Анатоль Франс - 7. Восстание ангелов. Маленький Пьер. Жизнь в цвету. Новеллы. Рабле

— Опять это безумие! Завоевание не… Но ведь я же доказал тебе, что это и невозможно и нежелательно.

— До свидания, Морис…

— Ты все-таки идешь? Ну, что ж, тогда и я пойду с тобой.

И Морис, с рукой на перевязи, последовал за Аркадием и Зитой в кабачок Хлодомира, где стол был накрыт в саду, под навесом из зелени.

Там уже находились князь Истар и Теофиль, а с ними маленькая желтая фигурка, похожая на ребенка: это был ангел из Японии.

— Мы ждем только Нектария, — оказала Зита.

В эту минуту бесшумно появился старый садовник. Он сел, и собака легла у его ног. Французская кухня — первая в мире. Ее слава затмит всякую другую, когда человечество, сделавшись мудрым, поставит вертел выше шпаги. Хлодомир подал ангелам и смертному, который был с ними, жирную похлебку, свиное филе и почки в мадере, доказавшие, что этот Монмартрский повар еще не развращен американцами, которые портят лучших поваров города-гостиницы.

Хлодомир откупорил бутылку бордо, и хотя оно и не значилось среди лучших вин Медока, но ароматичностью и букетом выдавало свое благородное происхождение. Следует отметить, что после этого вина и многих других хозяин погребка торжественно принес романею, крепкую и вместо с тем легкую, пряную и нежную, настоящей бургундской закваски, огненную и хмельную, истинную усладу для ума и чувств.

Старый Нектарий поднял стакан и произнес:

— Тебе, Дионис, величайший из богов, кто вместе с золотым веком вернет смертным, ставшим героями, гроздья, которые Лесбос срывал некогда с кустов в Метимне, лозы Фазоса, белый виноград озера Мареотидского, и погреба Фалерно, и виноградники Тмола и царя вин — Фанея. И сок этих гроздий будет божественным, и, как во времена древнего Силена, люди будут опьяняться мудростью и любовью.

Когда подали кофе, Зита, князь Истар, Аркадий и японский ангел сделали поочередно сообщения о состоянии сил, собранных против Иалдаваофа. Отрешаясь от вечного блаженства для страданий земного бытия, ангелы развиваются умственно и приобретают способность ошибаться и впадать в противоречия. Поэтому и собрания их, подобно человеческим, бывают беспорядочными и шумными. Не успевал один из заговорщиков назвать какую-нибудь цифру, как другой тотчас же опровергал ее. Они не могли сложить двух чисел без спора, и даже сама арифметика заражалась страстностью и утрачивала свою точность. Керуб, насильно притащивший благочестивого Теофиля, возмутился, услышав, как музыкант славит господа, и надавал ему по голове тумаков, которыми можно было бы свалить быка. Но у музыкантов головы покрепче бычьих. И удары, сыпавшиеся на Теофиля, не изменили понятий этого ангела о божественном провидении. Аркадий долго противопоставлял свой научный идеализм прагматизму Зиты, и прекрасная архангелица заявила ему, что он рассуждает неверно.

— Вы еще удивляетесь! — воскликнул ангел-хранитель юного Мориса. — Я, как и вы, рассуждаю на человеческом языке. А что такое человеческий язык, как не крик лесного или горного зверя, только усложненный и испорченный возгордившимися приматами? Разве можно, о Зита, построить правильное рассуждение, применяя этот набор гневных или жалобных звуков? Ангелы вообще не рассуждают. Люди, стоящие выше ангелов, рассуждают плохо. Я уже не говорю о профессорах, которые надеются определить абсолют при помощи криков, унаследованных ими от человекообразных обезьян, двуутробок и пресмыкающихся — их предков. Это величайший фарс! Как бы забавлялся этим демиург, если бы у него было достаточно ума!

В ночном небе сверкали крупные звезды. Садовник молчал.

— Нектарий, — сказала прекрасная архангелица, — сыграйте на флейте, если не боитесь взволновать небо и землю.

Нектарий взял флейту. Юный Морис зажег папиросу. Пламя, вспыхнув, погрузило во мрак небо и звезды, а затем погасло. И Нектарий воспел это пламя на своей вдохновенной флейте. Ее серебряный голос, говорил:

«Это пламя — вселенная, исполнившая свое назначение менее чем за минуту. В ней возникли солнца и планеты. Венера Урания измерила орбиты тел, блуждающих в ее бесконечных пространствах. От дыхания Эроса, перворожденного из богов, родились растения, животные, мысли. За двадцать секунд, протекших между возникновением и смертью этого мира, развились цивилизация, и империи пережили долгий период своего упадка. Плакали матери, и к безмолвным небесам поднимались песни любви, вопли ненависти и стоны жертв. В малых своих размерах этот мир жил столько же, сколько жил и проживет тот, другой мир, несколько атомов которого сияют у нас над головой. И тот и другой — лишь искры света в бесконечности».

И по мере того как в зачарованном воздухе разносились чистые и светлые звуки, земля превращалась в зыбкую туманность, а звезды описывали все более быстрые круги. Большая Медведица распалась, и части ее тела рассыпались в разные стороны. Пояс Ориона разорвался. Полярная звезда покинула свою магнитную ось. Сириус, сиявший на горизонте раскаленным светом, поголубел, покраснел, замерцал и потух в одно мгновение. Созвездия задвигались, образовали новые знаки, которые в свою очередь исчезли. Волшебными своими звуками магическая флейта заключила в одном мгновении всю жизнь и все движения этого мира, неизменного и вечного в представлении людей и ангелов. Она замолкла, и небо приняло свое древнее обличье. Нектарий исчез. Хлодомир спрашивает у своих гостей, довольны ли они похлебкой, которую сутки держали на огне, чтобы она уварилась, и хвалит выпитое ими божолезское вино.

Ночь была теплая. Аркадий в сопровождении своего ангела-хранителя, Теофиль, князь Истар и японский ангел проводили Зиту до ее дома.

Глава тридцать третья

о том, как чудовищное злодеяние повергло в ужас весь Париж

Весь город спал. Шаги гулко звучали на опустелых тротуарах. Дойдя до середины монмартрского холма, ангелы и их спутник остановились на углу улицы Фэтрие, у дверей дома, где жила прекрасная архангелица. Аркадий обсуждал вопрос о Престолах и Господствах с Зитой, которая уже держала палец на кнопке звонка, но все еще медлила звонить. Князь Истар концом трости рисовал на тротуаре чертежи новых снарядов и по временам издавал мычание, от которого просыпались спящие обыватели и трепетали чресла живших по соседству Пасифай[126]. Теофиль Белэ во весь голос распевал баркаролу из второго действия «Алины, королевы Голконды». Морис, у которого правая рука была на перевязи, пытался левой фехтовать с японским ангелом и выбивал искры из мостовой, пронзительным голосом выкрикивая: «Задет!»

Между тем на углу соседней улицы стоял, погруженный в свои думы, бригадир Гролль. Он был сложен точно римский легионер и обладал всеми чертами, свойственными этой величаво-раболепной породе, которая, с тех пор как человечество начало строить города, охраняет государства и поддерживает династии. Бригадир Гролль был полон сил, но вместе с тем очень утомлен. Он был изнурен тяжелой службой и скудной пищей. Человек долга, но все же только человек, он не мог устоять перед чарами, соблазнами и прелестями девиц легкого поведения, которые целыми стаями встречались ему во мраке безлюдных бульваров, у пустырей. Он их любил. Он любил их, как солдат, не покидая своего поста, и от этого испытывал утомление, превосходившее его стойкость. Еще не достигнув середины странствия земного, он уже мечтал о сладостном отдыхе и мирном сельском труде. Стоя этой тихой ночью на углу улицы Мюллера, он думал — думал о родном доме, об оливковой рощице, об отцовской усадьбе, о согнувшейся под бременем долгой тяжелой работы старухе матери, с которой ему уже не придется свидеться. Пробужденный от своих грез ночным шумом, бригадир Гролль подошел к перекрестку улиц Мюллера и Фэтрие и стал неодобрительно наблюдать за кучкой праздношатающихся, в которой его социальный инстинкт почуял врагов порядка. Бригадир Гролль был терпелив и решителен. После длительного молчания он с грозным спокойствием молвил:

— Проходите.

Но Морис и японский ангел продолжали фехтовать и ничего не слышали. Музыкант внимал только своим собственным мелодиям, князь Истар был весь погружен в формулы взрывчатых веществ. Зита обсуждала с Аркадием величайшее предприятие, какое только было задумано, с тех пор как солнечная система сформировалась из первобытной туманности, и все они не замечали окружающего.

— Сказано вам — проходите, — повторил бригадир Гролль.

На этот раз ангелы расслышали торжественное приказание, но, то ли из равнодушия, то ли из презрения, они не подчинились и продолжали кричать, петь и разговаривать.

— Так вы хотите, чтобы я вас забрал! — возопил бригадир Гролль и опустил свою широкую руку на плечо князя Истара.

Керуб, возмущенный прикосновением столь низменного существа, мощным ударом кулака отшвырнул бригадира в канаву. Но полицейский Фэзанде уже мчался на помощь своему начальнику, и оба они набросились на князя. Они колотили его с яростью автоматов и, может быть, несмотря на силу и вес керуба, потащили бы его, окровавленного, в участок, если бы японский ангел без всякого усилия не сбил их обоих с ног, так что они, рыча и корчась, покатились в грязь, прежде чем Аркадий и Зита успели вмешаться. Что касается ангела-музыканта, то он дрожал от страха в сторонке, взывая к небесам.