Сигрид Унсет - Мадам Дортея

Немало времени ушло и на то, чтобы обнести всех гостей оловянным блюдом, на которое гости кидали деньги, потому что несущий его — это был племянник Ингебьёрг — и «мажордом» громко обсуждали каждый дар: первый благодарно объявлял величину дара, а второй шутливо превозносил щедрость дарителя. Этим сборам не было видно конца, ибо потом по кругу было послано блюдо, на которое гости клали деньги для пополнения запасов зерна, принадлежавших приходу, — это была уже чистая благотворительность, каковую ввел прежний пастор и к которой ленсман Люнде и Ларе Гуллауг относились с рвением, свидетельствовавшим об их заботе о благе прихода. Все это длилось так долго, что уже только вечером звонарь смог наконец закончить трапезу застольной молитвой.

Пока гости выходили на двор освежиться, Дортея и мадам Даббелстеен должны были позаботиться, чтобы залу приготовили для танцев. Скамьи и столы вынесли прочь, нарубленный можжевельник вымели, в подсвечники вставили свечи, чтобы зажечь их, как только стемнеет по-настоящему. И лишь после этого Дортея и мадам Даббелстеен со своими помощницами смогли отдохнуть в соседней горнице, теперь наконец настала их очередь отведать свадебных яств и напитков.

Ноги у Дортеи налились свинцом — за все это время она не присела ни на минутку, в горле пересохло от жажды и пыли. Крепкое, пенистое пиво, сваренное матерью, показалось ей восхитительным, выпила она и рюмку водки, которую Уле принес ей в надежде, что водка поддержит ее. Однако от усталости и жары, царящей в горнице, а теперь и от водки Дортею повело в сон, и, когда гости устремились обратно в залу и музыканты уверенно заиграли спрингар, она вздрогнула, обнаружив, что задремала, сидя между женщинами на неудобной узкой скамье, прибитой к стене.

Бедной Ингебьёрг пришлось танцевать — сперва с «мажордомом», а потом со всеми мужчинами, имевшими право покружить невесту. Тем временем Уле приглашал одну за другой подружек невесты. Зашел он и в горницу, чтобы пригласить на танец сестру, но Доротея с улыбкой призналась, что не умеет танцевать спрингар. В это время феле вступила с другой мелодией, и ей пришлось-таки последовать за братом в залу и сделать с ним несколько фигур вошедшего в моду фанданго.

Уле сменил сапоги с отворотами на башмаки с серебряными пряжками, зеленые панталоны были схвачены под коленями широкими подвязками с пестрыми кистями. Чтобы подчеркнуть свое положение новоиспеченного супруга, он танцевал в шляпе и с саблей на боку — сабля звенела, когда он топал ногой об пол и кружился вокруг Дортеи, приседая и хлопая в ладоши.

— Э-эй! — Он положил руки сестре на талию и закружил ее в танце. — Как ты легко танцуешь, Дортея! С тобой так хорошо танцевать!

— Просто ты хорошо ведешь! — Положив руки ему на плечи, Дортея улыбалась раскрасневшемуся жениху. Ее сердце переполняла нежность к нему, голова кружилась от быстрого танца. Хотя вокруг было много танцующих и шум шаркающих ног заглушал музыку, они благополучно завершили свой круг. Делая фигуры, они разыграли настоящую пантомиму — кокетливые улыбки и приседания с ее стороны, хитрые взгляды и смелые жесты — с его. Многие гости остановились, чтобы полюбоваться на них, и поощряли пару одобрительными возгласами. Не успел Уле отпустить Дортею, как его место рядом с ней занял его отец и снова увлек ее танцевать.

Высокий, могучий Хоген Люнде кружил Дортею так, что ноги ее едва касались пола. На мгновение она вспомнила о своем трауре, но тут же все грустные мысли и огорчения умчались прочь; манящие звуки феле и танцующие вокруг пары властно унесли Дортею от ее будней. В ней проснулась давняя страсть к танцам: Боже, как она любила танцевать! А Йорген, каким горячим, каким дивным кавалером он был на балах — тогда они только что поженились и жили на железоделательном заводе.

Едва ленсман отпустил Дортею, вернее, опустил ее на пол, ее подхватил тесть Уле — Ларс Гуллауг. Ей удалось немного отдышаться, потому что он выделывал с ней более спокойные пируэты. В полутемной зале танцы, словно смерч, втянули в себя уже всех гостей. Перед глазами Дортеи мелькнула ее мать, танцующая с хозяином усадьбы Нурдре Люнде. Мадам Элисабет была туго затянута в коричневую парчу, но лоб у нее был закрыт платком, и на голове красовалась шелковая шапочка, на манер всех крестьянских женщин… Всего неделя прошла с тех пор, как Дортея оказалась в центре печальных и страшных событий в Фенстаде, и Алет Даббелстеен непостижимым образом напомнила ей напугавшую ее цыганку, но все это чепуха! Алет — старая добрая знакомая, вон она отплясывает с «мажордомом» так, что оборки чепца порхают вокруг ее впалых щек. Капитан Колд… разумеется, он ее друг, несчастный человек, и Мария Лангсет, оказавшаяся пострадавшей в их непростых отношениях… Но все это было уже так далеко, так давно… Сейчас Дортея не могла испытывать к ним никаких чувств. Она танцевала, всем сердцем она жаждала сейчас лишь одного — танцевать, танцевать, танцевать… Она поискала глазами в толпе брата Ингебьёрг, Харкеля Ларссона, ее следующий танец принадлежал ему, а он был красивый мужчина и отличный танцор…

Кто-то зажег свечи на длинном столе, это была Алет Даббелстеен. Их пламя заиграло в темных глазах Клауса, он прислонился к буфету и со странным выражением холодного неодобрения следил, как лихо отплясывает его мать и все эти уже немолодые люди. Дортею словно разбудили… Но тут же Клаус бросился и схватил Ингебьёрг, которую отпустил Вильхельм, и Дортея поняла, что мальчики пришли сюда, чтобы потанцевать с невестой, на что они, как шафера, имели право. Понятно, что они никогда не связывали свою мать с чем-то таким легкомысленным, как танцы, танцы — это для молодых…

Она со смехом оттолкнула протянутые к ней руки Харкеля Ларссона:

— Большое спасибо, но я должна вернуться к своим обязанностям. — Пора было подумать о том, чтобы подать гостям ужин.

Подать ужин было относительно просто — в усадьбу принесли множество горшков и ведерок со сливочной кашей, а также всевозможной сдобы и печенья. На этот раз столы должны были накрыть в доме для работников, чтобы в зале могли продолжаться танцы. Однако и в доме для работников молодежь танцевала под музыку кларнета. Здесь было еще более шумно и многолюдно, чем в старом здании, и женщинам с помощью «мажордома» далеко не сразу удалось выставить за дверь разгоряченных и весьма самоуверенных молодых людей.

Изгнанная молодежь продолжала танцы на дворе. Кларнетист уселся на лесенку амбара, мешая спешащим женщинам, и продолжал играть. Однако он был посредственным музыкантом, и часть молодежи, собравшись возле дверей залы, танцевала другие танцы под музыку феле, которая доносилась через открытые двери.

После возвращения из церкви Вильхельм и Клаус упорно кружили возле Туры, молоденькой родственницы ленсмана, и танцевали с ней, как только ей удавалось урвать для этого минутку. Что касается Вильхельма, Тура была единственная девушка, с которой он был здесь знаком, а он поначалу стеснялся приглашать совсем чужих девушек. Тура же была хорошенькая и приветливая. Но довольно скоро Вильхельм обнаружил, что он хороший танцор, — музыка так и струилась в его жилах и направляла движения, и даже спрингар, который он никогда в жизни не танцевал, не доставил ему никаких трудностей. Застенчивость с него как ветром сдуло, и теперь каждый раз, когда Тура убегала, ибо обязанности по хозяйству занимали большую часть ее времени, он самоуверенно приглашал ближайшую девушку, оказавшуюся свободной. Постепенно он, к своему удивлению, заметил, что девушки охотно танцуют с ним. И не только потому, что он был племянником жениха, Клаус тоже приходился Уле племянником, и к тому же был очень хорош собой. Девушки охотно шли танцевать с Клаусом, но быстро бросали его — Клаус совсем не умел танцевать.

Вильхельм не без злорадства наблюдал за братом. Поделом этому самоуверенному мальчишке! В последнее Рождество он презрительно смеялся над Вильхельмом, который лихо отплясывал с какой-то девушкой: ты плясал с ней потому, что хотел поупражняться, чтобы потом ловчее подъехать к Матильде Хаусс! Сам Клаус питал детское презрение и к девушкам и к этим «прыжкам в воде», как он называл танцы. Теперь он, точно последний бедняк, подпирал стену.

Однако мало-помалу Клаус тоже обратил внимание на Туру. Она была слишком добра, чтобы дать ему понять, что считает его неповоротливым увальнем, но, напротив, дружески и терпеливо направляла его в танце — делай так и так, а не этак, посмотри, уже получается лучше, ты тоже можешь научиться танцевать…

Братья только что не дрались из-за Туры всякий раз, когда она забегала в залу. Со свойственной ей добротой она пыталась сохранять справедливость и танцевала по очереди с каждым из них, и Вильхельм примирился бы с этим, но Клаус был несносен. Он норовил оттереть Вильхельма и танцевать с Турой даже не в свою очередь, и, если она мягко отталкивала его и протягивала руку Вильхельму, он злобно смотрел им вслед, пока кто-нибудь, кому он мешал танцевать, не отпихивал его в сторону. С каждым полученным толчком Клаус злился все больше, наконец он ушел, а когда снова вернулся, Вильхельм по его виду понял, что Клаус изрядно напился.