Голова сахара. Сербская классическая сатира и юмор - Йован Стерия Попович

я говорю: валахи или греки — потому, что ни тогда, ни позднее нельзя было дознаться в торговых рядах ни про одного, грек он или валах, ибо, как известно просвещенным читателям, а особенно тем, кто лучше других знает всемирную историю, в знаменитой Александрийской библиотеке среди многих других книг и букварей некогда хранился и валашский букварь, хранился вплоть до памятного всем исторического пожара. Когда пламя охватило библиотеку, все народы устремились туда спасать свое книжное богатство. Побежали и валахи, схватили свой букварь и среди общего смятения стали передавать его из рук в руки, согласно нашей поговорке: «Поп — пономарю, пономарь — служке, служка — псу», валах — валаху, а последний из них сунул букварь псу, тот умчался, словно им выстрелили из ружья, и никто больше его живым никогда и нигде не видел!.. Оттуда, рассказывают греки, и взялась известная собачья привычка: знакомясь друг с другом, обнюхиваться — ищут, мол, потерянный валашский букварь. Так, значит, затерялся и погиб валашский букварь, а с ним и валашская азбука; и с тех пор от великого стыда за то, что они одни-единственные из всех народов потеряли и букварь, и азбуку, валахи не признают своего настоящего имени, а выдают себя за греков. Так говорят греки, а они, как известно, не имеют обыкновения лгать.

Вот и эти сейчас тоже назвались греками. Все они — и старые, и молодые, и дети — пришли сюда в поисках заработка. Все были в антериях и фесках, обуты в чертовски остроносые туфли с болтающимися шерстяными кисточками; у всех коротко подбритые усы и густые лохматые брови; вид смиренный, походка козья.

Представители власти осмотрели их поклажу, карантинный инспектор нашел всех здоровыми, а оценщик, не найдя у них ничего недозволенного, сделал запись, что границу перешло двадцать семь человек «мужеска пола, разного возраста».

Издавна известно, что серб хороший слуга, но плохой хозяин. Эта святая и неопровержимая истина подтвердилась и в данном случае при упомянутом осмотре в катунском карантине. Потому что, будь здесь на месте сербов, первых «деятелей» молодого Сербского княжества, какие-нибудь швабы, они осмотрели бы корзины, узлы и мешки не так поверхностно, как это было сделано, а самым тщательным образом перетрясли бы не только содержимое каждой корзинки и мешка, но и карманы пришельцев; всюду сунули бы свой нос, и список перешедших границу стал бы, безусловно, точнее и полнее и вместо двадцати семи душ было бы записано двадцать восемь. Ибо, будь досмотрщики, как мы уже сказали, чуть повнимательнее, перебирая попоны, одеяла, вьюки и корзины, они нашли бы в одной из корзин мальчонку. В пестрой безрукавке и туфельках чуть побольше свиного копыта, в фесочке, украшенной серебряными монетками и стеклярусом, с перьями из павлиньего хвоста за обоими ушами (чтобы не сглазили), он был похож на маленького идола. Найди они его, был бы записан и двадцать восьмой перешедший границу путешественник, семилетний Герасим Паскаль из эпирского села Готисте — таково имя героя нашего рассказа.

Но ни представители власти, действовавшие столь небрежно, не заметили его, ни он их не заметил, потому что как раз в ту минуту его сморил сон, и на самой границе он крепко заснул.

Так и прибыл наш герой в Сербию незамеченным и не отмеченным ни в списке новоприбывших, ни в перечне ввезенных товаров; иначе говоря, ни как личность, ни как вещь, ни даже как беспошлинный образец товара.

Двигаясь дальше, толпа пришельцев постепенно таяла, оседая в придорожных селах, и только пятеро добрались до Белграда.

Прибыв в Белград и распродав своих лошадей и ослов водовозам, они сразу же разбрелись в разные стороны. Один открыл ликерное заведение с вывеской «У Караискакиса»{34}, на которой был изображен этот богатырь; другой открыл на Зереке нечто вроде кондитерской — «Нектар и амброзия» — и торговал самодельными фруктовыми колбасками, сахарными петушками и свистульками, причем последние превосходили в качестве музыкального инструмента все известные в те времена инструменты как дешевизной и чистотой звука, так и съедобностью своих частей, — это был единственный из музыкальных инструментов, который можно было съесть, и как таковой он прославлял и кормил своего мастера, подслащая таким образом горькую на первых порах жизнь художника и облегчая тяжкий крест его призвания. Третий обзавелся харчевней близ Лицея, которую толпами посещали юные сербы, привлеченные в Белград жаждой знаний. Четвертый открыл зеленную в центре базара, превратившуюся меньше чем через год в бакалейную лавку «Три ключа». Здесь-то и оказался маленький Герас.

Так уже в семь лет Герас помогал в меру слабых сил своему соотечественнику и земляку кир Науну. Постепенно он вошел в курс торговых дел и превосходно понял, что постепенность — это школа, дающая наиболее прочные и основательные познания в торговом деле. Первой его обязанностью в торговле было наблюдать; ничего больше, только следить за покупателями. По целым дням он должен был торчать в дверях или у прилавка и наблюдать, как кир Наун предлагает, расхваливает и отвешивает покупателям товар, а самое главное — следить, чтобы покупатели в лавке или возле нее не стянули чего-нибудь. И для своих лет он делал это мастерски. Словно бы играл, как все дети, но его маленькие, хитрые глазки живо и беспокойно бегали, будто маслом смазанные, и ничто не могло от них ускользнуть!.. Как же он следил! Он не только не позволил бы украсть, но сам раза два-три извлекал из мешков зазевавшихся индюшек-крестьянок купленную и оплаченную ими вещь, так искусно возвращая ее на полку, что этого не замечал даже кир Наун! А если и удавалось кому что-то стибрить, счастливец недолго обольщался легкостью обмана, ибо маленький Герас все видел и немедленно сообщал об этом своим тонким голоском на валашском наречии Науну, а тот вносил в счет, который писал мелом на прилавке, стоимость украденной вещи.

— Значит, так, хозяин: соли пять с половиной окк, две шали, двое четок, ситцу для снохи, пол-окки пряжи да сыромятные опанки, ремень…

— Какой ремень? — вопил покупатель. — Что ты меня грабишь, здесь не Турция…

— Там вон, в торбе… — спокойно произносит Наун и тычет мелом в сторону мешка, что стоит на полу, а затем вписывает в счет четыре гроша.

— Да бог с тобой, какой ремень?.. — с удивленным видом спрашивает покупатель.

— В торбе… Вот такой же… — говорит Наун, указывая на развешанные в лавке ремни.

— Вот он! — кричит маленький Герас, быстро вытаскивая ремень из торбы. — Вот, такой нет в другой лавке, только в нашей есть такой ремень…

Крестьянин будто силится припомнить, когда и как мог он положить в торбу ремень, но это ему не удается,