Под маской, или Женская сила - Луиза Мэй Олкотт

даже расстройство наших планов. Не встречайтесь с вашими племянниками; вы честнейший человек, и ваше лицо неминуемо вас выдаст. Племянники же ваши оба влюблены в меня и оба вспыльчивы – догадавшись о том, что случилось между нами, каждый из них может впасть в буйство и за считаные секунды нанести вам ущерб физического либо нравственного характера. Ради меня держитесь подальше от обоих, особенно от Эдварда. Он оскорблен: его брат не сдержал слова, а дядюшка преуспел там, где он потерпел фиаско. Ярость может вылиться в ужасную сцену. Обещайте мне, что день или два будете избегать племянников. Не слушайте их речей, не встречайтесь с ними, не пишите им и не принимайте их писем. Понимаю, звучит глупо, но вы – единственное мое сокровище, и меня терзают дурные предчувствия.

Растроганный и польщенный нежной заботой, сэр Джон дал требуемое обещание, хоть и посмеялся над страхами Джин. Из-за любви добродушный джентльмен сделался слеп к явной странности просьбы, а новизна и романтичность приключения и тем более необходимость держать все в тайне не столько озадачили, сколько зачаровали сэра Джона. Вдобавок мысль о том, что он, пожилой человек, предпочтен сразу троим молодым и пылким поклонникам, тешила его тщеславие сильнее, чем он готов был признать. Он простился с Джин у ворот, но пошел домой далеко не сразу. Сэр Джон теперь чувствовал себя юношей и еще долго бродил по парку, мурлыча любовную песенку, позабыв и про вечернюю сырость, и про подагру, и про свои пятьдесят пять лет, ибо с того момента, как Джин обняла его за плечи, бремя возраста стало почти невесомым для сэра Джона. А Джин поспешила к себе в комнату, надеясь не столкнуться с Ковентри. Тем не менее тот ее поджидал.

– Как вы могли? Почему задержались у дядюшки? Я весь извелся! – начал Ковентри укоряющим тоном, хватая Джин за руку и наклоняясь к ней с целью вглядеться в ее лицо, затененное полями шляпки. – Пойдемте в грот; мне предстоит сказать столь многое, и столь многое услышать, и столь многим насладиться…

– Я слишком утомлена. Позвольте мне пройти в свою комнату, я хочу лечь спать. Поговорим завтра. В саду сыро и зябко, и от всех волнений у меня разболелась голова.

Джин говорила с нотками досады, и Ковентри, вообразив, что она обижена из-за того, что он не зашел за ней в Холл, поспешил объясниться.

– Моя маленькая, моя бедная Джин, вам и впрямь необходим отдых, – начал он проникновенно. – Мы никак не поделим вас между собой, и вы это сносите без жалоб. Конечно, вы устали. Я должен был зайти за вами в Холл, но Люсия задержала меня, а когда я спохватился, оказалось, что у вас уже есть провожатый – старик-дядюшка собственной персоной. Учтите, я стану ревновать вас к нему, раз он проявляет такое рвение. А сейчас, прежде чем мы расстанемся до утра, скажите мне только одно слово – да или нет? Я теперь свободен как ветер; я имею право говорить. Вы любите меня? Это я – тот счастливец, что покорил ваше сердце? Я дерзаю так думать; я дерзаю верить, что ваше выразительное лицо выдало вас; я дерзаю надеяться, что одержал победу там, где проиграли незадачливый Нед и неистовый Сидней.

– Прежде чем я вам отвечу, расскажите, как прошло объяснение с Люсией. Я имею право знать, – возразила Джин.

Ковентри замялся. Жалость и раскаяние взялись терзать его сердце, едва он вспомнил о несчастье бедняжки Люсии. А Джин настаивала: ей непременно хотелось услышать, как была унижена ее соперница. Молодой человек все молчал. Джин нахмурилась, затем вдруг подняла к нему лицо, озаренное нежнейшей улыбкой, а руку положила ему на предплечье, и взмолилась, выделив его имя единственно правильным способом – то есть произнеся его полуробко-полувосторженно:

– Прошу вас, расскажите, Джеральд!

Он не выдержал совокупности взгляда, прикосновения и интонации, взял ее маленькую руку и заговорил быстро, словно желая поскорее разделаться с неприятной обязанностью:

– Я сказал ей, что не люблю ее и не смогу полюбить; что до сих пор подчинялся желанию моей матушки и некоторое время чувствовал себя негласно связанным с нею, хотя мы никогда не говорили ни о какой любви. Но теперь, сказал я, мне нужна свобода, и я сожалею, что эта потребность в свободе не является обоюдной.

– А что вам ответила Люсия? Как она перенесла разрыв? – не унималась Джин, женским сердцем понимая, насколько сильно Люсию уязвила подобная отповедь.

– Бедная девушка! Гордость не подвела ее. Люсия заявила, что я не связан никакими клятвами, полностью освободила меня от обязательств, которые, как она по наивности думала, я дал ей своим поведением, и пообещала молиться, чтобы мне встретилась женщина, которая полюбит меня так же искренне и нежно, как любила она сама. О Джин, я чувствовал себя злодеем! Впрочем, я и вправду не давал ей обещаний и никогда не любил ее по-настоящему.

– Она сказала что-нибудь обо мне?

– Да.

– Что именно?

– Вам непременно нужно это услышать?

– Да, передайте все слово в слово. Она ненавидит меня. Я это знаю и прощаю ей, ведь я сама возненавидела бы всякую женщину, которую полюбили бы вы.

– Неужели вы ревнуете, дорогая моя?

– Вас, Джеральд? – Джин устремила на него глаза – в них горел огонь, который Ковентри перепутал с любовным пылом.

– Я уже ваш раб. Как вам удалось сотворить со мной такое? Никогда прежде я не покорялся женщине. Вы, наверное, колдунья, Джин. О Шотландии ходят слухи, что это страна сверхъестественных существ; они принимают соблазнительные обличья, чтобы дурачить бедные души, нетвердые в вере. Вы принадлежите к этому племени, не так ли, Джин? Вы – прекрасный мо`рок?

– Прекрасный морок? Вы мне льстите, – рассмеялась Джин. – Я – ведьма. Однажды я сброшу покровы, и перед вами предстанет уродливая, дурная старуха. Тогда – бойтесь меня! Я вас предупредила. Теперь можете любить меня на свой страх и риск.

Ковентри умолк, его взгляд стал напряженным, ибо такое признание отнюдь не сулило счастья. И тотчас что-то вспыхнуло в сердце молодого человека. Приятное возбуждение призвало каким-нибудь диким поступком перечеркнуть прошлое и ринуться в новые ощущения, которыми дразнила его страсть к Джин Мьюр. Сама Джин смотрела на Ковентри печально и почти сострадательно. Впрочем, это длилось всего мгновение. Затем странная улыбка возникла на ее губах, тон стал злобно-насмешливым, ибо под язвительностью таилась горечь печальной правды. Ковентри опешил; невольно он перевел взгляд с таинственного лица Джин на слабо освещенное окно, зная, что за портьерой притаилась Люсия – и молится всем своим израненным