Оноре Бальзак - Мелкие буржуа

— Я убью его!..

— Малый, видать, чем-то недоволен! — заметил проходивший мимо рабочий.

И эта шутка, словно чудом, погасила адское пламя, терзавшее душу Теодоза.

Выйдя от Серизе, он решил во всем признаться Флавии и довериться ей. Многие южане таковы: они сохраняют присутствие духа до определенного мгновения, а потом разом приходят в уныние. Он вошел в дом Кольвиля. Флавия была одна в комнате. Взглянув на Теодоза, она испугалась, решив, что он сейчас либо силой овладеет ею, либо убьет.

— Что с вами? — вскричала она.

— Я... — пробормотал он. — Любите ли вы меня, Флавия?

— Как вы можете в этом сомневаться?

— Любите ли вы меня беззаветно? Не перестанете ли вы любить меня, даже если я окажусь преступником?

«Неужели он кого-нибудь убил?» — подумала Флавия.

Она ничего не ответила Теодозу и лишь утвердительно кивнула головой.

Молодой адвокат почувствовал острую радость, какую чувствует утопающий, ухватившийся в последнюю минуту за ветвь плакучей ивы; вскочив со стула, он бросился к дивану, на котором сидела Флавия, и, содрогаясь от рыданий, способных тронуть сердце старого судьи, оросил слезами руки Флавии.

— Меня ни для кого нет дома! — сказала г-жа Кольвиль горничной.

Закрыв дверь, она возвратилась к Теодозу, испытывая прилив материнской нежности. Сын Прованса лежал, растянувшись на диване, и плакал, зарывшись головой в подушку. В руках у него был платок; когда Флавия взяла этот платок в руки, он был мокрым от слез.

— Что случилось? Что с вами? — спросила она.

Натура — величайший из актеров — сослужила отличную службу Теодозу. Он больше не играл роль, он был теперь самим собой, и его слезы, нервический припадок, как нельзя лучше увенчали комедию, которую он дотоле разыгрывал.

— Вы просто дитя! — проговорила Флавия нежным голосом, перебирая волосы Теодоза и с радостью замечая, как высыхают его глаза.

— Только вы одна существуете для меня в целом свете! — воскликнул он, покрывая страстными поцелуями руки Флавии. — И если вы останетесь со мной, если вы будете для меня тем, чем служит душа для тела и тело для души, — прибавил он, постепенно приходя в себя и с нежностью глядя на нее, — в таком случае я опять обрету утраченное мужество.

Он встал и прошелся по комнате.

— О да, я снова ринусь в бой, я, как Антей, вновь почерпну силы, прильнув к своей матери, я задушу собственными руками гадюк, что обвились вокруг меня! Они дарят меня змеиными поцелуями, они увлажняют мои щеки ядовитой слюной, они жаждут моей крови, моей чести! О горькая нищета!.. Сколь велик тот, кто встречает ее, не сгибаясь, высоко подняв голову!.. Лучше бы я умер от голода на своем жалком ложе три года назад!.. Гроб кажется мне пуховой периной в сравнении с той жизнью, какую я сейчас веду!.. Вот уже полтора года, как я вкусил от жизни буржуа!.. И в ту самую минуту, когда я стою на пороге почетного и счастливого существования, на пороге блестящего будущего, когда я уже усаживаюсь за пиршественный стол, палач ударяет меня по плечу... Да, этот изверг ударил меня по плечу и прохрипел мне на ухо: «Уплати десятину дьяволу или погибни!..» И он думает, что я не сокрушу его... Что я не раздеру ему пасть, не выпущу из него кишки! Да, именно так я и поступлю! Взгляните, Флавия, высохли у меня глаза? Отлично, теперь я вновь смеюсь, я чувствую свою силу, я опять обретаю прежнюю мощь... О, скажите, что вы меня любите... Повторите еще раз! Эти слова прозвучат для меня как весть о помиловании для приговоренного к смерти.

— Вы просто ужасны, друг мой!.. — прошептала Флавия. — Вы довели меня до изнеможения.

Несчастная женщина ничего не понимала, в полуобморочном состоянии она без сил опустилась на диван, потрясенная видом и речами Теодоза.

Молодой человек упал на колени.

— О, простите... простите! — проговорил он.

— Но что все-таки с вами произошло? — спросила Флавия.

— Меня хотят погубить. Подтвердите же свое обещание отдать за меня Селесту, и вы увидите, какую великолепную жизнь я создам для нее и для вас!.. А если вы колеблетесь, ну что ж, тогда вы станете моей, и немедля!..

Весь его вид говорил о такой отчаянной решимости, что Флавия в испуге вскочила с дивана и принялась ходить по комнате...

— О мой ангел-хранитель! Коленопреклоненный, я обращаюсь к тебе... Какое чудо! Теперь я вижу, что господь за меня! На меня снизошло озарение. Меня осенила великая мысль!.. О, благодарю тебя, мой добрый ангел-хранитель, великий Теодоз! Ты спас меня!

Флавия с восхищением смотрела на этого хамелеона: опустившись на одно колено, скрестив руки на груди, воздев очи горе, охваченный религиозным экстазом, он читал молитву, он был в ту минуту самым ревностным католиком и с благоговением осенял себя крестом. Зрелище было не менее величественное, чем картина, изображающая причастие святого Иеронима.

— Прощайте! — сказал он ей голосом, в котором прозвучала чарующая меланхолия.

— О, прошу вас, оставьте мне этот платок! — воскликнула Флавия.

Теодоз, как безумный, сбежал по лестнице, выскочил на улицу и быстрым шагом направился к Тюилье; внезапно он обернулся, увидел Флавию в окне и с победным видом помахал ей рукой.

— Какой человек! — прошептала она...

— Добрый друг, — сказал Теодоз спокойным, мягким, чуть вкрадчивым голосом, глядя в глаза Тюилье, — мы в руках ужасных мошенников. Но я преподам им небольшой урок.

— Что произошло? — всполошилась Бригитта.

— Дело в том, что они требуют двадцать пять тысяч франков в уплату за то, чтобы вас признали законными владельцами дома. Оказывается, нотариус и его сообщники сделали заявление о повышении цены. Тюилье, захватите с собою пять тысяч франков и поедем со мной, я добьюсь того, что дом будет вашим... Я наживу себе беспощадных врагов! — воскликнул адвокат. — Они попытаются погубить меня в глазах общества. Я прошу лишь об одном: будьте глухи к их низкой клевете, не меняйте отношения ко мне. В конце концов какое мне дело до их нападок! Если мне удастся осуществить свой план, дом обойдется вам в сто двадцать пять тысяч франков вместо ста двадцати тысяч, вот и все.

— А это не может повториться? — с тревогой спросила Бригитта, у которой от страха округлились глаза.

— Надбавку могут предложить только должным образом зарегистрированные заимодавцы, своим правом воспользовался лишь один из них, так что мы можем быть спокойны. У этого человека вексель всего на две тысячи франков, но придется щедро заплатить поверенным и дать заимодавцу тысячу франков отступного.

— Ступай, Тюилье, — сказала Бригитта, — надень шляпу, перчатки, а деньги возьми в известном тебе месте...

— Так как меня постигла неудача с пятнадцатью тысячами франков, то я не хочу прикасаться к этим деньгам... Пусть Тюилье сам заплатит, — сказал Теодоз, оставшись вдвоем с Бригиттой. — Вы заработали двадцать тысяч франков на сделке с Грендо, он думал, что работает на нотариуса. Отныне вы владельцы дома, который через пять лет будет стоить миллион. Ведь он расположен в конце бульвара!

Бригитта настороженно слушала, напоминая кошку, почуявшую мышей под полом. Она глядела в глаза Теодозу и, несмотря на справедливость его слов, испытывала недоверие.

— Что с вами, милая тетушка?

— О, я буду смертельно тревожиться, пока мы наконец не станем владельцами этого дома...

— Ведь вы охотно уплатили бы двадцать тысяч франков, чтобы Тюилье сделался, как выражаемся мы, юристы, бесспорным его владельцем? Не правда ли? — спросил Теодоз. — Так вот, не забывайте, что я уже второй раз добываю для вас это богатство...

— Куда мы направляемся? — спросил Тюилье.

— К господину Годешалю! Он будет нашим поверенным...

— Но ведь мы отказали ему в руке Селесты! — вскричала старая дева.

— Именно по этой причине мы и направляемся к нему, — отвечал Теодоз. — Я хорошо изучил его. Это человек чести, и он сочтет себя обязанным оказать вам услугу.

Годешаль, преемник Дервиля, был на протяжении десяти лет старшим письмоводителем у Дероша. Ла Пераду было известно это обстоятельство; имя Годешаля ему подсказал какой-то внутренний голос в минуту, когда он предавался отчаянию, и молодой человек увидел возможность выбить из рук Клапарона оружие, которым ему, Теодозу, угрожал Серизе. Раньше всего адвокату требовалось для этого проникнуть в кабинет Дероша, чтобы с его помощью разобраться в положении своих противников. И один только Годешаль, в силу близости, существующей между письмоводителем и его патроном, мог послужить проводником ла Пераду.

В Париже поверенные, если их связывают такие тесные узы, какие связывали Годешаля и Дероша, живут в полном согласии, и это позволяет им с необыкновенной легкостью полюбовно улаживать те дела, которые можно таким путем уладить. Они добиваются друг от друга взаимных уступок, руководствуясь поговоркой: «Уступи мне, и я тебе уступлю», или «Долг платежом красен». Как известно, этим же принципом руководствуются люди различных профессий, начиная с министров и генералов и кончая судьями и коммерсантами, так поступают всюду, где вражда не воздвигает непреодолимых барьеров между различными партиями.