Герман Мелвилл - Белый Бушлат

И здесь еще раз я с прискорбием вынужден упомянуть о некоем обстоятельстве, приносившем мне при данном положении вещей величайшие огорчения. Большинство курток и бушлатов окрашены в темный цвет, мой же, как я уже сто раз говорил и повторю еще раз, был белый. Вследствие этого в долгие темные ночи, когда мне приходилось стоять вахту на верхней палубе, а не находиться на марсе и когда все прочие старались не попадаться на глаза начальству и елико возможно сачковали в уверенности, что их не откроют, мой злополучный бушлат неизменно выдавал его обладателя. Ему я обязан тем, что на мою долю выпало немало тяжелых работ, от которых иначе я мог бы с успехом уклониться. Когда кому-либо из офицеров нужен был человек для того, например, чтобы отправить его на марс с каким-нибудь пустяшным приказанием марсовому старшине, как просто было в этой безликой толпе приметить мой белый бушлат и послать наверх именно меня. А уж когда приходилось тянуть снасти, о сачковании мне не приходилось и думать.

В этих случаях я должен был проявлять такую резвость и веселость, что меня нередко ставили другим в пример, достойный подражания.

— Ходом, ходом, лентяи! Посмотрите-ка на Белый Бушлат, вот кто тянет!

И ненавидел же я свою несчастную оболочку! Сколько раз я тер ею палубу, в надежде придать ей некоторое сходство с дубленой кожей; сколько раз я заклинал неумолимого Браша, хозяина малярной кладовой, дать мне хоть раз пройтись по ней кистью с бесценной краской — все было напрасно. Нередко меня подмывало швырнуть ее за борт. Но на это у меня не хватало решимости. В море и без бушлата? Без бушлата, когда мыс Горн еще дает о себе знать? Нет, это было невыносимо. Хоть и не бог весть какой, но все же это был бушлат.

Наконец я решил «махануться».

— Послушай, Боб, — сказал я, обращаясь к товарищу по бачку и придавая голосу возможную любезность, не лишенную, впрочем, — из дипломатических соображений — некоторого оттенка превосходства. — Если бы мне пришло в голову расстаться со своим «грего» и взять твой в обмен, что бы ты дал мне в придачу?

— В придачу? — воскликнул он в ужасе. — Да я бы твоего чертового бушлата и задаром не взял!

Как я радовался каждой метели, ибо тогда, слава богу, многие матросы становились такими же белобушлатниками, как и я. Осыпанные снегом, мы все выглядели мельниками.

На корабле у нас было шесть лейтенантов, каждый из которых, за исключением старшего лейтенанта, нес по очереди вахту. Трое из них, в том числе и Шалый Джек, были весьма строги по части дисциплины и никогда не разрешали нам ночью укладываться на палубу. И — сказать по правде — хотя это и вызывало немало воркотни, держать нас все время на ногах было куда для нас полезнее. Заставлять нас прогуливаться вошло в моду. Впрочем, для некоторых моцион этот напоминал прогулку по тюремному двору, ибо, поскольку мы не имеем права отходить от своего поста — для одних это были фалы, для других брасы или что-нибудь еще — и мерить шагами длину корабельного киля, нам приходилось ограничиваться пространством всего в несколько футов. Но скоро самое худшее осталось позади. Поразительно, как резко меняется температура, когда отходишь на норд от мыса Горн со скоростью в десять узлов. Сегодня еще на вас налетал ветер, как будто протиснувшийся между двумя айсбергами, а пройдет немного больше недели, глядь — и бушлат уже можно будет скинуть.

Еще несколько слов о мысе Горн, чтобы покончить с ним.

Когда спустя много лет перешеек у Дариена пересечет канал и путешественники будут ездить по железной дороге от мыса Код [156] в Асторию [157], чем-то почти невероятным покажется, что в течение стольких лет суда, направлявшиеся на северо-западное побережье Америки из Нью-Йорка, вынуждены были идти туда, огибая мыс Горн и удлиняя этим свой путь на несколько тысяч миль. «В то непросвещенное время, — я употребляю выражение некоего будущего философа, — целые годы нередко уходили на то, чтобы пройти на Молуккские острова и обратно, между тем как теперь там находится самый фешенебельный курорт орегонского бомонда». Вот до чего дойдет у нас цивилизация.

Подумать только — пройдет не так уж много лет, и сынок ваш отправит вашего внука проводить летние каникулы в славящемся здоровым климатом городе Йеддо [158]!

XXX

Взгляд, брошенный украдкой через люк в подземные части военного корабля

Меж тем как мы поспешно удаляемся от неприютных берегов Патагонии, самосильно борясь с дремотой во время ночных вахт, все еще мучительных из-за холода, укройся от ветра за мой белый бушлат, любезный читатель, и я расскажу тебе о некоторых менее тягостных вещах, которые можно увидеть на фрегате.

Кое-что о подземных глубинах трюма «Неверсинка» уже говорилось. Но сейчас у нас нет времени касаться ни винной кладовой, помещения в кормовой части, где хранится матросский грог; ни кабельгата, где складываются толстые канаты и цепи таким же образом, как вы их видите в оптовой торговле предметами судового обихода на берегу; ни ахтерлюка, плотно уставленного бочками сахара, патоки, уксуса, риса и муки; ни парусной каюты, заставленной как парусная мастерская в порту — сплошными кипами аккуратно сложенных огромных марселей и брамселей, где каждой кипе отведено свое место, словно запасам белых жилетов в гардеробе щеголя; ни обшитой медью и снабженной медным запором крюйт-камеры, заставленной бочонками пороха и забитой зарядными картузами и ящиками с патронами для стрелкового оружия; ни громадных ядерных — подземных арсеналов, наполненных двадцатичетырехфунтовыми ядрами, словно бушель [159] яблоками; ни брот-камеры — большого помещения, обшитого со всех сторон жестью, чтобы не допустить туда мышей, где твердые галеты, предназначенные для питания пятисот человек в течение длительного плавания, сложены кубическими ярдами; ни вместительных систерн для пресной воды в трюме, похожих на резервуарные озера в Филадельфии; ни малярной, где хранятся бочки свинцовых белил, льняного масла и всякого рода бачки и кисти; ни кузницы оружейника, где по временам раздается шум горна и звон наковальни, — повторяю, у меня нет времени говорить об этих вещах, равно как и многих других примечательных помещениях.

Но на корабле имеется еще обширная складская каюта, заслуживающая особого внимания, — это шкиперская. На «Неверсинке» она находилась в подвальном этаже — под кубриком, и попадали вы в нее через носовой коридор, плохо освещенный и весьма извилистый проход. Когда вы входите в нее, скажем, в полдень, вы оказываетесь в мрачном помещении, озаренном единственной лампой. По одну руку от вас расположены полки, заложенные мотками марлиня, выбленочного троса, стеклиня и шкимушгара, шкимушки и парусных ниток различных номеров. В другом конце вы видите большие ящики, заполненные предметами, напоминающими магазин сапожной фурнитуры, — в них лежат полумушкели, драйки[160], клеванты и мушкели; железные свайки и ликтросовые иглы. На третьей стороне вы видите нечто, напоминающее скобяную лавку: стеллажи, заваленные всевозможными гаками, болтами, гвоздями, винтами и коушами, а четвертая сторона занята блоковой, завалена бакаутовыми шкивами и дисками.

Заглядывая за не доходящую до подволока переборку, вы видите в дальнем конце тускло освещенные склепы и катакомбы, являющие взору огромные бухты нового троса и другие громоздкие товары, хранимые в бочках и издающие смоляной запах.

Но безусловно наиболее примечательной частью этих таинственных кладовых является каюта оружейника, где полупики, тесаки, пистолеты и пояса, входящие в амуницию матросов, когда корабли сходятся для абордажного боя, развешаны на переборках или свешиваются плотными рядами с бимсов. Здесь можно также увидеть десятки патентованных револьверов системы Кольт, каковые хоть и снабжены лишь одним дулом, способны выпустить несколько роковых пуль, подобно тому как плеть — кошка о девяти хвостах — умножает с каннибальской жестокостью количество ударов, к которым присужден виновный, так что, когда матросу приходится получить дюжину плетей, фактически он получает их все сто восемь. Все это оружие содержится в величайшем порядке, натерто до блеска и в самом прямом смысле отражает усердие подшкипера и его подручных.

Среди корабельного унтер-офицерского состава подшкипер отнюдь не последний по значению. Плата ему идет сообразно той ответственности, которую он несет. В то время как другие унтер-офицеры, как старшины-артиллеристы, старшины-марсовые и другие, получают по пятнадцати и восемнадцати долларов в месяц, лишь немногим более матроса первой статьи, подшкипер на американском линейном корабле огребает сорок долларов, а на фрегате тридцать пять.