Оноре Бальзак - Чиновники

Глаза у де Люпо стали как плошки.

— Эту шутку сыграл с нами ваш министр, — не тратя лишних слов, объяснил Гобсек.

— Я в ваших руках, господа! — воскликнул секретарь министра, и в его насмешливом тоне сквозило искреннее почтение.

— Совершенно верно, — сказал Гобсек.

— Но вы намерены меня придушить? Ну что ж, палачи, начинайте, — ответил, улыбаясь, де Люпо.

— Вы видите, — продолжал Жигонне, — ваши долги по векселям приписаны к ссуде на приобретение земель.

— Вот и акты, — сказал Гобсек, извлекая юридические документы из кармана своего позеленевшего сюртука.

— На уплату всей суммы вам дается три года, — пояснил Жигонне.

— Но что вам от меня нужно? — спросил де Люпо, испуганный этой предупредительностью и столь необычным осуществлением своих замыслов.

— Место ла Биллардиера для Бодуайе! — поспешно ответил Жигонне.

— Это, конечно, не много, хотя мне придется сделать невозможное, — отвечал де Люпо, — я связан по рукам и ногам обещанием.

— Перегрызите веревки зубами, — сказал Жигонне.

— Они у вас преострые! — добавил Гобсек.

— И все? — спросил де Люпо.

— Мы оставим у себя купчие крепости до признания вот этих обязательств, — пояснил Жигонне, сунув бумаги под нос секретарю министра, — если комиссия в течение шести дней их не признает, ваше имя на купчих будет заменено моим.

— Ну, вы и ловки! — воскликнул де Люпо.

— Верно, — отозвался Гобсек.

— Идет? — спросил Жигонне.

Де Люпо наклонил голову.

— В таком случае подпишите это соглашение, — сказал Жигонне. — Через два дня Бодуайе должен быть назначен, через шесть векселя будут признаны, и...

— И что же? — спросил де Люпо.

— Мы вам гарантируем...

— Что же? — повторил де Люпо, все больше и больше удивляясь.

— Ваше избрание, — приосанившись, заявил Жигонне. — С пятьюдесятью двумя голосами фермеров и ремесленников, которые будут послушны вашему заимодавцу, мы располагаем большинством.

Де Люпо пожал руку Жигонне.

— Уж мы-то с вами всегда столкуемся, — заявил он. — Вот это называется делать дела! Но и я вам хочу доставить удовольствие.

— Справедливо, — сказал Гобсек.

— А что именно? — спросил Жигонне.

— Выхлопотать орден для вашего дурака Бодуайе.

— Ладно, — буркнул Жигонне, — должно быть, вы его хорошо знаете.

Ростовщики откланялись, и де Люпо проводил их до самой лестницы.

— Это, видно, тайные агенты какой-нибудь иностранной державы, — рассудили оба его лакея.

На улице ростовщики взглянули друг на друга при свете фонаря и расхохотались.

— Он будет платить нам ежегодно девять тысяч одних процентов, а земля едва даст ему пять тысяч чистыми! — воскликнул Жигонне.

— Он теперь надолго попал к нам в руки, — сказал Гобсек.

— Он начнет строиться, делать глупости, — продолжал Жигонне, — а Фалейкс купит землю.

— Для него главное — пролезть в депутаты, на остальное ему наплевать, — заметил Гобсек.

— Хи-хи!

— Хи-хи!

Сухонькое хихиканье заменяло хохот этим двум ростовщикам, возвращавшимся, опять пешечком, в кофейню «Фемида».

Де Люпо вернулся в гостиную министра, где г-жа Рабурден вовсю распускала хвост. Она была очаровательна, и министр, обычно угрюмый, казался весел и любезен.

«Она делает чудеса, — подумал де Люпо. — Эта женщина просто сокровище... Как бы проникнуть в самую глубину ее души?»

— Она в самом деле очень мила, ваша дама, — сказала маркиза секретарю министра, — ей не хватает только имени, подобного вашему.

— Да, ее единственный недостаток в том, что она дочь оценщика, происхождение чувствуется в ней и подведет ее, — отозвался де Люпо неожиданно холодным тоном, странно противоречившим пылкости, с которой он говорил о г-же Рабурден всего за несколько минут до того.

Маркиза внимательно посмотрела на де Люпо.

— Я заметила, какой взгляд вы бросили на них, — сказала она, указывая на министра и на г-жу Рабурден, — он сверкнул даже сквозь дымку ваших очков. Вы оба пресмешно вырываете друг у друга этот лакомый кусочек.

Маркиза направилась к дверям, и министр поспешил за ней, чтобы проводить ее.

— Ну как? Понравился вам наш министр? — обратился де Люпо к г-же Рабурден.

— Он очарователен! Действительно, нужно самим знать этих бедных министров, тогда только можно оценить их, — продолжала она громко, чтобы ее услышала супруга его превосходительства. — Мелкие газетки и клевета оппозиции так упорно извращают облик политических деятелей, что в конце концов невольно этому поддаешься; но при личном знакомстве вместо предубеждения появляется сочувствие.

— Он очень порядочный человек.

— Да, и уверяю вас, его можно полюбить, — с добродушной шутливостью заявила она.

— Деточка моя, — так же добродушно и лукаво ответил он, — вы совершили невозможное.

— А что именно? — спросила она.

— Вы воскресили мертвеца; я считал, что всякие чувства ему чужды, — спросите его жену. Министра хватает только на случайные развлечения. Но воспользуйтесь своей победой... Пойдемте сюда, не показывайте вида, что вы удивлены. — Он увлек г-жу Рабурден в будуар и усадил на диване рядом с собою. — Вы прехитрая, и я вас за это люблю еще больше. Говоря между нами, вы женщина исключительная. Де Люпо вас привел сюда, и все для него кончено, не правда ли? Действительно, если женщина решается любить из расчета, лучше уж выбрать шестидесятилетнего министра, чем его сорокалетнего секретаря: и выгод больше и хлопот меньше. К тому же я человек в очках, с напудренной головой, истощенный наслаждениями, — нечего сказать, хороша будет такая любовь! О, во всем этом я отдаю себе отчет. Если уж необходимо чем-нибудь пожертвовать, так по крайней мере с наибольшей пользой: приятным-то уж я никогда не буду, верно? Не дурак же я, чтобы не понимать своего положения! Вы можете сказать мне всю правду, открыть мне свое сердце: мы ведь союзники, а не любовники. Если у меня бывают случайные прихоти, вы слишком умны, чтобы обращать внимание на такой вздор, и вы меня извините: нельзя же допустить, чтобы у вас были взгляды пансионерки или мещанки с улицы Сен-Дени! Право же, мы с вами выше всего этого! Вон, смотрите, уходит маркиза д'Эспар — неужели вы думаете, что она держится других взглядов? Мы с ней два года тому назад очень хорошо спелись, — (О, фат!), — и вот достаточно ей черкнуть мне два слова: мой дорогой де Люпо, вы, мол, меня очень обяжете, если сделаете то-то или то-то, — и все точнейшим образом выполняется! В данное время мы предполагаем исходатайствовать назначение опеки над ее мужем. Вам, женщинам, нетрудно добиться того, чего вы хотите: доставьте небольшое удовольствие — вот вся плата. Что ж, детка, закрутите министра, я вам помогу, это в моих интересах. Да, я желал бы, чтобы нашлась женщина, которая могла бы на него влиять: тогда уж он не ускользал бы из моих рук; а так он иногда ускользает, что вполне понятно; я ведь держу его только с помощью рассудка; войдя же в соглашение с хорошенькой женщиной, я буду держать его с помощью безрассудства, что гораздо надежнее. Итак, останемся друзьями и сообща будем извлекать пользу из того доверия, которого вы добьетесь.

Госпожа Рабурден слушала с глубочайшим изумлением своеобразное исповедание веры парижского циника. Простодушный тон этого политического коммерсанта исключал всякую мысль об обмане.

— Значит, вы находите, что он обратил на меня внимание? — спросила она, попавшись на удочку.

— Я его знаю и потому уверен.

— Правда ли, что назначение Рабурдена подписано?

— Я подал ему бумаги сегодня утром. Но стать директором главного управления — это даже еще не половина дела, надо стать докладчиком государственного совета...

— Верно, — согласилась она.

— Так вот, возвращайтесь в гостиную и продолжайте кокетничать с его превосходительством.

— Право, я только сегодня вечером настоящим образом узнала вас. В вас нет ни капли пошлости.

— Итак, мы с вами старые друзья, мы отказываемся от нежных вздохов и скучной любви и решаем отнестись к этому вопросу, как относились во времена Регентства, когда люди были очень умны.

— Вы действительно человек сильный, и я восхищаюсь вами, — сказала она, улыбнувшись и протянув ему руку. — И вы увидите, что для друга можно сделать больше, чем для...

Она не докончила и удалилась.

«Милая детка, — подумал де Люпо, глядя, как она направляется к министру, — у де Люпо уже нет никаких угрызений совести, и он может спокойно обратиться против тебя! Завтра вечером, протягивая мне чашку чая, ты предложишь то, чего я уже не захочу... Все кончено! Ах, когда нам сорок лет, женщины только надувают нас, а о любви нечего и думать!»

Прежде чем вернуться в гостиную, он поглядел на себя в зеркало и решил, что еще очень хорош для политического деятеля, но в служители Киферы[77] совершенно не годится.

В это время г-жа Рабурден собралась уезжать. Весь вечер она была озабочена тем, чтобы оставить у каждого из присутствующих чарующее воспоминание о своей особе, и это ей удалось. Вопреки обыкновению, установившемуся в великосветских гостиных, как только за нею закрылась дверь, все единодушно решили: «Что за прелестная женщина!» — а министр пошел проводить ее до самого выхода.