Наследники. Экстравагантная история - Джозеф Конрад

— Я видел, как конюх так же делает с жеребцом, — заметил я. — Я знаю, что бывают слова с определенным эффектом. Но не стоит играть злые шутки, будто какой-то водевильный дьявол из «Фауста».

— Полагаю, это неприлично? — усмехнулась она.

— Элементарная вежливость, — запальчиво ответил я. — Бедняга остался без пива.

— А мне что с того? — спросила она с видом человека, терпеливо объясняющего свой наглядный пример.

— Для него это значит много.

— Но для меня?

Я промолчал. Сразу после этого она прекратила свой рассказ так же резко, как начала. Она словно заучила лекцию наизусть и теперь подошла к ее концу. Я никак не мог понять, к чему же она вела. В этой девушке были новизна, необычность; порой она казалась безумной, порой — пугающе нормальной. Мы где-то перекусили — еда прервала течение ее речи, — а потом, под вечер, отправились проселками по уединенным долинам. Мне было нехорошо: расшатанные нервы, тяжелые думы, однообразие жизни в мрачной тени неудач. В этом краю у меня было одно дело, и я близился к его завершению, пока искал успокоение в тихих местных лощинах, чтобы вернуться к себе прежнему. Не хотелось думать о том, как я переживу этот год, — о тысяче действительно важных мелочей. Поэтому теперь говорил я, а она — она очень внимательно слушала.

Но темы разговора быстро исчерпали себя, и скрепив сердце я вернулся к Четвертому измерению. Мы шли по безлюдной долине между Хардресом и Стеллинг-Миннис; мы молчали уже несколько минут. Лично мне казалось, в нашем молчании назревали невыразимые чувства, что порой проходят между мужчиной и женщиной, как ток. Солнце заходило, в лесистых лощинах темнело. Я рассмеялся какой-то своей мысли — уже и забыл какой — и принялся забрасывать спутницу вопросами. Я старался придраться к идее о Четвертом измерении, доводил ее до абсурда. Я говорил: «И когда ваше великое множество выйдет из этого измерения и вторгнется на землю, вы сделаете то и се…» — всякие ироничные глупости. Она холодно возразила, и вмиг моя ирония показалась пошлой, как фамильярность коммивояжера. Порой она обозначала: «Да, так мы и сделаем», — обозначала без слов, каким-нибудь жестом — я сам уже не опишу каким. Она внушала благоговение своими манерами, несла себя едва ли не с царственным достоинством; оттого даже становилось не по себе в той одинокой долине, такой пустынной, серой, замкнутой. В нависающих ветвях, в неподвижных завесах тумана осталось что-то от прошлого мира — словно в этих великих складках земли времени не существует, — и охватывало полное одиночество; казалось, может случиться что угодно. Я устал от звука собственного голоса. Но когда хотел замолчать, обнаружил, что спутница оказывает на меня какой-то необычайно живительный, бодрящий эффект.

Мы вышли к концу долины, где дорога начинала взбираться на южный холм, на открытый простор. Я хранил тяжелое молчание. Благодаря тому, что она твердила с угрюмой бесстрастностью, я все-таки пришел к ви́дению — даже четкому представлению — ее фантастической идеи: аллегории, безумия, или чем это было. Пришельцы ворвутся толпами, материализуются, будут поглощать все, как саранча, неуязвимые из-за своего сходства с людьми. Они явятся внезапно, как выпадает снег за ночь: выглядываешь утром в окно — и весь мир уже белый; они явятся, как седые волосы, высасывая из нас силы, как годы сосут соки из наших мышц. Относиться к нам станут не лучше, чем мы сами относимся к низшим расам. Не будет ни сражения, ни убийств; мы — вся наша общественная система — расколемся, как раскалывается пополам балка под тяжестью, потому что мы насквозь проедены альтруизмом и этикой. Даже в самом нашем худшем изводе у нас есть предел, тот момент, когда мы восклицаем: «Нет, это уже слишком», — потому что нас веригами отягощают принципы. Кажется, она произнесла всего две фразы: «Считайте, мы участвуем с вами в скачках — и у нас фора» и «Мы лишь затянем вас в пучину своим весом».

— Но, значит… — ответил я. — Мы не сможем никому доверять. Любой может оказаться одним из вас…

— Любой, — подтвердила она.

Она предрекала нам царство ужаса. Проходя мимо соседа на улице, мы станем коситься на него с подозрением.

Я молчал. Птицы убаюкивали заходящее солнце. В кронах деревьев густела тьма, минута за минутой краски мира становились все насыщеннее и мрачнее.

— Но… — начал я. Меня охватывало беспокойство. — Но почему ты мне все это рассказываешь? Ты думаешь, я присоединюсь к вам?

— В конце концов придется, — ответила она, — а я не хочу зря тратить силы. Если бы тебе пришлось помогать нам, ничего не зная, ты бы сопротивлялся, сопротивлялся и сопротивлялся. Мне пришлось бы с тобой повозиться. Но теперь ты будешь сопротивляться только вначале — а потом поймешь. Ты увидишь, как мы победим человека — человека с большой буквы, человека, стоящего за порядочность и честь. Ты увидишь, как сети стягиваются туже и туже, — и тогда поймешь. И прекратишь сопротивление, вот и все.

Я молчал. Хрипловато запел июньский соловей. Мы словно ждали какого-то сигнала. Ночные существа шуршали в траве, в листве. Наконец стемнело так, что я не видел даже белого пятна ее лица.

Я поднял руку и случайно коснулся ее руки. Без колебаний схватил ее.

— Как я могу сопротивляться тебе? — спросил я и сам изумился силе своего чувства, прозвучавшего в шепоте.

Я поднял ее ладонь. Рука была совершенно холодная, и девушка словно и не думала противиться; но не успел я коснуться ее губами, как меня охватило что-то вроде панического приступа целомудрия. Я не знал, к чему это приведет — и вспомнил, что даже не знаю, кто она. С самого начала в ней ощущалось нечто зловещее, и теперь, во мраке, ее молчание и холодность бесстрастно угрожали чем-то неведомым. Я отпустил ее руку.

— Нам лучше поторопиться, — сказал я.

Вдоль дороги рос густой подлесок, над нами сплетались ветви. Я бы мог попытаться разглядеть ее лицо, но я не отрывал глаз от земли. Я был раздражен. Теперь, когда момент прошел, он казался упущенной возможностью. Уже скоро мы расстанемся, и эта мысль была тем более невыносима из-за ее редкого ума и необычной, но очень живой красоты. Она пробудила во мне любопытство, которое нисколько не торопилась удовлетворять, и интерес на грани страха. Мы поднялись на холм и вышли на простор мягкого лужка. Здесь звук наших шагов приглушился, и мир стал тих как никогда. Вокруг нас были огороженные поля. Падал