Анатомия Меланхолии - Роберт Бёртон

устремляться навстречу своей гибели?» Сколько у природы оснований обратиться к человечеству с такой укоризной: Ego te divinum animal finxi, и т. д. Ведь я сотворила тебя невинным, спокойным, божественным созданием! Сколько для этого оснований у Господа иувсех достойных людей! итем не менее, horum facta (как он с со-крушением пишет[307]{275}) tantum admirantur, et heroum numero habent [именно деяниями таких злодеев все восхищаются, их почитают героями], их поступки объявляют доблестными, только они всеобщие любимцы, только им устраивают триумфы, воздвигают статуи, их награждают, строят им пирамиды и обелиски для вечной их славы, чтобы гении бессмертия сопутствовали им, hac itur ad astra. Во время осады Родоса{276} Fossae urbis cadaveribus repletae sunt[308], рвы были заполнены трупами, а когда уже упоминавшийся Солиман, великий турок, окружил Вену{277}, горы убитых были вровень с крепостными стенами. Это служит для них развлечением, и точно таким же образом они поступают со своими друзьями и союзниками, вопреки клятвам, торжественным обетам, обещаниям, губя их с помощью предательства или каким-нибудь другим образом; dolus an virtus? quis in hoste requirat?[309]{278} [а чем они взяли — вероломством или доблестью? — не имеет значения: в борьбе с врагом все средства дозволены], в ход идут военные союзы, и действует закон сильного (silent leges inter arma[310] [ведь при звоне мечей законы безмолвствуют]); ради своей выгоды omnia jura divina, humana, proculcata plerumque sunt, они попирают все законы — божеские и человеческие, все решает один только меч; их не заботит, к каким средствам они для этого прибегли, лишь бы удовлетворить свое сластолюбие и развеять скуку.

Rara fides probitasque viris qui castra sequuntur[311]{279}.

[Чести и верности нет у людей на службе военной.]

Нет ничего более обычного, нежели «отец, воюющий с сыном, или брат, идущий на брата, или междоусобицы родственников, войны между королевствами, раздоры между провинциями, а христиан с христианами»[312], quibus nec unquam cogitatione fuerunt laesi, хотя бы те не оскорбили их ни помыслами, ни словом, ни поступком. Разграбление неисчислимых сокровищ, сожженные селения, цветущие города — средоточия торговли и ремесел, — опустошенные и разрушенные; quodque animus meminisse horret [наконец, то, о чем невозможно и помыслить без содрогания], — прекрасные страны, превращенные в безлюдные пустыни, исконные их обитатели, изгнанные из родных мест, ремесла и торговля, пришедшие в упадок, поруганная девственность, Virgines nondum thalamis jugatae, Et comis nondum positis ephaebi [Бесчестье еще не изведавших брака девушек и не достигших зрелости юношей]; целомудренные матроны, стенающие вместе с Андромахой{280}, Concubitum mox cogar pati ejus, qui interemit Hectorem[313], потому что и их, возможно, принудят разделить ложе с убийцами их мужей; видеть богатых, бедных, больных, здоровых, господ, слуг — eodem omnes incommodo macti, ставших жертвами одного и того же несчастья, говорит Киприан{281}, et quicquid gaudens scelere animus audet, et perversa mens [и претерпевшими все, что может доставить удовольствие преступному уму и извращенным наклонностям]; несчастных, перенесших всевозможные мучения, страдания и пытки, какие только сам ад, сатана, жестокость и гнев способны придумать себе же на разорение и погибель![314] Вот как ужасна и отвратительна война, заключает Гербелий{282}, adeo foeda et abominanda res est bellum, ex quo hominum caedes, vastationes [сеющая смерть и опустошение][315], это — Божья кара, причина, следствие и воздаяние за грехи tonsura humani generis [не всего лишь прополка человеческого рода], как называет ее Тертуллиан, но ruina [полная его погибель]. А что, если бы Демокрит оказался очевидцем недавних гражданских войн во Франции{283}, этой губительной распри, — bellaque matribus detestata [войн, ненавистных матерям{284}], — когда менее чем за десять лет было, по свидетельству Колиньи{285}, истреблено десять тысяч человек и разорено двадцать тысяч церквей[316]; более того, опустошено, как присовокупляет Ришар Динот[317], все королевство, и многие десятки тысяч простолюдинов были истреблены мечом, голодом и разрухой tanto odio utrinque ut barbari ad abhorrendam lanienam obstupescerent, с такой дикой жестокостью, что весь мир был этим потрясен; или же окажись он очевидцем наших не столь давних Фарсальских полей во времена Генриха Шестого{286}, когда в борьбе между домами Ланкастеров и Йорков было, как отмечает один автор{287}, погублено сто тысяч человек[318] и, как считает другой, истреблено до самого корня десять тысяч родов[319], «так что едва ли сыщется человек, — говорит Коммин, — который не дивился бы этой чудовищной бесчеловечности, прискорбному безумию, совершенному людьми одной и той же нации, языка и веры». Quis furor, O cives?[320] «Какое яростное исступление движет вами, о сограждане?» Почему иноверцы одержимы столь неистовой яростью? — вопрошает пророк Давид. Почему христиане одержимы столь неистовой яростью? — можем спросить мы. Arma volunt, quare poscunt, rapiuntque juventus?[321] [Почему молодые люди жаждут воевать и чуть что — тотчас хватаются за оружие?] То, что не пристало язычникам, еще менее подобает нам, христианам; тиранствовать, подобно испанцам в Вест-Индии, истребившим в течение сорока пяти лет (если мы можем доверять свидетельству Бартоломео а Каса{288}, их собственного епископа) двенадцать миллионов человек, подвергая их при этом невероятным и изощренным пыткам; но я не погрешил бы против истины, пишет он, если бы сказал — пятьдесят миллионов. Я уж не упоминаю здесь французскую резню, сицилийскую вечерню{289}, тиранию герцога Альбы[322]{290}, наш пороховой заговор{291} и эту четвертую фурию, как некто[323] нарек ее, — испанскую инквизицию, которая полностью затмевает собой десять обрушившихся на христианство гонений{292}; soevit toto Mars impius orbe[324] [война свирепствует в переполненном нечестием мире]. Не живем ли мы, как он выразился[325], в mundus furiosus, безумном мире, и разве сама война не безумие — insanum bellum? и разве не безумцы те, как умозаключает Скалигер, qui in praelio acerba morte, insaniae suae memoriam pro perpetuo teste relinquunt posteritati[326], кто оставляет столько полей сражений в качестве вечных свидетельств своего безумия всем грядущим векам? Как вы полагаете, вызвало бы это у нашего Демокрита желание рассмеяться, или скорее вынудило