Леди Ладлоу - Элизабет Гаскелл

может, молчали по какой-то другой причине. И действительно, спустя минуту из боковой двери у помоста вышла ее светлость. Воспитанницы низко присели в реверансе, и я последовала их примеру. Миледи остановилась, с минуту смотрела на нас, потом произнесла:

– Юные леди, у нас новенькая – Маргарет Доусон. Прошу любить и жаловать.

Девушки держались со мной любезно и вежливо, как и подобает при общении с новой знакомой, но по-прежнему почти не разговаривали. По окончании ужина одна из воспитанниц прочитала молитву, миледи позвонила в колокольчик, и слуги быстро убрали со стола. Потом в зал внесли небольшой складной аналой и установили на помосте. Девушки собрались вокруг, и миледи попросила одну из них выступить вперед и прочитать некоторые псалмы и наставления. Помню, я подумала тогда, как мне было бы страшно оказаться на ее месте. Но то были не молитвы, ибо ее светлость считала еретичеством чтение любых молитв, кроме тех, что содержались в молитвеннике, и скорее сама прочитала бы проповедь в приходской церкви, чем позволила кому-то без церковного сана читать молитвы в частном доме. Но даже если бы таковой и оказался вдруг среди нас, она вряд ли одобрила бы чтение молитв в неосвященном месте.

Когда-то миледи служила фрейлиной при королеве Шарлотте, принадлежала к старинному роду Хэнбери, процветавшему во времена правления Плантагенетов, и являлась наследницей всех принадлежавших ее семье земель и огромных поместий, некогда простиравшихся на целых четыре графства. Хэнбери-Корт достался ей по праву. Выйдя замуж за лорда Ладлоу, она многие годы жила в его резиденциях вдалеке от родового гнезда своих предков. Всех своих детей, кроме одного, она потеряла, и умерли они в поместьях лорда Ладлоу. Думаю, именно поэтому ее светлость питала такую неприязнь к тем местам и мечтала поскорее вернуться в Хэнбери-Корт, где была так счастлива в годы юности. Полагаю, детство стало счастливейшей порой ее жизни, ибо ее рассуждения в те дни, когда я с ней познакомилась, могли показаться довольно странными, но ни у кого не вызывали недоумения пятьдесят лет назад. К примеру, когда я жила в Хэнбери-Корте, все чаще раздавались призывы к получению образования. Мистер Рейкс открыл свои первые воскресные школы, а некоторые священники ратовали за обучение письму, арифметике и чтению. Миледи же и слышать об этом не желала, ибо считала подобные идеи революционными и призывавшими к установлению равенства. Когда какая-нибудь молодая особа приходила наниматься на работу, миледи приглашала ее к себе, разглядывала ее одежду и внешность и расспрашивала о семье. Ее светлость придавала большое значение именно этому последнему пункту, поскольку считала, что особа, не выказавшая никакого тепла в ответ на вопросы, касавшиеся ее матери или малолетних братьев и сестер (если таковые имелись), никогда не станет хорошей служанкой. После этого она выказывала желание взглянуть на ноги будущей служанки, дабы убедиться, что та обута надлежащим образом, просила прочесть «Отче наш» и Символ веры и осведомлялась, обучена ли та грамоте. Если девушка в целом удовлетворяла требованиям ее светлости, но при этом умела писать и читать, лицо миледи разочарованно вытягивалось, ибо она всегда руководствовалась непреложным правилом никогда не нанимать на службу тех, кто обучен грамоте. Впрочем, пару раз миледи все же нарушила это правило, хотя в обоих случаях подвергла девушек весьма необычному испытанию, попросив произнести наизусть десять заповедей. Одна дерзкая юная особа (мне было ее очень жаль, хотя впоследствии она и вышла замуж за богатого торговца тканями из Шрусбери) весьма сносно выдержала все испытания, несмотря на свое умение читать, но в итоге испортила все, бойко заявив в конце десятой заповеди:

– Если вашей светлости будет угодно, я могу вести счета.

– Поди прочь, нахалка! – воскликнула миледи. – Тебе место среди торговок, а не у меня в услужении.

Упав духом, девушка удалилась, однако уже спустя мгновение миледи послала меня убедиться, что ее накормили перед уходом, и вновь позвала к себе, но лишь затем, чтобы вручить Библию и предостеречь от следования распространенным во Франции веяниям, под влиянием которых французы взялись рубить головы своим королям и королевам.

Расстроенно шмыгая носом, бедняжка только и пробормотала в ответ на это:

– Ей-богу, миледи, я ведь и мухи не обижу, не то что короля. И коль уж на то пошло, терпеть не могу французов, да и лягушек тоже.

Однако ее светлость была непреклонна и взяла на службу девушку, не умевшую ни читать, ни писать, дабы хоть как-то компенсировать свое беспокойство из-за того, какое распространение получило образование среди низших слоев населения, и впоследствии, когда умер священник, возглавлявший приход в Хэнбери на момент моего приезда, и епископ назначил на его место преемника, именно вопрос образования стал предметом, относительно которого ее светлость и новый священник никак не могли прийти к согласию. При жизни нашего доброго глухого мистера Маунтфорда не расположенная слушать проповеди миледи взяла себе за правило вставать со своей широкой церковной скамьи, располагавшейся за специальным ограждением прямо напротив аналоя, и громко провозглашать (как раз в тот момент утренней службы, когда надлежало петь гимн): «Мистер Маунтфорд, я не стану беспокоить вас сегодня просьбой о проповеди». После этого мы все со вздохом удовлетворения опускались на колени, чтобы пропеть литанию, поскольку мистер Маунтфорд, хоть и был туговат на ухо, на протяжении всей службы не спускал глаз с миледи, готовый уловить ее малейшее движение. Однако новый священник мистер Грей оказался человеком совсем иного склада и рьяно взялся за исполнение своих обязанностей. Миледи, по мере своих возможностей заботившаяся о благополучии бедных прихожан, частенько превозносила заслуги мистера Грея, называя его благословением для прихода, и он никогда не получал отказа в Хэнбери-Корте, если нуждался в бульоне, вине или саго для какого-нибудь больного бедняка. Но он всерьез вознамерился заняться новым для себя увлечением – образованием, и я заметила, сколь сильно огорчилась миледи в одно из воскресений, заподозрив (правда, я не знаю почему), что мистер Грей намерен упомянуть в своей проповеди воскресную школу, которую собирался открыть. И вот ее светлость поднялась со своего места, хотя не делала ничего подобного на протяжении двух лет после смерти мистера Маунтфорда, и произнесла:

– Мистер Грей, я не стану беспокоить вас сегодня просьбой о проповеди.

Впрочем, ее голос прозвучал не так решительно и твердо, как прежде, и мы опустились на колени, движимые скорее любопытством, нежели облегчением. Мистер Грей прочитал весьма воодушевляющую проповедь о необходимости основать в деревне школу, занятия в которой проходили бы по субботам. Миледи сидела с закрытыми глазами, будто заснула, как могло показаться со