Маленький содом - Георгий Стаматов

— на кухне, ночью — в спальне, но не в гостиной и не в университете. В гостиной она стоит слишком дорого, в университете ничего не стоит.

II

В клубе «Славянская беседа» вечеринка. Кленовский с трудом уговорил Вирянова прийти сюда.

   —  Да я не танцую,—упирался тот.

   —  Научишься! Танцы тут, как и буфет, не главное. Гостиная представляет собой ярмарку в миниатюре. Здесь можно увидеть и товар, и продавцов, и покупателей,— только надо глядеть в оба. И здесь тоже реклама — душа всего. Собираются тут прожженные мошенники и контрабандисты обоего пола. Какими состоятельными, беззаботными выглядят некоторые из этих господ, а вернувшись домой, они кладут на ночной столик увядший цветок, программу кадрили-монстр и пустой кошелек. Сколько дам и барышень слывут красавицами, сводят с ума молодежь, смущают покой старых ветеранов- холостяков, а взгляни на них утром, когда они в костюме Евы, — навсегда потеряешь аппетит и к браку и к любви. Видишь вон того господина во фраке, с цилиндром? Он только что просил у меня в долг' двадцать левов. Взгляни на ту дамочку со сверкающей диадемой на голове. Рядом с нею супруг; он начальник отделения, но сюртук его так залоснился, что блестит ярче диадемы. Посмотри на Логинова с его «недоступной», как ее называют. Бедняга! Думает, что она ради него забыла обо всем на свете, и мысленно читает ей свое последнее стихотворение. А позади них стоит молодой поручик и что- то ей шепчет. Логинов задал ей какой-то вопрос, а она отвечает офицеришке.

Кленовский злословил, Вирянов слушал и улыбался.

Вечеринка была в разгаре. Гостиная походила на огромный аквариум со снующими в нем пестрыми рыбами. Вирянов уходил из зала в буфет, возвращался — и не жалел, что пришел сюда. Его забавляла публика. В коридоре он на минутку остановился перед большим зеркалом. Он редко видел себя во весь рост, разве что в стеклах витрин. Сейчас он оглядел себя с ног до головы и убедился, что, даже не умея танцевать, смело может конкурировать с кем угодно. Костюм от Наймана, обувь от Полака, стройная фигура, маленькие ноги, смуглое серьезное, умное лицо, горячие глаза, черные вьющиеся волосы. Двадцать три года — это тоже кое-что значит, это — капитал! От окружавшей молодежи Вирянов отличался тем, что не кончил гимназии, и это его уязвляло. Французский язык только дразнил его слух. Да, он был скромным чиновником с ничтожными средствами. Впрочем, он нигде не называл себя секретарем учреждения, в котором служил, а просто «Виряновым». Знакомые же представляли его как писателя: «Разрешите представить вам нашего друга Вирянова, писателя!» И в эти минуты что-то нежно щекотало его самолюбие.

Кленовский сидел в углу, возле печки, с таким злорадным выражением лица, словно ожидал, что здание вот-вот рухнет и похоронит под собой весь этот копошащийся сброд.

Вирянов снова зашел в буфет и заказал себе фруктовой воды. Вскоре к его столику подсел господин — седой, прилично одетый, но с таким испытующим взглядом, со лбом, столь изборожденным морщинами, что казалось, будто господин этот напряженно всматривается во что-то. Вирянов принял его за сыщика.

   —  Официант, пива! — крикнул господин и достал свои сигареты.

Вирянов курил.

   —  Простите!—проговорил незнакомец, потом приподнялся и прикурил от сигареты Вирянова.

   —  Благодарю вас!

   —  Пожалуйста, пожалуйста.

   —  Извините, господин Вирянов, я давно хотел познакомиться с вами.

Вирянов встал.

   —  Карнолев! Сотрудник «Болгарского голоса», — представился господин.— Я читал ваши рассказы в «Земном шаре» и «Вселенной» и фельетоны в «Народном благе». О рассказах судить не могу, это не по моей части, но фельетоны превосходны! Наш редактор того же мнения и хотел бы встретиться с вами. На эту тему мы еще поговорим. Загляните к нам как-нибудь.

Карнолев подал Вирянову свою визитную карточку с адресом редакции.

Мимо прошли Кленовский и Логинов.

   —  Вы знакомы с ними? — спросил Карнолев.

   —  Очень близко. Оригиналы! Один в восторге от всего на свете; другой проклинает весь свет. Оптимизм под руку с пессимизмом.

   —  Пессимисты! Оптимисты! — пренебрежительно процедил Карнолев. — Вздор! Философия не для нас, хотя только философствующий народ мог выдержать пятивековое рабство, Жизнь — это война, господин Вирянов. Надо быть всегда начеку, надо смотреть ей прямо в глаза, как тореадор смотрит на быка, чтобы не зазеваться и во-время схватить его за рога, как говорят наши государственные деятели, находящиеся в оппозиции. Философы! Оба они в конце концов подохнут с голода. Один работать не хочет, другой — не может. Эти болгарские обломовы не любят только одно — труд, а до всего остального они охотники. Кленовский разыгрывает из себя Диогена. Но Болгария не рождает подобных философов. Вот и наш «Диоген» не хочет довольствоваться бочкой, он требует даровой меблированной комнаты и хочет, чтобы бай Георгий вечно был его меценатом. Вы, господин Вирянов,— человек другого склада. Мы стремимся к тому, чтобы каждый новый многообещающий талант становился нашим человеком. Оставьте «Народное благо». Беспартийная газета! Что она такое? Кто ее читает? Тело без головы, пустой кошелек, честная старая дева! Переходите к нам.

   —  Я беспартийный,—скромно отозвался Вирянов.

   —  Тем лучше. «Болгарский голос» себя окупает. Мы платим хорошо. А в свободное время можете писать хоть «Сны в облаках».

   —  Политика меня не увлекает. Я приехал с намерением поступить в университет, работать, накопить денег и уехать за границу. Разве не обидно: я — литератор, а не читал Мопассана в оригинале!

   —  Должен сказать, в молодости и я читал много, особенно русских писателей; теперь не читаю ничего, кроме газет. Ежедневная газета для меня — все. Она питает мозг, душу, желудок. Наблюдаешь, разгадываешь замыслы противника, чтобы подкрасться и, оберегая себя, застать его врасплох. Жизнь — это вечная борьба. Надо всегда быть гордым, смелым, ходить с высоко поднятой головой — и после победы и после поражения. Особенно в случае поражения. Главное — держать голову высоко, как бы тебе не было скверно. Решать общие серьезные социальные проблемы — это кабинетное занятие. Многие ли в Софии увлекаются этим? Разве кабинетные люди—это люди? Университет! Французский язык! Бросьте вы эти фантазии! Что они вам дадут? Ценз? Он необходим судьям, инженеришкам, учителишкам. У меня нет ценза, но есть кусок хлеба. У министров есть тюрьмы, но ценза нету. Кончите университет — и станете чиновником. Сколько будете получать? Двести, триста, ну четыреста левов. И за что? За то, что сам не стоишь ломаного гроша. Мы теперь в оппозиции. Я получаю