Пэлем Вудхауз - Том 5. Дживс и Вустер

— О сэре Уоткине Бассете, сэр.

Я в сомнении нахмурился.

— Вы предлагаете попытаться смягчить старого человеконенавистника? По-моему, это дело безнадежное, разве что кастет применить.

— Вы правы, сэр. Смягчить сэра Уоткина нелегко, вы правильно заметили, что он чрезвычайно упрям и его характер не поддается формированию. Мне пришло в голову другое: попробовать сыграть на его отношении к вам. Сэр Уоткин терпеть вас не может, сэр.

— Я тоже его терпеть не могу.

— Верно, сэр. Тут важно, что он испытывает по отношению к вам сильнейшую неприязнь, и если вы объявите ему, что вы и мисс Бинг помолвлены и желаете как можно скорее соединиться в супружеском союзе, для него это будет тяжелый удар.

— Как! Вы хотите, чтобы я сказал ему, что мы со Стиффи любим друг друга?

— Совершенно верно, сэр. Я затряс головой.

— Не вижу в этом никакого смысла, Дживс. Конечно, неплохо посмеяться, глядя, как осатанеет старый прохвост, но в плане практическом такой шаг ничего не дает.

Стиффи тоже была явно разочарована. Она ожидала чуть ли не чуда.

— По-моему, Дживс, полная чепуха, — сказала она. — Ну, и что будет потом?

— Если позволите, мисс, я объясню. Реакция сэра Уоткина, как правильно предположил мистер Вустер, будет иметь определенный и ярко выраженный характер.

— Да он на потолке повиснет.

— Совершенно верно, мисс. Очень выразительный образ. А если в это время появитесь вы и убедите дядю, что мистер Вустер ввел его в заблуждение и на самом деле вы помолвлены с мистером Пинкером, я думаю, с его души свалится камень, и он благосклонно примет ваш союз с этим джентльменом.

Лично я в жизни не слышал подобного бреда и всем своим видом это показал. Зато Стиффи пришла в восторг и закружилась в вальсе.

— Дживс, это потрясающе, потрясающе!

— Мне кажется, мисс, успех обеспечен.

— Конечно, обеспечен. Гениальный план! Вы только представьте, Берти, дорогой, как он разъярится, когда вы скажете ему, что я согласилась выйти за вас замуж. А потом я признаюсь: «Нет, дядя Уоткин, вы, пожалуйста, не волнуйтесь, на самом деле я хочу выйти замуж за чистильщика сапог, — да он заключит меня в объятия и пообещает прийти на свадьбу и плясать до упаду. А когда узнает, что мой избранник — дивный, изумительный, необыкновенный человек по имени Гарольд Пинкер, он будет на седьмом небе от счастья. Дживс, вы лапочка, вы ласточка, вы симпампушка.

— Благодарю вас, мисс. Я доволен, что доставил радость.

Я встал с кресла. Все, с меня хватит. Я спокойно терплю, когда в моем присутствии несут чушь, но нельзя же доходить до полного идиотизма. И я ледяным тоном объявил Стиффи, которая продолжала в упоении кружиться:

— Стиффи, я возьму блокнот с собой сейчас. Она на минуту остановилась.

— Ах, блокнот. Он вам нужен?

— Да. И немедленно.

— Я отдам вам его после того, как вы поговорите с дядей Уоткином.

— Вот как?

— Да. Не подумайте, что я вам не доверяю, Берти, дорогой, но мне будет гораздо приятнее, если вы будете знать, что он все еще у меня. Я уверена, вам приятно доставить мне радость. Так что в путь, сразите дядю наповал, а потом поговорим.

— В путь я, конечно, отправлюсь, — холодно сказал я, — но сражать его наповал — благодарю покорно. Представляю себе картину — я сразил старого хрыча наповал!

Она захлопала глазами.

— Берти, вы так говорите, будто отказываетесь принять участие в этом плане.

— Славу Богу, догадались.

— Неужели вы предадите меня? Нет, не верю!

— Еще как предам. И получу от этого большое удовольствие.

— Вам не нравится план?

— Не нравится. Дживс давеча сказал: он доволен, что доставил радость. Так вот, мне он никакой радости не доставил. Я считаю, мысль, которую он высказал, не сделала бы чести и пожизненному обитателю сумасшедшего дома, удивляюсь даже, как он до такого опустился. Будьте любезны, блокнот, Стиффи, и поживее.

Она молчала.

— Я не исключала, что вы можете так поступить, — наконец проговорила она.

— А теперь знаете это точно, — отозвался я. — Блокнот, Стиффи, будьте любезны.

— Никакого блокнота я вам не дам.

— Прекрасно. Сейчас же иду к Пинкеру и все ему расскажу.

— Великолепно. Ступайте. Но не успеете вы отойти от дома, как я уже буду в библиотеке и все расскажу дяде Уоткину.

Она вздернула подбородок, явно считая, что ловко перехитрила противника, и, вдумавшись в сказанное ею, я был вынужден признать, что она и в самом деле ловко меня перехитрила. Я совершенно выпустил из виду возможность такого поворота событий. Что я мог ответить? Лишь растерянно кашлянул, на большее меня не хватило. Не скроешь жалкой истины: Бертрама Вустера загнали в угол.

— Вот так-то. Что теперь скажете?

Легко ли мужчине, который считает себя хозяином положения, почувствовать, что он утратил эту роль, и опуститься до позорной необходимости упрашивать? Но другого пути не было. Мой голос, который до этого звучал властно и решительно, стал выше тембром и слегка задрожал.

— Какого черта, Стиффи! Неужели вы так поступите?

— Непременно, если вы не умаслите дядю Уоткина.

— Но как я могу его умаслить, как? Стиффи, не подвергайте меня этим страшным пыткам.

— Придется. И что тут такого страшного? Не съест же он вас.

С этим я согласился.

— Да, разве что не съест.

— Не страшнее, чем визит к дантисту.

— Гораздо страшнее, чем десять визитов к десяти дантистам.

— Зато какое вы почувствуете облегчение, когда все кончится.

Слабое утешение. Я внимательно вгляделся в ее лицо, надеясь найти хоть слабый признак того, что она смягчилась. Увы, ни тени. Эта особа и всегда была жестка, как ресторанный бифштекс, такой и осталось. Киплинг был прав. Женщина всего лишь женщина.[35] Никуда от этого не денешься.

Я сделал последнюю попытку:

— Стиффи, не будьте так жестокосердны.

— Буду.

— И это несмотря на то, что я устроил в вашу честь великолепный обед у себя дома, — простите, что напоминаю о нем, — не жалел расходов?

— Подумаешь!

Я пожал плечами. Наверное, я в тот миг был похож на римского гладиатора — это были когда-то такие ребята, они в числе прочего набрасывали друг на друга связанные простыни, — который услышал, как глашатай выкрикнул на арене его номер.

— Ну что ж, ладно, — сказал я.

Она улыбнулась мне материнской улыбкой.

— Какое мужество. Узнаю моего маленького храбреца. Не будь я столь озабочен, я, естественно, возмутился бы, как она посмела назвать меня своим маленьким храбрецом, но в тот ужасный миг махнул рукой на наглую выходку.

— Где этот монстр, ваш дядюшка?

— Должно быть, в библиотеке.

— Отлично. Иду к нему.

Не знаю, читали ли вам в детстве рассказ о писателе, чья собака слопала бесценную рукопись книги, которую он писал. И писатель, вместо того что впасть в бешенство, если вы помните, печально посмотрел на пса и сказал: «Ах, Алмаз, Алмаз, если бы ты только знал, что сейчас сделал». Я слышал рассказ в своей детской, и он навсегда остался у меня в памяти. А сейчас всплыл, потому что, выходя из комнаты, я посмотрел на Дживса в точности как тот писатель на своего пса. Я ничего ему не сказал, но, уверен, он знает, что я подумал.

Было очень неприятно, что Стиффи напутствует меня, издавая воинственные кличи. В сложившихся обстоятельствах это было гривуазно и свидетельствовало о сомнительном вкусе.

ГЛАВА 9

Те, кто хорошо знает Бертрама Вустера, говорят, имея на то все основания, что моя душа наделена большим запасом жизненных сил, и потому даже в самых неблагоприятных обстоятельствах я обычно поднимаюсь над собой, как бы ни были тяжелы удары судьбы. Меня не упрекнешь, что я склоняю голову и предаюсь унынию. Однако, когда я двигался к библиотеке, где должен был выполнить навязанную мне отвратительную миссию, по моему виду можно было догадаться, что жизнь обошлась со мной довольно круто, у меня нет ни малейшего желания это скрывать. Я еле передвигал ноги, казалось, они налиты свинцом, — так вроде бы принято говорить.

Стиффи сравнила предстоящую мне операцию с визитом к дантисту, но, приближаясь к упомянутой двери, я чувствовал себя как в школьные времена, когда шел к директору получать взбучку. Вы, конечно, помните, как я однажды вечером спустился тайком в кабинет преподобного Обри Апджона за печеньем и вдруг оказался нос к носу со старым чертом, на мне немнущаяся полосатая пижама, он в костюме и смотрит на меня, точно удав на кролика. В тот вечер, прежде чем отпустить меня, он назначил мне свидание на завтра, в половине пятого, на том же месте, и сейчас я почти так же холодел от страха, как в тот далекий день моего детства. Вот я постучал в дверь, и голос, который трудно было принять за голос человека, пригласил меня войти.