Иван Гончаров - Полное собрание сочинений и писем в двадцати томах Том 5

3 гаснул и губил силы с Ниной,

4 воображая, что люблю ее, гаснул в хождении

5 по [ули‹цам›] [по здешним улицам] Невскому проспекту среди енотовых шуб и бобровых воротников, [среди толков о] на вечерах, в приемные дни, гаснул среди здешнего радушия,

6 которое оказывали мне как сносному жениху, гаснул и тратился по мелочи,

7 переезжая из города на дачу, с дачи в Гороховую, [гаснул в борьб‹е›] [ожидая периодическ‹и›] определяя весну привозом устриц и омаров, [зиму и] осень и зиму – [приемом] положенными днями, лето – излеровскими гуляньями и всю жизнь – ленивой и покойной дремотой.

8 ‹л. 70 об.› И так пятнадцать лет, милый

210

мой Андрей, прошло: не хотелось уж мне просыпаться больше. Да и я ли один: смотри, Михайлов, Петров, Семенов, Ананьев, Филатьев, Васильев, Иванов, Федоров, Алексеев, Степанов… да не пересчитаешь! [У них состоялся]

– Они служат, работают, добывают [насущный] хлеб, – заметил Шт‹ольц›, – про них нельзя сказать того же.

– Служат, да, но как!

1 Михайлов двадцать лет сряду [записы‹вает›] линюет всё одну и ту же книгу да записывает приход и расход, Петров с тетрадкой всю жизнь поверяет, то же ли число людей пришло на работу, Семенов наблюдает, чтобы анбары с хлебом были вовремя отперты и заперты и чтоб кули были верно показаны в графах, а Ананьев [бере‹жет?›] [сд‹увает›] вот уж сороковой год сдувает пыль с старых дел…

2 [А ведь и они мечтали] [Михеев попросился в Си‹бирь›] А ведь и они мечтали

3 об источниках русской жизни и тоже было засучили

4 рукава, чтоб разработывать эти источники…

– Ну, что ж помешало? – спросил Штольц.

211

– Что ж? Погорячились, погорячились, а потом получили [свои] места, завелись семействами, да и сели. Ананьев получает тысячу двести рублей, Семенов полторы. Кто враг себе?

1 Куда еще ехать? Какого еще источника нужно? Вон Михеев рвался всё в Сибирь, добился наконец, поехал, да теперь письмо за письмом и пишет: пустите, ради Христа, назад…

– А что?

– Беда, не приведи Бог, тоска. После расскажу, что с ним случилось, – видишь ли, не я один задремал. Я еще благословляю судьбу, что [не просил] нужда не коробила меня, что я не продавал [своей совести] своих порывов, которые ты хочешь разбудить теперь, а понемногу затаил, как драгоценность, которой никто не хотел оценить…

2

– Ну, кончим, пора спать, Илья.

3 Завтра поедем хлопотать о паспорте за границу, потом – собираться…

– Как завтра? – вдруг спросил Обл‹омов›.

4

– Да как же, когда же успеем? – говорил Штольц, – через две недели надо ехать. [Сначала]

– Да куда это, братец, помилуй, вдруг так…

5 – говорил Обломов, переходя на постель. – Дай хорошенько обдумать и приготовиться…‹л. 71› [Какого тебе еще] У меня вон платья нет: надо заказать, потом белье, надо сообразить, что взять с собой…

6 Помилуй, просто куча хлопот, – месяца через три…

– Какое платье, белье – ничего не бери, в чем есть, в том и поезжай. В Берлине в два часа тебя оденут и обуют.

7

212

– А квартира, а Захар, а Обломовка – ведь надо распорядиться, – [с отчаянием] защищался Облом‹ов›. – И что это тебе вдруг так приспичило [говори] за границу

1 непременно? Ну, на будущий год,

2 благословясь,

3 уладили бы все дела да и поехали себе, не торопясь. Что горячку-то пороть?

4 Надо наконец ум-то расшевелить,

5 сообразить куда, как…

– Уж я всё сообразил: сначала в Вену

6 поедем: там у меня дело есть, а потом в Париж…

– Терпеть не могу Австрии,

7 – перебил Обл‹омов›, – ни за что не поеду.

8 Ты поезжай-ко

9 туда один, а я прямо в Париж…

10

Штольц

11 с упреком поглядел на Обломова.

12

213

– Теперь или никогда! – повторил он его слова, – помни, Илья.

1

Он пожал ему руку,

2 взял свечку и ушел в гостиную.

Обломов остался в темноте, на диване, подперев голову коленками. Долго сидел он в одном положении, закрыв глаза, боясь заглянуть в этот омут, который вдруг отверзся перед ним. Наконец вскочил и, [в т‹емноте›] натыкаясь в темноте на стулья, на столы, [с шумом] сдернув что-то со стола халатом, с шумом, с грохотом добежал до постели и, как камень, упал лицом [навз‹ничь›] на подушки и погрузился мыслию в эту бездонную пропасть сомнений, вопросов, оглядок, в эту новую сферу, куда его [повергла] так неудержимо [ста‹лкивала›] толкала рука друга.

– Я, за границу! в Италию, в Париж! [Нет, это невозможно] Невозможно: это шутка, сон!

3 Через две недели меня не будет здесь! Эта комната, эти подушки… Я возьму их с собой, и одеяло возьму! – вдруг [сказал] решил он. – ‹л. 71 об.› В почтовом экипаже – слышите, что выдумал! Ведь они и ночью едут. А ночью наткнешься на [что-‹нибудь›] кого-нибудь… в яму попадешь! Тут шоссе, конечно; да оно такое узенькое, рядом – около самого колеса – канава идет: ну, как туда! А море: [ух, батюшки] я – на море! Качка: вон на картинках всё рисуют корабли, на боку лежат, вода такая зеленая, противная на вид, из нее торчат головы и руки утопающих, сто человек плывет… [Поди-ка, на бочонке доберись до берега…] Господи! Что это вдруг за камень упал на меня! День и ночь ехать! Сидя спать! Нет, нет, Андрей, ты пошутил: с квартиры еще я могу как-нибудь съехать, – говорил он, – Захар и Тарантьев перевезут, а за границу…

Он даже засмеялся

4 при мысли, до какой степени это невозможно.

– Да, – думал он, – побалуй его теперь, он потом и в Сибирь потащит меня, и на Кавказ, и в Крым… Нет, я лучше кончу план… Завтра же за архитектором

214

пошлю… Шатайся, пожалуй, а дела в деревне запустишь…

1 А ведь хорошо и за границей… – думал он, – в самом деле хорошо: и на Волге уж не то, что здесь,

2 а в Италии?… Во Франции увижу Лувр, Версаль, Трианон, там, где жили

3 Людовики, [где] в Германии, в узких улицах, в высоких почерневших домах, башнях

4 еще не [угасл‹и›] стерлись следы Средних веков… а в Швейцарии, в горах, послушать [па‹стушеский› горн] мотив пастушеской песни – [не то что] Кеттли – на родной сцене… а… Как же я без Захара? Я его возьму, непременно возьму.

5 Сапог, говорят, [надо бы] надо взять: там дрянные. Завтра закажу три пары… Но как же, – вдруг потом опять спрашивал себя, – сегодня здесь, завтра там: тут не опоздай, там спеши, вдруг с моря [да на] на железную дорогу: говорят, недавно поезд свалился куда-то в овраг… [Да и не высидишь] И не высидишь целый день… Нет, Андрей, нет, – ты так ‹л. 72› только, ты пошутил… – приговаривал Обломов, сбрасывая туфли и скидывая халат. – Ведь, между нами сказать, [ты воспитан] ты не нежного воспитания, ты… вон этот… «другой», как Захар называет: тебе что?… А я… Да нет, ты пошутил… ты завтра опомнишься, пожалеешь меня… У меня и дорожного платья никакого нет… А слово? – вдруг опять придет ему в голову, – и грозная необходимость ехать являлась ему как близкая наступающая действительность – и лоб покрывался потом… – Боже мой! какая неосторожность! Что я наделал! – говорил он. – Душенька, милый Андрей! – шептал он умоляющим голосом, – скажи, что ты пошутил… что ехать не надо и зачем…