Душа бессмертна (сборник) - Василий Иванович Белов

и неторопливый припев:Но Москвою привык я гордиться И везде повторяю слова: «Дорогая моя столица, Золотая моя Москва!»

Свист был так выразителен, что казалось, идущий выговаривает слова. Насвистывание слышалось ближе и ближе. Вера едва задернула занавесочку, как из-за соседнего, через дорогу дома показалась чья-то фигура. Вера с остановившимся сердцем взглянула через марлю занавески. Тот, кто свистел, был в голубой майке и черных брюках. Он держал косу на плече. Остановился напротив и с минуту смотрел на Верино окно, потом пошел в другой конец деревни. Вера, боясь пошевелиться, зажала глаза ладонями и долго стояла так у окна.

Прошла неделя, и на поле позолотилась рожь, и на лугу желтый цвет купальниц сменился белым цветом не известных Вере цветов. На гарях, по старым прогнившим осекам и на вырубках поспевала малина, наливалась княжица и зачернела смородина. Все эти дни Вера жила одиноко и как во сне.

В деревне было тихо и солнечно. Все деревенские косили на лесных покосах за гарями. Однажды Александра Михайловна предложила дочке сходить за малиной на дальние околопо косные подсеки. Вера надела старое свое платьице, в котором когда-то сдавала экзамены в школе, обула материны сапоги и пошла на подсеки. Она скорехонько набрала корзину крупной, истекающей розовым соком малины и вышла на дорогу. Вере знакомы были здесь каждый бугорок и каждый обгорелый пень. Правда, за пять лет намного выросли березки и ели, затянулось ольхой и крушиной то место, где ответвлялась тропа на покосы. Но Вера очень хорошо помнила это место. Здесь, недалеко от развилки, поперек тропы когда-то упала старая осина. Середину ствола, как раз настолько, чтобы проехать на двуколой телеге, кто-то вырубил и очистил от сучьев. Толстый комель и сучковатая вершина давно высохли, но лежали здесь по-прежнему.

Вера подошла к развилке и присела на комель. Отмахиваясь от комаров, она прислушалась к глухому шуму сосен. Этот шум нарождайся где-то далеко за пожнями и то нарастал перекатами, то, затихая, угасал.

Невдалеке была поскотина. Оттуда доносились еле слышный звук коровьих колокольцев и долгие крики пастуха. «Ого-го!..» — кричал пастух. И голос его медленно таял в лесу. Вдруг Вере бросились в глаза глубокие почерневшие вырубки на комле осины. Она взглянула попристальней и различила две вырубленные топором буквы: «BE». Вера смахнула с дерева хвою, прошлогодние листья, и на дереве обнажились еще две буквы: «РА». Теперь она ясно видела четыре буквы: «ВЕРА».

Она встала и пошла по тропе. Тревожно и тихо шумел лес. Маленькая пичужка вспорхнула с ольховой ветки и тонко-тонко пропела что-то. Хлопая крыльями, поднялся из-под ног выводок молодых рябчиков. Ничего не думая, лишь ощущая волнение и тревогу, Вера пошла быстрее. Она миновала пересохший ручей, выбежала на бугристую полянку. Левее от полянки начинались гари. Вдруг она ясно услышала мелодичный звук наставляемой косы. Где-то совсем недалеко косарь наставлял косу, и Вера пошла на этот звук. «Что я делаю, ой, что я делаю!» — мелькнуло у нее в мыслях. Но она шла и шла на этот звук, доносившийся из-за кустов, потом остановилась на краю узкого перелеска. Перед ней открылся лесной покос, и она отпрянула за кусты ивняка. Поляна была наполовину выкошена, и как раз напротив начинался новый прокос. Прямо на нее, слегка наклонив голову, широко и ритмично махая косой, шел Ваня.

Вера стояла за кустами и видела, как с каждым взмахом падали на лоб Ванины волосы, как он каждый раз таким знакомым, но забытым движением откидывал их назад. Он закончил прокос в трех шагах от нее, повернулся и, разбивая валок концом косьевища, пошел по прокосу, остановился у ольхового шалаша и закурил. Сердце у нее готово было выпрыгнуть, она закрыла глаза и снова открыла их: голубая майка виднелась рядом, по-прежнему знойно струился дымок Ваниной папиросы. И Вере вдруг до слез захотелось тихо и нежно окликнуть его, выбежать к нему на солнечный покос. Но она повернулась и побежала назад к тропе. В глазах ее лиловели соцветия иван-чая, что рос у Ваниного шалаша, голубела Ванина майка, но вокруг уже тревожно шумели сосны, поляна была уже далеко.

Вера прибежала домой и уткнулись в материну постель в сеннике. Глотая то и дело нарождавшийся комочек радости, тревоги и боли, она прислушивалась к звукам родной стороны. Ночью за деревней засобиралась гроза, гром заперекатывался, и по тесовой крыше дробно забарабанил дождик.

А утром Вера уезжала на станцию. Она остановила того же шофера, что вез ее в тот раз, уложила в кузов чемодан. Прощаясь с Александрой Михайловной, она не стерпела и по-детски расплакалась.

Машина фыркнула и покатила мимо зеленых палисадов. Мелькнула речка и скрылась в зеленом дыму прибрежных кустов. У развилки с упавшей осиной Вера попросила шофера остановиться, сказав, что отсюда пойдет пешком. Шофер пожал плечами и со скрежетом включил скорость.

Вера присела на комле осины и горячей рукой смахнула с вырубленных букв дождевую влагу. Лес шумел тревожно и перекатно, белые облака словно не двигались, а навстречу им плыли золотые вершины сосен. Вера встала и пошла от развилки вслед машине. В поскотине, отпугивая случайных волков, кричал и барабанил пастух. Она шла и слушала эти крики. Ей казалось, что это голос родных мест провожает ее, голос далекой любви и уходящей юности. А голос пастуха летел, замирая над безбрежным лесом, и ему вторило гулкое печальное эхо.

ПОЮЩИЕ КАМНИ

Обогнув соседнии островок, я пересек полевую дорогу и взбежал на правобережный бугор. Все было затоплено ярким вешним солнцем, река мерцала острыми золотыми звездами, над теплым, наполовину вспаханным полем дрожали прозрачные волнистые струи. На пашне переваливались с боку на бок белоносые грачи, в зацветающих лужах кряхтели лягушки, свежо и ярко светились высыпавшие на травку желтые «пятачки» мать-и-мачехи.

Я сел на чемодан и долго глядел на разлив. Никто не знал, как стосковался я по этой родимой водополице, как часто снилась мне эта синяя речная дорога, затопившая пойму с ее кустами и изгородями, с прокопченными банями по обоим берегам, с мостками, где бабы полощут белье, с овальными,