Приключения Барона Мюнхгаузена - Готфрид Август Бюргер

Пока мы были заняты акулой, которая весила, по правде сказать, более 2000 фунтов, до нас донеслась сильная канонада, ив тот же миг мы увидели 2 флота, выстроенных перед нами линией и готовых к бою. Несмотря на все наши старания, ветер гнал нас прямо на них с такой скоростью, что у нас не было времени понять, что это были за флоты. Ядра летали вокруг наших голов слева и справа. Я уже поймал 3 штуки в 24 фунта каждое, которые чуть было не разнесли мне голову. Один корабль, который слишком приблизился ко мне, я тотчас же схватил за киль и отшвырнул его на одну английскую милю. Когда же я понял, что стало немного спокойнее, то подумал: «Прежде чем станет еще опаснее, ты должен как можно скорее убраться отсюда». Короче говоря, я решился на это, прихватил своего скакуна, уселся на него и умчался прочь полным ходом. Я проскакал двенадцать часов и несколько минут, пока не прибыл в Марокко, — и на мне не было ни единой капли воды.

Мне сразу же отвели резиденцию. Мне была дана аудиенция, я вручил свои верительные грамоты и осмотрел следующие достопримечательности.

Конюшня любимых зверей императора, производство коих я лично наблюдал. Быки допускались к кобылам, а жеребцы — к коровам, потому у коней были бычьи головы и конские хвосты, а у коров — лошадиные головы и бычьи хвосты — совершенно удивительные создания. — Одних звали жвачными конями, а других — жвачными быками, они были быстроноги и вели себя довольно прилично, когда их загружали турецкими покрывалами, плюмажем и т. п. Такое изобретение делает честь мыслящему императору. Как я узнал от него, он, намеревался сослужить государству еще одну важную службу, спарив ящериц с голубями для получения василисков[170], — причина чего была окружена глубокой тайной.

Еще я видел в зверинце одного-единственного слона, который по величине, видимо, превосходит всех слонов на земле. По крайней мере, его варварское величество хотело, чтобы в это все верили, ибо высота слона была более 36 футов. У него был свой собственный дом, в котором он стоял, и выглядел он очень величественно.

Мое любопытство возбудил прекрасный Bosquet[171]. Я вошел в него. Все птицы здесь, казавшиеся дикими, были настолько ручными, что садились мне на голову и плечи, позволяли себя ловить и гладить, ничуть не противясь этому. Я подошел к их гнездам, поглядел на молодых и старых, пощекотал им брюшко, чего мне очень хотелось. Особенно хороши были там серые куропатки и черные дрозды. Я положил в кошелек полдюжины пар, послал их почтой в Германию и нашел их в целости и сохранности в Боденвердере, там, где находится мой Bosquet. Вот как вышло, что мои звери такие ручные. Все поражаются этому.

Хотя марокканцы по своим законам не имеют права пить вина, но я все-таки должен сказать, что их кавалеры не так строго соблюдают законы. У них дома есть особые покои, куда они отправляются, если им захочется выпить. Здесь я иной раз так напаивал господ мусульман, что они до сих пор вспоминают меня. Мы всемером выпивали за 6 часов не более 25 анкеров[172] вина. Однажды мы договорились выпить побольше, — они задумали победить меня. Однако это совсем не повредило хозяину дома.

В тот же самый день я попал в дурацкое положение. Не крутите носом, господа. Это может случиться с каждым честным человеком. Ведь может приключиться и так, что большая пуговица на штанах не совсем к ним подходит или вовсе отрывается, если ее нитки перетираются. И что же? Ведь и честный человек может выглянуть из дверей своего дома, говаривал мой покойный дед, если это с ним случалось. Однако об этом в скобках. Иначе мы отклонимся от нашей цели. — Сидел я на старом бургомистре, однако не подумайте о нашем добром старом Линденберге[173], тот вряд ли бы позволил сесть на себя. Порядочно и честно будет сказать: сидел я в ветхой уборной, размышляя здесь, как это часто бывает и как это наверняка делаете вы, господа, о благороднейших событиях моей жизни. Я прилично весил, как можно легко себе представить, и подзадержался, так как не получалось. Ну, вы знаете, у ученых это называется обструкция[174], по-немецки это значит, что черт их очень сильно мучает. Вдруг что-то треснуло и затрещало — трень-брень-трах, — я спланировал на 9 саженей вниз. «Адье, господа! И куда, как вы полагаете?» — «В суп?» — Нет. Благодаря тяжести моего тела я быстро попал без привесков и запаха в подземную пещеру. Я обрадовался, что все сошло так удачно, и тотчас заткнул дыру своим носовым платком. — А между тем меня не было. В компании меня потеряли. Ведь очень быстро можно было заметить, если Мюнхгаузен отсутствовал. Меня искали, пришли к бургомистру. Кричали, визжали, позвали слуг, и они влезли внутрь. — Я приоткрыл свою крышку, и они прошествовали ко мне. Не было уже троих и никто не знал, где они. Поиски были прекращены. Решили, что я с теми людьми задохнулся, — а у меня было лучшее общество, только с той разницей, что оно нехорошо пахло. Император отдал приказ — трактирщика, который недостаточно позаботился об устойчивости сооружения, на следующий день для предостережения остальных опустить в смолу и так зажарить на вертеле. А тем временем мы смело пробивались вперед и наконец, к нашему удивлению, попали в погреб. Мы прошли вверх по лестнице. Мы увидели вокруг большую толпу дам, которые хотели нас поцеловать, но которые, как только унюхали наш дух несвятости, моментально убежали в свои кельи и закрылись. Они привыкли к более святым запахам. Когда я получше осмотрелся, то обнаружил, что мы были в серале его марокканского величества и что это был подземный ход, который отсюда вел в мужской монастырь, а от него — в сераль, где ночью постоянно наблюдалось паломничество со стороны не успокоенных султаном дам. — Кто бы мог подумать? Я тотчас донес об этом открытии, которое все равно было бы раскрыто моими удивленными спутниками, и получил за это довольно солидные подарки. Монастырь же вместе со всем, что в нем было, был отправлен в Средиземное море; весь сераль