не вполне ясно себе представляла. Уму искушенному покажется, пожалуй, странным, что здравомыслящая молодая женщина могла поверить в серьезность такой сделки; и не будь других многочисленных примеров подобной убежденности, в этом можно было бы усомниться. Но миссис Хенчард была отнюдь не первой и не последней деревенской женщиной, почитавшей себя связанной по правилам церкви со своим покупателем, о чем свидетельствуют многочисленные рассказы деревенских жителей.